После недели пасмурного неба бурых обоев бедной лачуги коснулся бледный луч солнца. Еще не ушли после ночного дождя облака, еще не просохли посыпанные битым кирпичом дорожки у замка Рэма, а мелкая пташка запела рядом с миниатюрным окном. Симон осторожно потянул раму на себя, стараясь не скрипнуть и не напугать певунью. Медленно протянул руку к подоконнику и насыпал приготовленные с вечера крошки хлеба. Песня на миг прервалась, потом послышались три громких рулады благодарности, а вслед за этим на окно прыгнула маленькая птичка, наклонив голову, глянула сквозь стекло на притаившегося кормильца и стала скоро клевать подаренные хлебные крошки.
Симон постоял минуту, наслаждаясь светом и тишиной, и спустился в студию. Высокий потолок и большие окна давали много света. Эту студию Симон нашел в прошлом году, когда у него появился первый заказ в этом городе. Заплатил хозяйке за первые три месяца из аванса. Но все авансы когда-нибудь заканчиваются. Надо на что-то решиться. Заказчик ждать не будет.
А время неумолимо течет в Лету.
Последний месяц он набирал форму, которая никак не хотела определяться. Натурщицы одна за другой приходили и быстро покидали студию, теряя терпение от усталости и брюзжания Симона. Он долго вглядывался в лицо, касался рукой или стеком груди очередной молодой красотки, вертел ее так и сяк, обследую каждый изгиб обнаженного тела. За этой приходила новая, потом еще и еще. Ему не нравилась ни одна. Пытался рисовать, прежде чем браться за глину, выходило еще хуже.
Симон взял самый большой грабовый стек и посмотрел на подиум. Вчера он закончил набирать форму, очертил контуры ног будущей скульптуры, и закрепил, наконец, на каркасе тяжелую желтую глину для головы. А сегодня, еще не совсем проснувшись и лежа на топчане, он подумал, что уже пора начинать отделку фигуры. На днях Петр привез ему белую глину, сказал, что поставщик поднял цену, и глины в этом месяце больше не будет, пока Симон не расплатится за прежние поставки. Поэтому сегодня белая глина была особенно ценная, мягкая, теплая, пропущенная сквозь мелкую решетку, она буквально таяла под рукой, напитываясь нежностью и бархатистостью, которую может чувствовать только мастер.
Симон сделал первый замес, выложил глину на маленький станок, повертел его, вглядываясь в цветовую гамму материала. Сегодня глина была чуть светлее, чем в прошлый раз, при высыхании, она, конечно, начнет трескаться, но Симон знает, как избежать трещин и далее отшлифовать поверхность. Он даст ей день для усадки, а потом отправит в печь. Но это будет чуть позже. Сначала надо довести дело до конца, надо вдохнуть в этот кусок глины, который постепенно обретает тело женщины, энергию сердца, надо заставить ее открыть глаза, чтобы она смогла увидеть этот прекрасный мир, полный тревог и страданий.
Все очень просто, но как этого добиться? На то он и художник, как говаривал его учитель. Его задача – сделать невозможное обыкновенным.
Передвинуть станок ближе к подиуму, отойти назад, поймать объем фигуры, увидеть изъяны на теле, наметить места, куда положить белую глину. Он может обойтись без всего этого. Руки чувствуют любую шероховатость, любой изгиб груди или бедра. Он успел напитать любовью каждый сантиметр тела любимой, покрыть тремя слоями воображаемой кожи ее обнаженную фигуру. Он чувствовал, что где-то там, в глубине стоящей перед ним красавицы бьется маленький огонек, горит маленькая искорка, которая согревает ее и дает самому творцу надежду, что когда-нибудь она все же проснется и заговорит с ним.
Добавить глины на правую лопатку, плавно разровнять стеком, хорошо, что стек широкий, захватывает большую площадь. Уголок лопатки отчертить, и петлей снять лишнее. Сравнить с левой лопаткой. Вот здесь под левой лопаткой у нее будет родинка. Так он для себя нафантазировал. Краем стека наметил точку. Вдруг ему показалось, что она как будто напряглась и чуть отшатнулась от острого прикосновения. Симон погладил ее по плечу.
