Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
- Благодарю всех, откликнувшихся на публикацию первой главы, и прошу довериться вашему автору: дальше дело пойдёт пободрее, сюжет обрастёт такими... квазичеховскими мотивами и новыми персонажами, думаю, до мая следующего года даже сдержанно воспринявшие нашего антигероя успеют к нему привыкнуть.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Глава вторая
3
- Осип! Эй, Осип! Осип! – настойчивым сиплым рефреном звучало в его ушах.
С трудом приподняв тяжелую голову, Негин обнаружил себя в купе, закутанным в свалявшееся грязно-зеленое одеяло – почему-то без простыни. Снизу на него внимательно глядела лысая голова Анатолия, из-за малого роста не достающего до верхней полки и потому теребящего Осипа за откинутое на сторону колено. В свободной руке Анатолий держал открытую бутылку «Жигулевского», выглядевшего столь аппетитно, что Негин даже возбужденно облизал губы пересохшим, напоминавшим рашпиль, языком.
- Здоров ты, брат, спать! – сипато удивился Анатолий, голос которого звучал уже не как фисгармония, а, скорее, как гармонь с пробитыми вражеской пулей мехами. – Мы уже и чай попили, и по второй пивка с рыбкой… Рыбки хочешь? Я на станции выскочил, да у бабки по дешевке и сторговал и пивко, и леща.
Свесив гудевшую колоколом голову, Осип обозрел будто и не ложившихся супругу Анатолия, все так же читавшую Агату Кристи, и Ивана, невозмутимо отхлебывающего «Жигулевское» из бутылки. От Анатолия исходил удушающий запах какого-то лосьона, было даже удивительно, как его переносили остальные – Негина немедленно начало мутить. Пока не началось, он быстро выхватил бутылку и, умильно помаргивая, с жадностью сделал пару гигантских глотков. Пиво было тепловатое и явно не питерского разлива, но голову почти сразу отпустило. Подумав, Осип подавил отрыжку и допил всю бутылку.
- Слезай, пойдем обедать! – предложил Анатолий, косясь на недовольно поморщившуюся жену. – А то потом набегут, ничего не останется!
- Вы идите, я сейчас, - мельком глянув в зеркало на свое взлохмаченное обличие, с ощущением отвратительнейшего привкуса во рту сказал Негин.
- Ну, давай, мы тебя там ждем,- кивнул Анатолий, вперившись взглядом в супругу. – И не смотри на меня так, сказал – пойду, значит – пойду! Еды тебе захвачу!
- Чтоб тебя вспучило! – презрительно процедила она, не отрываясь от книги.
Откопав на дне чемодана полиэтиленовый пакет с туалетными принадлежностями, Осип направился к туалету, слава богу, оказавшемуся свободным, поморщившись от царившего в нем запаха и ужасающей нечистоты, защелкнул за собою дверь и взглянул в забрызганное зеркало: в нем отразился потрепанный жизнью мужик лет пятидесяти, с наметившимися залысинами и изрядными мешками под блекло-голубыми глазами. Черты лица, правда, были не лишены приятности, но общее ощущение неудовлетворенности собой предательски проскальзывало изо всего – из скептически складывающихся, живущих своей жизнью аккуратных губ, из резковатых носогубных складок, из взгляда, как-то неуверенно, насмешливо-печально взирающего на своего зеркального двойника… Побрызгавшись на себя тепловатой, издающей неопределенный неаппетитный какой-то аромат, водой, Негин пригладил всклокоченные седоватые на висках волосы и сказал сам себе:
- С приятным пробуждением, мать твою…
В вагоне-ресторане к полудню было уже достаточно многолюдно, свободным оставался только один столик. Оглядевшись, Негин признал сияющую лысину Анатолия и как на путеводную звезду направился к ней.
- Ну, вот, как раз вовремя, - прохрипел Анатолий, разливая из пузатого графинчика, по-видимому, водку. – Только солянку притараканили, еще не остыла.
