У каждого в жизни бывают воспоминания. Нелепые, детские, самые простые. У меня тоже есть такие. ..
Болели ли вы болезнью Боткина? Нет. Тогда вам повезло. Вам никогда не надо говорить ,что вы болели желтухой, когда у вас берут кровь из вены,или делают внутривенные инъекции. Да, наверно, это сейчас тоже не актуально, ведь сейчас везде одноразовые шприцы.
Ну, по крайней мере болезнь Боткина штука неприятная и обременительная. Потому что всегда надо о ней говорить в медицинских учреждениях. И нельзя сдавать донорскую кровь.
Как она начиналась у меня не помню. Я тогда училась ,наверное, в классе третьем. Наверно, у меня заболел живот. Наверно, резко и неотвратимо. Потом я сдала анализы. И у меня признали желтуху. И меня повезли в " город".
Городом назывался, действительно, город. Потому что мы жили в селе, нет, в леспромхозе. В леспромхозе, где большинство домов двухквартирные. Где на чердаках в сплошной гравийной засыпке.стоят огромные бочки, обмотанные стекловатой, потому что в каждой квартире трубы- батареи , а в кухонных печах проходит тоже труба , от которой нагревается все " отопление".
В этом леспромхозе улицы бесконечные и называются - Лесная, Дубовая, Северная, Инженерная. Где- то внизу у самой железнодорожной станции ходят лесовозы с хлыстами, гудят и сипят тепловозные гудки, стукают брёвнами подъемные краны на рельсах, далеко на пригорке живет трехэтажная школа, за последними улицами есть непроглядный лохматый лес с жимолостью и саранками- большими, желтыми лилиями. От леспромхоза четыре часа до города, до города Комсомольска - на - Амуре.
В него меня и увезли.
Как я боялась, не хотела уезжать из родного поселка, где сжилась со всеми девчонками класса., где знаком каждый дом, каждый закуток.
Но болезнь приключилась неприятная, и надо было лежать.
В конце- концов меня поселили в палате на втором этаже детской инфекции и дали кровать с железными спинками. Такую же, как у всех.
Помню, что инфекционное отделение было несколько зачумленным учреждением. Все лежащие в нем ощущали себя какими- то немного неполноценными что ли. Потому что "с нами нельзя было общаться"...
Мы были заразными. Ко всем приходили родные, сидели с ними внизу в приемном покое, а нам можно было только передавать передачки, как в лепрозорий какой- то. Хотя вряд ли я в третьем классе знала, что такое лепрозорий.
Но внутри отделения мы чувствовали себя прекрасно. Я уже не помню, кто со мной лежал. Не помню, чтобы я сильно с кем- нибудь подружилась. Помню только , что у нас в палате была какая- то общая свалка кроватей, вечно перевёрнутые покрывала от скакания на ним, тем более, что мы только так и могли разговаривать со своими родными, распахивая форточки в морозную зиму. Помню, что мы жили каким- то детским заразным цыганскии табором , постоянно вырезали снежинки из тетрадных листов, готовились к Новому году. Это было зимой . И ещё помню, что мы постоянно заглядывали друг другу за веко, смотрели жёлтые ли белки глаз, потом щмыгали в туалет, наблюдая принял ли стул нормальный цвет, или остался обесцвеченным. Если все приходило в норму,значит скоро выпишут. Но все равно не выписывали , естественно, раньше 21 дня.
У нас брали анализы крови из вены, делали ещё какие- то репрессивные процедуры, мы чувствовали себя, конечно, как особо опасные преступники. И вели себя преступной вольницей отрываясь на кроватях.
В перерывах между скаканиями на кроватных сетках, от которых нас не могли остановить даже медсестры, каждый из поселенцев инфекционного отделения лежал на уже изрядно всклокоченном своем лежаке,посасывая, что бы вы думали?
Сгущёнку!
Обыкновенную банку сгущенки. В которой сделано две дырочки- справа и слева. Чтобы лучше сосалось. Вы представляете, что это такое?! Банка сгущенки в твоём единоличном распоряжении.
