Признаться, не люблю осень.
Есть в ней, конечно, своё особое очарование, но не моё это время года, не моё.
Не вдохновляет меня ни разноцветная красота " осени первоначальной", ни запахи осеннего леса, ни всякая другая осенняя лирика.
Я чувствую осенью только отголоски неясной тоски, вижу увядание, и слышу неумолимую, тяжёлую поступь приближающейся Зимы
Вот, что для меня осень.
*
Но осень 1992 года была особенной.
Кроме той самой зимней поступи, мы различали лёгкие шаги Дембеля.
Да и места для тоски не было, времени для неё не хватало.
Союз распался.
Братья- узбеки уехали домой , а мы остались тянуть лямку. Мы, и немного таджиков.
Мы зависали на гарнизонке, и даже мысли о доме посещали не так часто, как можно было бы ожидать.
Хотелось более приземлённого.
Хотелось оказаться в роте. Поспать на чистых простынях, раздевшись до исподнего, полные, положенные солдату восемь часов. А не через каждые три часа подниматься на смену с деревянными руками - ногами и гудящей, как с похмелья, башкой.
В баню, блин, хотелось! Смыть с себя всю тяжесть, пот, и усталость бесменного караула.
*
Новый караул, который приходил на смену, даже нельзя было назвать "караулом "в полном смысле этого слова.
Поскольку, больше половины состава оставалась на следующие сутки, вечером приходили три - четыре человека. В основном, последних призывов. Им, молодым, давали отдохнуть побольше.
И не потому, что они больше в этом нуждались, просто, объективно, нам, дембелям, доверия в тех тяжёлых условиях, было больше.
Те, кто тоже служил в ВВ, сейчас, уверен, прекрасно понимают, о чём я.
Кстати, штришок к теме дедовщины.
Не было у нас зла на молодых за такое положение вещей.
А простое понимание того, что от нас здесь и сейчас толку больше - было.
Справедливости ради надо, конечно, сказать, что про стариков ротный тоже не забывал.
Выводил отдохнуть.
Тут уж кому как повезёт было.
Кто-то через трое суток на четвёртые в роту уходил, кто раз в неделю.
Я, например, безвылазно просидел на гарнизонке девять суток.
Это мой личный рекорд, но были рекордсмены и покруче - десять суток, тринадцать, а самый рекордсмен, рядовой П., если не ошибаюсь, семнадцать.
*
То подобие караула, которое приходило вечером, приносило новости неутешительные.
Новый призыв, наша смена, где-то ещё на КМБ. Да и то, его ещё не весь собрали. А уж когда их там обучат, и отправят в наш батальон, вообще неизвестно.
И не было, говорю, места грусти, осенней тоске по увядающей природе, а была только усталость, усталость, усталость...
/ И желание помыться! /.
*
И вот в таких вот условиях, очередным вечером, когда мы делали ставки на то, кто сегодня отправится в роту отдыхать , явился огрызок караула, и принёс нам письмо от уехавшего не так давно домой узбека Миши Мурадова.
Фамилия изменена, а настоящее имя какое-то узбекское.
И не то, чтобы я его не помню, я его никогда и не мог выговорить.
А в письме, кроме рассказа о том, как он приехал домой, и как там его встретили, персональные приветы всем нам, нашему призыву, и вопросы :
мол, как мы там?
/ отлично, чего уж ! / ;
чем мы там занимаемся?
/ да кто чем, кто на рыбалку пошёл, кто в футбол играет, а кто на курорт с девчонкой укатил, у всех свои дела, короче / ;
и как у нас погода?
/ шикарная! Солнышко греет, фиалки вот - вот распустятся, медведи проснутся, и заживём, едрён - ти! /.
Чего вопросы - то задавать, раз и сам всё знаешь?! Да ещё такие.
Спросил бы ещё, чем нас кормят.
А в письмо вложена фотография : стоит Миша, в шортах и в дурацкой панамке, держит на плече гигантскую дыню, а перед ним стол, а на столе натюрморт : яблоки, груши, персики и прочие дары плодоносно - щедрых садов Узбекистана.
Привет, типа, из дома!
*
Когда письмо вслух зачитали, и все фотографию посмотрели, такая нас злость на Мишу обуяла, что и не передать!
Тут же и сели составлять ответ.
Но фишка в том, что те эмоции, которые мы в тот момент к Мише испытывали, нельзя было облечь в более или менее приличную форму. Получалась одна какая - то матершина.
Нормальный человек в нормальных условиях, получив такое письмо, обрадовался бы ему, и порадовался бы за Мишу. За то, что человек дома, что его прекрасно встретили, что всё у него хорошо.
Но условия наши нельзя было назвать " нормальными", соответственно, и мы в тех условиях были слегка уже с отклонениями.
А другая фишка заключалась в том, что...
Мы ведь все помнили Мишу. Он был хорошим парнем, и, ступудово, не хотел он нас ни обидеть, ни поиздеваться над нами / хотя кое - кто из нас именно так и подумал /.
Просто он приехал домой, погулял, и в какой-то момент вспомнил о нас. Сел, и от всего сердца, написал это простодушное письмо.
Поэтому и нам его обидеть, конечно, не хотелось.
И мы написали в ответ только три слова. Три больших слова :
СПАСИБО ТЕБЕ, МИША!
И все подписались.
*****
Уже когда я сам был дома, мы с ним переписывались, и даже созванивались.
Он то наше письмо понял по своему, не в том смысле, который мы в него вкладывали.
И хорошо!
Хорошо, что письмо не всегда может передать интонации, потому, что наши были тогда полны сарказма.
Злого сарказма.
*****
БЛАГОДАРЮ за ВНИМАНИЕ!
ВСЕМ ДОБРА и УДАЧИ