Чокнувшись, Осип влил в себя почти теплую, резкую по вкусу и запаху водку и сразу ощутил, как поднимается настроение и общий тонус, а попутчики становятся все ближе и симпатичнее. «Алкаш ты, Негин!» - не особо расстраиваясь, подумал он, хлебая солянку и поглядывая на Ивана, по-прежнему невозмутимого и, несмотря на давешние посиделки, прекрасно-свежего - как розовоперстая Эос-Заря.
- Анатолий, повезло тебе с женой…, - расправившись с первым блюдом, сказал Осип – только для того, чтобы вообще что-то сказать. – Не скандалит, истерик не устраивает, ворчит только.
- Не жена это – сестра, - несколько удивленно ответил тот, разливая по следующей. – Жена-то пять лет назад померла, так она ко мне переехала, нервы теперь треплет.
- Чего ж не женишься? – прервал длительный обет молчания Иван. – Мужик ты еще не старый, видный…
- Да ну их на хрен, - махнул рукою Анатолий. – Я со своей-то намучился за тридцать лет, куда мне еще одну! Характер у меня жесткий, неуступчивый, всё одно, что задумал, выпью обязательно – на кой мне эта головная боль на старости лет, спрашивается? Ужин-обед сестра состряпает, попилит – тоже она, постирает-уберет опять же…
- А секс? – уточнил Осип, лишенный в последнее время и его, и всего вышеперечисленного.
- Какой секс? – закашлялся Анатолий, взглянув на него даже как-то укоризненно. – У меня уж лет десять как на полседьмого указывает, скажешь тоже…
Помолчали и бессловно, словно на поминках по утраченным возможностям Анатолия, не чокаясь, выпили. За окном скучно проносились столбы, редкие деревни и безрадостные виды не успевшей еще распрощаться с зимой природы.
- Шашлык нести? – заметно зевнув сквозь скулы, осведомилась подплывшая официантка. Иван, кивнув, подал ей пустой графин – мол, наполни. – Холодную! – строго распорядился он.
- И пепси-колы! – добавил Негин, обязательно запивавший все спиртные напитки кроме пива. Иван, выслушав его, перевел взгляд на официантку и чуть кивнул, словно одобряя выбор. «Интересно, как у него это получается?» - завистливо подумал Осип, от нечего делать, рассматривая колоритного соседа. – «У иного артиста после месяца репетиций не выйдет вести себя с таким сдержанным достоинством и, ни слова не говоря, заставлять прислушиваться к каждому слову, окажись оно хоть полной абракадаброй! Вот у меня так точно не получилось бы! Наверное, все дело в деньгах!», - заключил он. – «Только они могут придавать такой вес самому себе и позволить выглядеть необычайно значимым в глазах остальных».
- Куда едешь-то? – безразлично поинтересовался, закурив вонючего и постреливающего как отсыревший бенгальский огонь «Беломора», Анатолий.
- В Дмитриев – вечером схожу, - неохотно ответил Осип, всем видом давая понять, что не хотел бы развивать эту тему.
- И я, - чуть удивился Иван. – По вопросам?
- Почти, - усмехнулся Негин. – Вырос я там, решил, понимаешь, навестить родные места.
Иван понимающе кивнул и разлил подоспевшей водки.
- Я в гостинице «Озерная» остановлюсь – на неделю где-то, как с делами срастется. Заходи!
Осип уже без всякого удовольствия выпил, действительно, более прохладной отравы, и представил себе их встречу в гостинице: молчащий Иван и не знающий, о чем с ним говорить, он – Негин.
- Слышь, Иван, ты видно человек деловой, - заиграл на своей голосовой фисгармонии Анатолий, - так вот скажи мне – надолго еще эта свистопляска? Одних – убрали, другие – пришли, все республики – пораздали, будто они кроме нас кому-то нужны со своим суверенитетом, цены – растут, по ящику – порнуху всякую показывают, народ, как был нищим, так и остался… У меня вон в девяносто первом - полторы тысячи целковых тю-тю! Что за хрень?
Иван, подумав, не нашелся, как в обычной своей немногословной манере ответить на столь всеобъемлющий вопрос и, указав пальцем на графин – наливай, мол, этим же пальцем ткнул куда-то наверх, строго нахмурившись и давая понять, что все, что ни делается – все продумано заранее, и обсуждать это не считает возможным.