Понимаю, когда ребенку дают ее в тарелке помакать блином, когда наливают в чай, но чтобы целую: валяться на кровати и сосать. Это сроду не бывало. Это просто невероятная жизненная удача для советского ребенка. Было это не в изобильные советские времена.
Да! Эта банка сгущенки с двумя дырочками: справа и слева сполна компенсировала все тяготы и неприятности инфекционной болезни.
Ведь желтушникам ещё и не все можно. Есть большие ограничения в питании. А это было можно! По моему нельзя было передавать шоколад, соленое, копчёное, ещё что- то. А сгущённое молоко ,пожалуйста.
Как долго же у меня не было заветной баночки... Ведь у всех родители в" городе". А мои - то в леспромхозе. А это четыре часа на поезде. А у них ответственная работа . Вот и лежу я у себя на кровати, наблюдая за счастливцами с заветными баночками. Лежу и жду маму. Вот ещё один зимний день прошел, и завьюжило к вечеру. Заиндивели окна. Нету мамы... Нету заветной баночки...
А мобильных телефонов с то время тоже ещё не было. Значит, и нет сообщения- будет мама завтра или нет... Или ждать выходного...
И вот, наконец, кто- то тормашит меня за плечо, показывает на окно, я слышу знакомый голос, скачу по кроватям ,вспрыгтваю на подоконник, открываю форточку и вижу ее- маму.
Маленькую, изящную, в пальто с песцовым воротником, приветно машущую мне рукой мою маму.
Она почти растворена в синей метели , но не теряется, а кричит мне, что она уже передала мне передачу. Спрашивает, как дела.
И вправду, распахивается дверь в палату, и мне кто- то здешний, разбитной, медицинский, передает сетку с разрешенным продуктами.
Сетку... Помните, такие советские авоськи. Вот такую сетку и привозила мне мама.
Наконец- то ...Наконец- то, и у меня будет что-то в тумбочке, я не буду завидовать, терпеть и наблюдать... А смогу ещё и сама угостить кого- то чем- то.
Но главное...Но главное, ведь мне надо ей сказать... Надо ей сказать про банку...про сгущёнку...про банку сгущённого молока.
Я кричу маме в метель: Купи мне молоко!
Мама не слышит, не понимает: -Что?!
- Купи мне молоко! - Кричу я.
- Какое ? - Спрашивает мама.
- Сгущённое!.- Отвечаю я.
- Зачем ?- Спрашивает мама.
Чудачка...Разве она не понимает, что это писк сезона - банка сгущенки с двумя дырочками в крышке.
Я кричу ей, объясняю, что у всех есть, а у меня нет, что надо а такой банке делать две дырки и сосать. Как же ты не понимаешь? Ведь за такую банку можно полжизни отдать. Наконец, она понимает, и машет своей милой головкой, окружённой песцовым воротником.
Мама уходит, а через некоторое время мне передают сгущёнку, а саму маму я уже не вижу,, у нее много дел, ведь она приехала в роно, и ей еще надо сидеть на какой- нибудь конференции.
Мне немного жаль, что я не увижу ее. Что впереди ещё долгие дни - недели валянья в дурацкой больнице с ее перепрыганными кроватями. А где- то там, за окном в синей метели ходят кругом трамваи, фыркают автобусы, идут на работу люди, гуляют дети. А ты лежи здесь и наблюдай не побелели ли белки глаз и, наоборот, не обрело ли цвет "оно"....
Но вот она - заветная баночка. Есть и консервный нож у кого- то, проделаны две дырочки в крышке, и прямо в рот мне льется сладкое, как патока , вязкое молоко.
И на других кроватях лежат товарищи, с такими же банками у губ, лежат , терпят ,ждут и наслаждаются жизнью.
А на окнах приклеенные, огромные нелепые снежинки из салфеток и тетрадных листов, кружится дальневосточная крутая метель и времени...времени ещё целый вагон до тех времён, когда мы потеряли это все... И советское мирное , спокойное время и одного или всех родителей и ...детство...Детство...когда банка сгущенки была целым событием....целым обетованные, добрым, замечательным миром.
Читайте...