В комнате бабушки Груни что-то тревожно брякнуло.
«Опять Полька хозяйничает!» — разозлилась Оля и быстрым шагом направилась в комнату, из которой выскользнул звук. За дверью царила характерная тишина тех пространств, куда детям запрещено влезать, но они по своему непоколебимому обыкновению упорно лезут и обязательно что-то портят. Оля заглянула в комнату: на полу валялась бабушкина шкатулка, инкрустированная деревом. Она лежала ножками вверх, на крышке, которая была неестественно образом перекошена. На стуле у комода, замерев от ужаса огромными глазами, стояла маленькая Полина и закрывала руками рот.
Оля шумно выдохнула и зажмурилась. В висках застучало от нахлынувшего гнева, а на шторках закрытых век заплясали чёртики. «Только не ори!» — приказала она самой себе, — «Только не ори!»
— Я не хотела, — Полина решилась открыть рот. — Я только посмотреть.
— Сколько раз я тебе повторяла не заходить сюда, — процедила Оля, не открывая глаз. Казалось, если она позволит себе посмотреть туда ещё раз, она не сдержится.
Комната покойной бабушки Груни обладала чудовищной притягательностью для маленькой Полинки. Сколько она себя помнила, ей запрещалось туда заходить, но это её не останавливало. Пышная кровать с кружевными накидками, высокий трильяж с огромными зеркалами, массивный комод с салфеткой и множеством занятных вещиц в виде пузырёчков и коробочек — всё было настолько заманчивым и необыкновенным, что соблазн покопаться в этом великолепии всегда побеждал страх перед материнским нагоняем.
— Марш в свою комнату! — бросила Оля.
Полинка спрыгнула со стула и сквозняком пролетела мимо матери. Оля выдохнула с упором, чтобы избавиться от молоточков в висках, подошла к шкатулке и подняла её. Из распахнутого красного нутра выпали пара бабулиных золотых колец, брошка и наручные женские часики Луч — те самые, которая Оля, будучи чуть старше Полинки, любила примерять на свою худенькую детскую ручку.
— Не разбей их, донюшка, — говорила ласково бабушка, видя, как та пытается пристроить их на своём запястье. Она протягивала свои морщинистые ладони к Оле и плохо гнущимися пальцами помогала застегнуть тугой замочек на браслете.
Девочка растопыривала пальчики, чтобы часы не соскальзывали с кисти, и с важным видом прохаживалась по комнате. Бабуля следила за ней, но часы не отбирала, пока та вдоволь не наиграется. Оля замирала от ощущения чуть ли не царского великолепия на своей ручке и старалась быть бережной к кредиту доверия, выписанному бабушкой. От матери такого ей получать не приходилось...
Оказалось, что столь памятные часы тоже пострадали. При падении их корпус не выдержал удара и выпустил стекло из своих объятий. Оля чуть не расплакалась от обиды. Она давно хотела убрать их куда-нибудь подальше, чтобы маленькая Поля не добралась до часов, но не успела.
За обедом Полина молча цедила свой суп, боясь поднять глаза выше края тарелки. На столе, слева от её худенькой ручки, ладонь которой она засунула между колен, лежали часики без стекла. Она знала — они там не случайно. Часы лежали на видном месте, чтобы стать немым укором её своеволию и нарушению запрета. Мама молчала, часы молчали, но вся нарочитая ситуация оглушительно кричала о Полинкиной вине.
Оля старалась не ругать дочь. В своё время она сама вдоволь хлебнула материнской педагогики — крутой и непредсказуемой, как горная река. С лихвой накатав Олю по бурным водам своего переменчивого настроения, мама устала от дочери и отвезла ту к родителям, после чего отбыла обратным поездом в другую жизнь уже без неё, без Оли. Так девочка осталась жить со своими бабушкой и дедушкой. Немного погрустив по маме с неповторимой детской наивностью, Оля отдала себя в любящие руки стариков. Именно тогда, окружённая заботой и участием, она поняла, что такое контраст, даже ещё не зная этого слова. Кажется, именно в тот период она пообещала себе, что никогда не будет такой, как мама.
Видимо, намерение её было настолько сильным, что, повзрослев, Оля не стала матерью в прямом смысле этого слова — долго она не могла забеременеть. Сложнее всех неудачу переживала бабушка Груня. После смерти мужа она сильно сдала, но как только Оля вышла замуж и переехала с Андреем к ней в квартиру, Агриппина Павловна воспряла и будто бы даже помолодела в ожидании правнуков.
Но общим чаяниям не суждено было сбыться: бабуля ушла дорогой цветов через три года после свадьбы внучки, так и не покачав заветный свёрточек на руках. Бабушка уходила молча и сосредоточенно, до самого последнего не путаясь в лабиринтах Зазеркалья, ощущая все грани последних дней своего существа. Оля держала её руку и слизывала кончиком языка набегающие в уголки рта слёзы.
— Не грусти, донюшка, — подавала голос Агриппина Павловна, — это ещё не конец.
Оля кивала и плакала ещё сильнее.
— Как же я тут буду без тебя? — не выдержала Оля, когда бабушка уже почти не открывала глаза. Бабуля сжала её руку и что-то прошептала. Оля наклонилась к ней ближе:
— ... с тобой... — только и смогла услышать Ольга и бабушкины губы отпустили последний выдох...
После похорон Оля закрыла дверь любимой комнаты и опечатала её своей скорбью. Полная решимости родить ребёнка для бабушки, Ольга купила комплект новорождённого нейтрального бежевого цвета. Она надеялась, что так сможет привлечь в свою жизнь ребёнка, но тот никак не появлялся.
Года два Оля с Андреем обивали пороги разных клиник, потом устали, позже отчаялись, а через год сорвались в какое-то очень горящее, но все ещё дорогое путешествие.
