«Если бы каблук мог звучать громче. Как дробь — от быстрого, почти стремительного шага. То он заполонил бы сбивчивым шумом всю набережную — от одного моста до другого. Но походка была мелкая и тихая. И звук, выбиваемый средней высоты каблучком, слышала только она. Да и стремглав — по брусчатке, не так давно уложенной, в связи с городскими планами и обещаниями — ход осуществлялся лишь в её голове. На самом деле, переставляла она ноги в сапожках обычным образом. Как и движутся непоздним вечером во время необременительной прогулки. Шла она одна — «в одиночестве» сказали бы другие. Но одинокой себя — как ни странно — не чувствовала. Хотя и жила таковою вот уже месяцев шесть. Точнее, она шла свободной и не связанной. Ни обязательствами, ни правами, ни правдами. Ни чем бы то ни было иным. Проживание в нестеснённых условиях, при владении бюджетом выше. Значительно выше любого мрота. Заметим, в любой (не)цивилизованной европейской стране. Обеспечивало надёжность взглядов, нешустрый режим дня и валом времени. Его можно было потратить на себя. Случилось!
Дом — собственно, в который она переехала зимой — был ухожен, просторен и современен. Что ещё надо для отдыха! Сутки — от «по желанию» вставания, до вне правил укладывания. Перебиваемые нерегулярными приёмами «какой хошь!» пищи, выползаниями в яркий, брызжущий идеями и деньгами губернский центр. А так же, в любой момент присаживаниями в кафешках, на скамьях в парковых аллейках и в двухэтажных апартаментах на все приспособленные места — и даже прилечь по нраву. Тянулись подобно шестидневке, но с удовольствием и покоем!
Она приучилась — и полюбила! — по вечерам гулять. Если бы была собачка, то за ней однозначно приходилось бы следить. А также, хвалить, обожать и холить. Но петсов заводить в планах не стояло. И холила она себя.
Выбиралась из дома ближе к семи. И брела нога за ногу вдоль реки. Попадались навстречу бабушки-пенсионерки, семейные пары, мамы молодые с колясками и деловые мужчины с барсетками и портфелями. Все куда-то спешили — не она. Они все её обгоняли, даже пенсионеры! Она усмехалась им в спины и забывала тут же про кураж, внесённый чьей-то шумной жизнью. Её отныне таковой не была и не считалась. Что странно, за полгода она ни разу не повстречалась со знакомыми. Ни с кем, будто вымерли! Хотя, про падёж ничего не слыхала.
Скорее всего, её нынешний график совсем — от слова «не могу» — не совпадал с графиками и режимами бывших знакомых. В уме, в старых — ещё не созревших до паденки — заботах. Ровно подобных тем, что гнали беговым шагом попутных и «200 по встречке» горожан. Она ещё — пока! — тоже торопилась. Но это — именно по привычке долгих давних лет. Прожитых — как и прочими сапиенсами — на треке и на скаку. Волей же, она стремилась уравнять ритм сердечный с ритмом внезапно, не её наитиями образовавшимся. И ввести, наконец, быт и судьбу в плавни с её — собственной — скоростью, руслом и течением. И никуда — в сторону!
Она ещё раз оглянулась, замедлив темп до «если ещё медленнее, то уже назад». Осмотрела пристально горизонты — там, за рекой большою, полноводною. Улыбнулась ни о чём. Достала мобильник и сфоткала виды. И развернувшись на каблуках — средней высоты и да, устойчивых! — поплыла обратно, к дому…»