С чем мне повезло в детстве, так это с деревней. Повезло ощущением, что весь мир вокруг — большая игровая площадка, ограниченная только тем, насколько далеко ты сам готов забрести.
Каждый новый день тянул меня на единственный в деревне перекрёсток, и возможности простирались в любую сторону от него. Пойти направо — и там заброшенная баня в лесу, где можно сидеть, обсуждая с пацанами что-нибудь важное, вдыхая запах копоти и старой обожженной глины. И там же пруд и ещё кладбище на пригорке среди сосен и ольхи. Можно бродить между могил и рассматривать фотографии, и пересказывать друг другу истории про «вот эта бабка — она колдунья была! И ещё она писала себе на руки, лечилась так!»
Если идти прямо, то шоссе упирается в бывший усадебный парк, а там нужно зайти подальше от дорожки и найти орешник, нарвать незрелых лесных орехов, чтобы потом разбивать их камнем и есть белую, мягкую ещё внутренность. А заодно выломать себе упругую орешниковую лозину, чтобы сделать из неё потом лук.
Направо, если пройти минут десять по скользкой, разбитой тракторами грунтовке, скользя и прыгая по кромкам глубокой колеи, будет бывший скотный двор. В лабиринте его полуразрушенных кирпичных стен можно жечь костёр — только стараться без дыма, а то пограничники заметят и пришлют наряд. Один раз, в особо засушливое лето, мы боялись поджечь сухую траву вокруг, поэтому постелили под костёр лист шифера. И бегали потом на грунтовку за песком и водой из луж, когда нагревшуюся шиферину с треском разнесло, а вместе с ней и разметало головешки от костра, которые тут же начали подожгли траву в нескольких местах и она начала тлеть и гореть, отчаянно дымя белым дымом.
А слева, прямо за перекрёстком, яблоневый сад. Дорожки через крапиву в полтора роста давно уже протоптаны, надо только идти аккуратно, сведя руки перед собой и подняв их вверх. В саду все яблони разные, но самые вкусные вот эти две справа и там ещё дальше одна. Под ногами хрустят опадыши, и можно найти хорошие, но они быстро червивеют. Поэтому Ванька залезает на горизонтальную ветку ближней яблони и — «готовы?» — трясёт дерево целиком, а мы закрываем головы руками и ойкаем, когда яблоки со стуком и шорохом сыпятся на землю и нам на спины. Обжигаясь о крапиву, мы собираем яблоки в завернутый край футболки и в карманы, а потом обратно, сквозь крапиву и паутинные нити, выбираемся на дорогу.
И идём к автолавке. Автолавка — это деревянный помост со ступеньками и перилами, ground zero всех приключений и пару раз в неделю культурный центр деревни. В дни, когда приезжает грузовик с продуктами, все сползаются, чтобы сгребать из него хлеб, крупы и водочку в холщовые мешки, переговариваться лениво, обсуждая деревенские новости, и бабы скрипуче всхохатывают время от времени, а мужики обсуждают починку трактора или упрямство кобылы: «Я её вожжой хлестауши, а она не йдё!»
Но это всё в другой день, а сейчас, рассевшись на автолавке и рассыпав вокруг яблоки, мы начинаем есть их по-деревенски разнузданно. Яблок много и можно не жалеть. Сначала ты жадно и быстро обкусываешь яблоко по кругу, жуя и набирая полный рот мякоти, потом высасываешь из неё сок, а потом фонтаном наполовину выплёвываешь, наполовину выдуваешь выжатые остатки в сторону. И есть что-то упоительное в этой мерзости.
И кажется, что сидя на невысокой в общем-то автолавке, ты сидишь при этом на самом верху деревни и вся она, в любую сторону, идёт от тебя под уклон.