Второй и третий замесы белой глины пошли на волосы и лицо. Грабовый стек был заменен на более изящный и тонкий березовый стек, трижды проваренный в оливковом масле. Поверхность стека стала гладкой и чуть бликовала на солнечных отсветах, пока не касалась глины. Симон особо любил этот стек, который лежал в руке, точно повторяя ее изгибы.
Тонкая тень все больше удлинялась по мере того, как руки Симона мяли глину. На носу его повисла капля, она мешала, но стряхнуть ее сейчас было бы ошибкой. Эта мелкая прозрачная точка на носу добавила новый ракурс его Галатее. Он водил носом из стороны в сторону, скосив глаза на самый кончик, где притаилась непрошеная гостья, поднимал и опускал голову, чтобы лишний раз запечатлеть волшебные контуры его чудной глиняной красавицы. Надо четко прорисовать глаза, тогда она легко сможет их открыть, когда придет время.
На лестнице послышались громкие вздохи и слова сетования, почти сразу за этим в дверь его комнаты заколотили кулаками.
- Эй, шаромыжник. Я вызвала полицию. Сейчас же собирайся. За тобой уже едет карета, отвезет твою прекрасную принцессу на свалку! И тебя туда же. Художник от слова худо.
Голос хозяйки стал удаляться, она зашла с другой стороны. Закрытая дверь в комнату постояльца ничуть ее не смутила. Дверь студии никогда не закрывалась, потому что она сама, хозяйка, выбила замок из этой двери. Через минуту дверь распахнулась, и на пороге появилась надменная фигура с насурьмленными бровями и покрытыми белилами дряблыми щеками. Бесцветные губы слились с белилами щек, отчего рот, казалось, открывает черную пропасть в белом сугробе лица.
- Я тебе сколько раз говорила, что платить надо вовремя, а не когда тебе взбредет в голову. Все сроки выщли. Или плати, или выметайся. Найду другого бездельника с деньгами.
Хозяйка на минуту остановилась, уставилась на глиняную фигуру, местами покрытую белой глиной, стала подходить ближе, ища чистое место, куда ступить ногой и не испачкать обувь.
Все это время Симон стоял и глядел на статую, не произнося ни слова. Казалось, он даже и не заметил прихода хозяйки.
- Эй, ты меня слышишь? Си-и-и-мо-о-он!
- Вы мне мешаете. – Голос Симона звучал тихо, медленно, поэтому хозяйка не сразу его услышала и поняла, что он сказал. – Не надо кричать. Вы ее напугали.
- Да как ты смеешь мне такое говорить! Да я тебя!..
- А что вы скажете Рэму? Что выгнали меня, не дав мне закончить работу для него? Кстати, вы не знаете, когда он приедет взглянуть на свой заказ?
- Рэм? Ты работаешь по его заказу? Это… Это меняет дело. Да... Что это я болтаю. У меня же дочка должна приехать. Вечером заходи к нам на огонек. Думаю, она будет рада тебя увидеть.
Белая глина на станке закончилась. Пора делать новый замес. Но сил уже не осталось. Правая рука болела неимоверно. Надорвал, когда перетаскивал желтую глину с подводы в студию.
Нет, надо сперва прорисовать линии лица, наметить брови, нос и прорезь рта. Глаза открыть только завтра, пусть пока сегодня спит. Странно, чем дольше смотрел Симон на статую, тем живее она ему казалась. Вот дрогнула мышца на левой ягодице, чуть поднялась левая пятка. Конечно, она уже устала стоять. Ей надо присесть. Но она не может, пока в студии посторонние. Пока в студии эта…
Хозяйка уже испарилась. Где-то за третьей стеной слышался ее громкий голос, шаги постепенно удалялись. Симон прислушивался к отдаленным звукам, склонив голову к плечу. Он помнил, как дочка хозяйки позировала ему два месяца назад, как она кривлялась и капризничала здесь в студии, не желая садиться так, как просил ее Симон. Ей хотелось показать себя, взять власть над ним, и командовать. Он же не мог подчиняться натурщице, здесь во время работы он бог и царь, и только его воля направляет желания всех присутствующих в студии. Что будет потом, Симон не думал. Ему некогда задумываться о глупостях.