- Ага! Вот и я так полагаю, - согласился, поразмышляв, Анатолий и так вкусно приложился к рюмке, что человек непосвященный мог бы решить, что в графине принесена феей в образе официантки неслыханная какая-то нектар-амброзия.
Дымящиеся шашлыки, изрядно, впрочем, подгоревшие, прервали их немногословный диспут, и троица, изголодавшись, принялась снимать пробу. Анатолий первым, поморщившись, разлил водку и предложил:
- Готовить в поездах как не умели, так и не научились! Да и вместо мяса какая-то собачатина… Вздрогнули, мужики!
Мужики вздрогнули. Осип ощутил, как неотвратимо пьянеет, но сознание того, что он практически в отпуске, причем, бессрочном, и уже скоро приедет на родину, придало ему беспечности и даже несколько приукрасило в собственных глазах: дескать, вот, как я гусарствую!
- Быстро лечу я по рельсам чугунным, думаю думу свою, – выразительно от переполняющих его чувств, процитировал он классика, с аппетитом затягиваясь «Совереном». – Господи, хорошо-то как! Нам, русским, всегда уютно в дороге, для нас дорога – ближе родного дома. Бывало, только вернешься в свои четыре стены, а уж, чувствую, как снова куда-то тянет, даже и сам не знаю – куда и зачем!
- Геолог? – с уважением поинтересовался Анатолий.
- Не, артист, - брякнул Осип, позабыв уже, что не хотел раскрывать собственное инкогнито, боясь ненужных расспросов.
- Да ты что! – изумился толстяк, немедленно разливая оставшуюся водку. – И где играл? В театре, что ли?
- Да так, - замялся Негин, стыдясь признаться, что в театре не играл уже лет десять, и что последней ролью в кино, случившейся два года назад, был эпизод на телевидении, длившийся ровно минуту – его убивали после того, как он спрашивал главного отрицательного героя – сколько времени?
- Я тебя помню, - неожиданно произнес Иван, прищурившись. – Про войну чего-то, да? Немца ты там изображал.
- Было дело, - скромно улыбнулся Осип, проглатывая очередную рюмку.
- Ни хрена себе! – поразился Анатолий, жестом подзывая официантку. – Девонька, давай-ка, раз такое дело, еще водки… и селедочки, что ли?
- И пепси-колы, - уже довольно развязно напомнил Негин, вновь припомнив то забытое состояние души, когда он бывал узнаваем, когда все вокруг смотрели с восхищением, будто ожидая от него какого-то чуда.
- Вот-вот. И её давай, только поживее! Видишь, артист с нами, - ласково просипел Анатолий, словно артист собирался куда-то уходить и, нервничая и поглядывая на часы, делал великое одолжение, оставаясь с ним за одним столом. – Слышь, Осип, а ты вот скажи – ты Папанова живого видел?
Негин отрицательно мотнул головой, изрядно покоробленный столь житейским, приземленным и не имеющим никакого отношения к его искусству и к искусству вообще вопросом.
- А Миронова? – не унимался толстяк, очевидно, собравшийся перебрать всю когорту артистов советского кино на предмет их непосредственного общения с Негиным.
- Да не кипешуй ты, - лениво остановил его Иван. – Какая разница – видел, не видел… Что пристал к человеку?
Принесли еще водки. Потом память отказала Осипу. Из всего происходящего он мог засвидетельствовать только, что на полу не валялся, сидел чинно, а один раз, вспышкою, зафиксировал себя, читающего с выражением: «О, ты, что в горести напрасно ропщешь, человек!..» Не помнил он и лихорадочные сборы в купе, когда обнаружилось, что поезд уже пять минут, как стоит в Дмитриеве, и то, как жена Анатолия, неожиданно оказавшаяся его сестрой, от души врезала тому по лысине Агатой Кристи, и то, как Иван, чертыхаясь вполголоса, практически вынес Негина с чемоданами на платформу… Тщетно пытаясь выяснить, куда ему надо ехать, он бережно усадил Осипа на скамейку и, пообещав вернуться, как только устроится в гостиницу, величаво удалился. Здравствуй, родина!