Слегка покусывая локти от скоропалительного решения спустить все сбережения на заграничное море, Оля отвлеклась и через некоторое время с удивлением обнаружила себя в интересном положении. Предстоящий декрет и отсутсвие хоть какой-то финансовой подушки грозили сделать их положение ещё более интересным, но факт свершившегося чуда вселял уверенность и надежду на всё хорошее.
И оно настало, это пресловутое хорошо. Финансовую брешь заштопали общими усилиями, а вскоре и Полинка родилась — здоровая и крепкая. Родители освободили малютке свою комнату, а сами переехали в большую, громко называемой залом. Бабушкину комнату оставили нетронутой. Так захотела Оля. Она запретила кому-либо заходить туда, не меняя положение вещей со дня бабулиной смерти. Андрей посмеивался над ней, говорил, что в доме у них имеется музей советского прошлого, но с женой не спорил, проявляя почтение к пустующей жилплощади. Только Полька с того самого момента, как начала ползать, не желала мириться с тем фактом, что добрая часть квартиры оставалась без её надзора, за что, собственно, и отхватывала от матери с регулярной периодичностью. И если раньше она только трогала вещи неизвестного ей члена семьи, то случай с часами стал признаком вопиющего непослушания.
«Непростительный акт вандализма», — сказала ей мама этим вечером вместо «спокойной ночи» и оставила дочь размышлять над поведением. Поля не понимала, о чём речь, но с тоном мамы нельзя было не согласиться. Однако, от переживаний глаза слипались, и она позволила себе отложить сложный процесс размышления на завтра. На кухне тихо переговаривались родители.
— Сможешь починить? — без надежды в голосе спросила Оля мужа, протягивая ему часы со стеклышком.
— Опять Полька мародёрничала? — спросил он, разглядывая поломку.
— Опять, — вздохнула Оля. — Ты мне всё обещал замок на дверь поставить.
— Оль, может пора все таки разобрать этот мавзолей? — Андрей отложил часики в сторону, осторожно удерживая стёклышко.
Ольга промолчала.
— Ну или хотя бы не прогонять оттуда Польку? У бабули столько духов осталось, открыток всяких, чемодан с лоскутами и пуговицами, фотоаппарат старый — да чего там только нет! Это же целый клондайк для ребёнка.
Оля не отвечала.
— Малыш, ну в самом деле? Всё это лежит уже несколько лет и только пыль собирает. Да и тебя расстраивает постоянно. Ты как зайдёшь туда, так плачешь. Часы опять же эти! — Андрей кивнул в их сторону, — в них же нет ничего ценного! Может, уже стоит дать этим вещам новую жизнь?
— Полинка их испортит, — выдавила Оля.
— Да и хай бы с ними! Ну для чего они тебе, если не для неё? — ответил Андрей. — Бабуля была бы только рада. Ты же сама рассказывала, как она давала их тебе поиграть. Ну почему ты не можешь позволить этого Полине?
— Я подумаю, — только и смогла ответить Оля.
На следующий день шкатулка вместе с золотом и брошью лежала в Олином шкафу, но уже без часов.
— Поля, дружок, подойди ко мне, — позвала Оля дочь.
В комнату, часто шлёпая босыми ногами, вбежала Полька, быстрым движением руки смахнула отросшую челку с бровей и вопросительно устаивалась на Олю.
— Нравятся? — спросила она, поднимая часы на ладони.
Полька жадно блеснула глазами, но ответить что-либо побоялась.
— Они твои.
Девочка недоверчиво глянула на мать, пощупала взглядом её намерение и, сделав вывод, что за ним не кроется никакого подвоха, протянула руку. Часы соскользнули в маленькую ладошку. Полинка зажала их в кулачке и замерла, впитывая кожей их присутствие.
— Круто! — шепнула она, разжала ладошку и нырнула ей в кольцо браслета, перехватит часики другой рукой.
— Давай помогу застегнуть, — сказала Оля.
Полина протянула руку с часами и Оля взялась за замок. Тот оказался туже, чем она его помнила, непослушным и вёртким, как Полинка.
— А помнишь, донюшка, — вдруг небрежно и немного певуче сказала Полина, — как когда-то я на тебе их застёгивала?
Оля оторопела и уставилась на дочь. Из-под пушистых по-детски закрученных ресниц на неё смотрели глаза зрелой, прожившей многие года женщины. Даже цвет их был будто бы потускневшим. От неожиданности и благоговейного страха пальцы Ольги разжались и выпустили застежку. Часы соскользнули с Полинкиного запястья и звякнули об пол. Девочка вздрогнула, моргнула и — вот ей-Богу! (Оля могла бы поклясться, чем угодно) — глаза Полинки тут же оставили то пугающе взрослое выражение и снова стали по-детски наивными и привычно тёмными.
— Что ты сказала? — вопрос получился глухим и трескучим.
Вместо ответа Поля подняла часы и затараторила плаксивым голосом:
— Мамочка, прости, я правда-правда нечаянно.
— Что ты? Ты тут не при чём! — Ольга схватила дочь и прижала к себе. — Не переживай!
Полинка обмякла в маминых объятьях, расслабилась.
— Нравятся? — спросила Оля.
— Очень, — шепнула та в ответ.
— Они теперь твои.
Полька вывернулась из материнских рук и побежала к себе в комнату:
— Они всегда было моими, — бросила она на ходу и скрылась из вида.
Ольга проводила её взглядом, не в силах пошевелиться. Казалось, только глаза и могли её слушать сейчас. Она посмотрела на шкаф, где была спрятана шкатулка. «Да уж», — наконец подумала она, — «видать, и правда нужно дать им новую жизнь».