День подходил к концу, и силы Симона, изрядно потрепанные, иссякли. Он тяжело опустился на пол, прислонясь к постаменту Галатеи. Он ни разу не назвал ее вслух Галатеей. Это была его тайна, его глубоко внутри сидящая мысль, которой он боялся и от которой трепетал во сне. Он помнил древнюю как мир легенду, в которой Афродита помогла художнику. У Симона не было рядом Афродиты, не было даже храма, куда бы он мог прийти поклониться великой богине. Да и не умел он молиться. Никогда не думал о том, что ему это понадобится.
Сколько он так просидел, Симон не помнил. Когда успел протереть стек от глины, не помнил. Рядом на полу лежал сверкающий в заходящих лучах солнца березовый стек и кусок мягкой ткани. Когда отчистил руки от глины, тоже запамятовал. Голова идет кругом. Что с ним творится? Этот пришедший так неожиданно заказчик, начитавшийся старых легенд! Его непременное условие о том, что поверхность статуи должна быть белой! Но деньги делают любую сумасбродную идею оригинальной и легко реализуемой. И вот теперь статуя сама загадывает ему загадки, то улыбается только ему, то дрыгнет ногой, когда никто не видит, то голову повернет, когда Симон смотрит в окно. Присутствие живого в неживом пугало и притягивало.
Послышались шаги за дверью студии, неясный шепот, еле различимый шорох платья.
- Где он? – послышался голос молодой девушки.
- Где-то здесь должен быть, – ответила хозяйка. – Он сегодня не выходил отсюда. Я бы видела.
- Его нигде не видно. Ну, почему ты его не пригласила к нам. Он такой забавный. Вот бы мы повеселились, глядя на этого самовлюбленного дуралея.
- Не говори так, дочь моя, он может нас услышать.
- Я в своем доме и могу говорить все, что хочу. А он пусть завтра же убирается!
Симон притаился за постаментом. Не хотелось выходить и объясняться. Не время сейчас для словесных баталий. Что-то должно произойти, что-то такое, что перевернет всю его жизнь. Он еще не знал точно, что, где и когда это произойдет, но грань истории уже приблизилась вплотную. Осталось только переступить черту. Но как? Что надо сделать? Именно сейчас он должен совершить какое-то действие. Какое?
Симон вскочил на ноги. От его резкого движения хозяйка с дочкой вздрогнули и с криками кинулись бежать вон.
Симон зажег светильник, встал на станок и приблизил свое лицо к лицу Галатеи.
- Что с тобой сделать? Скажи мне, чего ты ждешь? Дай знак, лишь намекни, и я исполню. Не отвечаешь. Спишь? Конечно. Она же спит. Ее надо разбудить. Ей надо открыть глаза. Как же я раньше не догадался. Сейчас. Потерпи. Еще минуту.
Симон спустился вниз, нашел любимый березовый стек и вновь поднялся на станок. Глина на лице Галатеи чуть подсохла, но еще дышала свежестью и чуть отражала лучи светильника. Художник занес острие инструмента для последнего рывка, последнего жеста. Помедлил, вглядываясь в спящую красавицу, приблизил губы к глиняному плечу, хотел поцеловать, но передумал. Дело прежде всего. Она ждет!
Симон решительно прорисовал стеком зрачки Галатее, и тут же зажмурился, затаив дыхание, потом чуть пошатнулся и упал со станка на больную руку, но не выронил при этом стека.
Солнце совсем зашло за горизонт, и на город опустилась серая мгла. Бурые обои в студии стали грязно коричневыми. А по полу поползли страшные тени.
Симон лежал на полу и в голос рыдал, его плечи тряслись от непрерывных всхлипываний, лицо и руки стали влажными от нестерпимой душевной боли и менее ощутимой, но все же дающей о себе знать боли в руке.
- Согрей меня, – послышалось в тишине.
Голос был новый, высокий и как будто надтреснутый. Симон повернул голову. Над ним склонилась Галатея и коснулась его плеча.
- Пойдем отсюда. Здесь очень холодно.
Еще слышны были пьяные голоса гостей, где-то за столами и в кухне звенела посуда, а новоявленный Пигмалион уводил из этого дома свою Галатею, крепко сжимая в руке ее теплую руку.