4
- Поговорим, сын? – скупым жестом единственной руки указал Олег Осипович на местечко рядом с собой. Смутно подозревая, о чем может пойти речь, Осип придал лицу наиболее подходящее ситуации внимательно-деловитое выражение и приготовился слушать.
- Ты уже заканчиваешь девятый класс, - неторопливо начал отец. Наверное, с такой же заученной педантичной интонацией он беседовал с работниками комбината, внушая им задачи, которые ставит перед всеми советскими людьми коммунистическая партия, подумал Осип. – Учишься ты неплохо, хотя, с моей точки зрения, оставшись после восьмилетки в школе, иначе учиться бессмысленно. В мое время миллионы твоих ровесников заканчивали только восьмилетку и дальше уже получали специальность… Ну да, ладно, в конце концов, ваше поколение и должно жить лучше... и иметь право выбора! Но я хочу понять одно: что ты думаешь делать дальше? К чему стремишься? Ты, надеюсь, осознаешь, что оставшийся год на раздумья – это очень мало? Пронесется – не заметишь!
- Да, отец, - серьезно ответил Осип, досадуя, что заранее не продумал линию поведения и что теперь придется отчаянно импровизировать.
- Хорошо, - одобрительно положил Олег Осипович тяжелую ладонь на его колено. – Я рад, что не ошибся в тебе. Тогда, пожалуйста, ответь: что же именно ты выбрал?
- Я хочу стать… артистом, - чуть запнувшись, ляпнул Осип и густо покраснел, томясь от секунд неизвестности, необходимых отцу на переваривание полученной информации и выдачу ответной реакции.
- Что? – тоже покраснел Олег Осипович. – Я правильно тебя понял? Ты сказал – артистом?
- Да, артистом, - заставив себя держаться независимо и упрямо, повторил Осип и даже скрестил руки на груди. – И не вижу в этом ничего зазорного.
- Погоди, - чуть задыхаясь от подступившего сдерживаемого негодования, перебил его Негин-старший. – Ты хочешь сказать, что для того остался заканчивать десятилетку, чтобы поступать затем в паяцы? В клоуны? Не иметь в жизни никакой профессии, кроме как изображать в провинциальных театрах зайчиков на утренниках и рабочих в спектаклях, не имеющих к реальной жизни никакого отношения? Ты этого хочешь, да?
- Почему зайчиков, отец? – с жаром выкрикнул Осип, позабыв о том, как еще минуту назад хотел быть сильным, спокойным и доказательным. – Тебе же нравится «Чапаев»? Ты думаешь, Бабочкин начинал иначе? А Жаров? А Алейников? Они что – сразу стали великими?
- Что ты сравниваешь себя с… с талантами, которых единицы? – уже не пытаясь сохранять дидактический тон беседы, тоже повысил голос Олег Осипович. – А сколько других – которых даже имя никто не вспомнит, так – промелькнули пару секунд, и тем сыты?.. Я на новый год приглашал труппу из области, насмотрелся… Жалкие, напыщенные, всё одно болбочут: мы, люди искусства! мы несем людям вечное! Вечное твоя мать людям несет – знания детям! А эти… Спектакль идиотский про революцию показали, утром сказочку разыграли, а под сам Новый год так нализались, что сказать срамотно! Особенно тот, что громче всех про искусство кричал! Весь туалет, паршивец, заблевал! Это вот в такие артисты ты пойти хочешь? Мать, меня опозорить? Чтобы мне все в нос тыкали – дескать, видел, Олег Осипович, сынка вашего – жирафа давеча изображал! Ну, спасибо!.. И потом – что-то я никогда не замечал у тебя особых талантов! Тело у тебя – бездарное, по физкультуре, наверное, четверку тебе из жалости ставят, танцевать не умеешь, двигаешься – как палочник, поешь – плохо… Какой из тебя артист?
- Черкасов…, - начал было обиженный такой нелестной характеристикой Осип.
- При чем тут Черкасов?! – совсем уже раздраженно хлопнул ладонью по валику дивана отец. – Про тебя сейчас речь!
Осип, пылая щеками, молчал, не зная, что ответить. Реакция Негина-старшего оказалась слишком негативной и резкой, к такому повороту событий он никак не готовился, а что до собственных дарований и внешности, то сам-то он считал несколько иначе, признавая в себе приятную внешность, некий утонченный шарм и главное - способность принимать то обличие, в котором его хотели видеть остальные.
- В общем, давай, сынок, так договоримся, - Олег Осипович поднялся с дивана, всем видом показывая, что разговор закончен, - сегодня я ничего не слышал, беседы этой не было, а ты – подумай еще раз, пока времени малость осталось. И я, и мама всю жизнь работали, для страны своей, на фамилию работали, чтобы не стыдно было называть её, а потому, уж извини, позорить ее я не позволю. Перед тобой – вся жизнь, выбор – огромнейший, по мне – так хоть шофером становись, если нравится, хоть инженером, хоть агрономом, но – чтобы по-честному, без волынки… Идет?
- Я подумаю, отец, - Осип тоже встал, правда, с несколько оскорбленным лицом. Разговор разочаровал его. Твердолобость и упертость отца раздражала его, если бы он мог, то хлопнул бы дверью и ушел из дома. «Мать жалко!» - подумал он, осознавая, что лукавит перед собою: мать, конечно, было жалко, но уйти из дома он бы никогда не смог – хотя бы потому, что лишился бы минимального комфорта, нормального питания и попросту не знал бы, чем и как жить. В школе, однако же, при случае он вскользь заметил, что чудом удержался от такого поступка, мать уговорила не делать этого, пообещав поговорить с отцом еще раз.
- Ты что – правда, в артисты собрался? – серьезно спросил его Антон Семенов, пальцем ткнув привычным жестом в дужку сползающих очков на переносице.
- Не в ботаники же! – иронично срезал его Осип, намекая на решение Семенова посвятить себя сельскому хозяйству. Антон пожал плечами, демонстрируя сомнение по поводу странного выбора приятеля, ничем дотоле себя на актерском поприще не проявившего. О решении Негина стать артистом немедленно стало известно девочкам, и теперь они, собравшись стайкой на переменах, насмешливо прыскали в его сторону. Ощущая себя весьма неловко, Осип дергал плечами, выпрямляя спину, и делал независимое, безразличное к людской молве и мнению света «печоринское» лицо. Уже позабытая им Маша Пельтцер, все еще глубоко убежденная в его чувствах к ней, иронично складывала хорошенькие губки и, морща нос, говорила в сторону, но так, чтобы Негин непременно слышал:
- Они теперь во МХАТ собираются, вот только химию и геометрию на выпускных хотя бы на трояк сдадут – и ага!..
Каким-то образом, вероятно, не без помощи тех же девочек, слухи о будущей артистической карьере подопечного дошли до классной руководительницы Эммы Иосифовны, прилюдно высказавшейся как-то на политинформации:
- Негин, прошу тебя, вернись хоть на полчаса из мира богемы к нам – грешным, послушай докладчика о делах скорбных, земных.
Она же, не удержавшись, не без удовольствия заметила при встрече Людмиле Петровне:
- Искусство искусством, а сыну вашему неплохо бы точные науки подтянуть: боюсь, с тройками, да еще из нашей глухомани, в Москве его сразу же срежут!
- Какое искусство? В какой Москве? – искренне не поняла ядовитую коллегу мать, до которой Олег Осипович, разумеется, не стал доводить итоги недавней беседы с сыном.
- Ну, вам виднее, в какой Москве, - пожала плечами Эмма Иосифовна. – В ВГИКе, в Щукинском там, или Щепкинском… Впрочем, есть же еще провинциальные театральные училища, в Твери, например!
Недоумевая, наивная Людмила Петровна подняла этот вопрос за ужином. Олег Осипович, перестав на какое-то время жевать, виду не показал и с отсутствующим лицом выслушал путаный ответ сына, что, дескать, его не так поняли и что «злые языки страшнее пистолетов».
- Ну, хорошо, а на самом-то деле что решил? – скучным, не предвещающим ничего хорошего, голосом спросил отец.
- Пока ничего, я еще на распутье, - придав челу многозначительность и некоторую утомленность от множества посещающих его дум, отвечал Осип.
- Надо, надо определиться, сынок, - нутром чувствуя что-то неладное, скороговоркой произнесла мать, разливая всем крепчайшего, как это было заведено в их семье, чаю. – Шел бы по экономической части – и профессия надежная на всю жизнь, и чисто! Костюмчик, рубашечка белая, портфель – не в земле ковыряться!
- Вот-вот, вам бы только в костюмчиках шлындрать! – язвительно хмыкнул Олег Осипович, кажется, уже раскусивший молчаливое бездействие сына. Однако, терпение его не имело дна, а жизненный и фронтовой опыт разведчика привили ему такую выдержку, которой позавидовали бы десять Осипов, а потому он только выжидал момента, когда сможет окончательно получить ответ на поставленный однажды вопрос. И в один прекрасный день такой момент неизбежно настал.
Для участия в общешкольной постановке к Новому году были задействованы главные таланты - как среди преподавателей, так и среди учеников. Преподаватель русского языка и литературы Виктор Леонидович написал нечто вроде либретто, оживить которое стихотворной формой предстояло победителю областной олимпиады и общепризнанному поэтическому гению девятикласснику Толе Торчкову по прозвищу Тото. Тото был неказист внешне, но весьма боек на язык, и, главное, писал стихи по любому поводу и на любую тематику, чем весьма активно пользовались старшая пионервожатая и комсорг школы, облекая различного вида агитки и собрания в причудливые нагромождения ямбов и хореев. Тото, правда, иногда лукавил, придавая невинно-наивным вроде бы строчкам терпкий привкус тонкой иронии по поводу происходящего. Все преподаватели отлично помнили, как в канун празднования 7 ноября в учительскую ворвалась завуч и, тихо шипя придавленной змеей, потрясая свежесорванной стенгазетой, с яростью вопросила:
- Что это?
Вместо передовицы четкими, каллиграфически выписанными буквами там красовались стихи Торчкова:
«Сегодня праздник в нашем городе
И флаги багровеют ало,
Но цвет их не подвержен моде!
Мы из мечей куем орала.
И сердце радостнее бьется:
Давно ли это было с нами?
И всяк от радости смеется,
Не выразить ее словами!»
- И что? – осторожно поинтересовалась Людмила Петровна. – Хорошие наивные стихи.
- Хорошие?! – возмущенно воскликнула завуч. – Да это чистой воды антисоветчина! – и, испуганно оглянувшись, снова снизила тон до шипения. – Я еще надеюсь, что он написал это не подумавши, в приступе неконтролируемого вдохновения, так сказать… Вы только представьте себе, товарищи, всяка, смеющегося от радости по поводу празднования годовщины социалистической революции! Он что – идиот?
- А вы считаете, что только идиот способен смеяться по случаю годовщины Великой Октябрьской революции? – не без лукавства спросил Виктор Леонидович. – А я вот думаю, что стихи приличные, не Лермонтов, конечно, но с настроением, хорошим позитивным настроением… А что до всяка – так доля шутки никогда не вредила хорошему начинанию, а уж революции – тем более!
- Вы так считаете? – с подозрением справилась завуч, растерянно глядя на разорванный лист ватмана.
- Ну, конечно, - пожал плечами «русак» и, вздохнув, добавил: - Вот, остались теперь на праздник без стенгазеты!
Однако, после этого случая все опусы Тото теперь проходили самую серьезную цензуру, столь многоступенчатую, что по сравнению с ней те трудности, что испытывал больше столетия назад Пушкин, показались бы ему досадными пустячками. Ознакомившись с новогодним либретто, модный автор подумал не более десяти секунд и небрежно кивнул замершему в ожидании преподавателю:
- Сделаем, Виктор Леонидович, не вопрос! Когда надо-то?
- Да как тебе сказать, - замялся тот, - пока напишешь, пока ребята стихи выучат, пока декорации нарисуем, пока порепетируем… За пару недель управишься?
- Через три дня будет готово, - отчего-то вздохнул Толя, видимо, еще раз осознав величие собственного гения и прискорбный недостаток общественного признания, слишком серьезный, чтобы не оставлять кровавых отметин на неистовом сердце поэта.
В постановке «С Новым Годом, страна!» участвовали, в основном, старшеклассники, хотя в роли «Коммуниста» был задействован сам Виктор Леонидович, а «Блокадницу» играла Людмила Петровна. Смысл спектакля был таков: поочередно на сцену выходили представители самых разных народностей, профессий и возрастов, и, произнося несколько четверостиший, из которых становилось ясно, кто, собственно, они такие, заключали их поздравлением партии и всему советскому народу с наступающим новогодним праздником. Разумеется, что Осипу, как будущему артисту, также была предложена роль, и не кого-нибудь, а шофера, по замыслу автора, проведшего за баранкой всю войну, и поныне не изменившему своему верному другу-грузовику. Поломавшись для приличия, Осип лениво поторговался за более колоритную роль инженера-мостостроителя, но, поразмышляв, решил-таки, что образ лихого водилы все-таки будет смотреться выигрышнее для будущего кумира миллионов. В голове даже сложилась красивая фраза: «А началось все со школьной постановки, где юный Осип Негин так убедительно и выпукло сыграл фронтового водителя, что зал, взорвавшись аплодисментами, долго еще не отпускал полюбившегося им бойкого обаятельного паренька». На репетициях все получалось не то, чтобы искрометно, но, в общем, достаточно терпимо, Осип твердо был уверен, что сейчас он сыграет вполсилы, небрежно, а на самом спектакле удивит всех так, что даже отец, который обязательно придет посмотреть на него, будет посрамлен и, стесняясь своего поражения, обязательно скажет: «Ладно, сын, я был неправ тогда, поступай на артиста!»
Зрителей в физкультурном зале собралось так много, что пришлось вынести все стулья из классов и даже из учительской, но их все равно не хватило: люди стояли у проходов, у дверей, возле окон… С тревожно бьющимся сердцем, Осип выглянул из двери раздевалки, служившей артистам и закулисьем, и гримеркой, и почувствовал, как его мучительно подташнивает от волнения, как пот ледяной струйкой сползает по лопаткам… «Ничего!» - успокаивал он сам себя. – «Я выйду и сыграю! Я выйду и сыграю!..» Он повторял эту фразу так часто, что, когда пришло время его монолога, он вдруг понял, что в голове, кроме «я выйду и сыграю» не осталось больше ничего!
Разбитной походочкой заправского бывалого водилы он подошел к только что отыгравшему свою роль «узбеку-хлопководу» и, мучительно напрягшись, небрежно начал:
- Я на нелегких фронтовых дорогах…, - и осекся, лихорадочно роясь в опустевшей голове.
Зал безмолвствовал, неизвестно чего ожидая от странного юноши в ватнике. Осип вдруг увидел напряженное, недоверчивое лицо отца, чуть перекошенное - как от зубной боли.
- Я на нелегких фронтовых дорогах…, - попробовал он начать еще раз в надежде, что набившие оскомину несложные слова придут сами. Слова, как на грех, не приходили, исчезла даже давешняя фраза «я выйду и сыграю», зато появилась новая, еще неведомая, но крайне неприятная: «Это провал!»
- Я на нелегких фронтовых дорогах…, - упавшим голосом, уже без всякой надежды на просветление, скорее, автоматически повторил он.
- Давил фашистских пешеходов! – фальцетом выкрикнул кто-то находчивый, и зал взорвался от хохота. Воспользовавшись моментом, Осип выскользнул из группы артистов и, как был – в ватнике и кирзовых сапогах, опрометью бросился бежать из школы, понимая, что теперь его засмеют окончательно и что с отцом будет самый серьезный разговор...
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие выпуски "Ежемесячного литературного приложения" к циклу "Век мой, зверь мой...", постоянные циклы канала, а также много ещё чего - в гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" и в иллюстрированном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый иллюстрированный каталог