Это мой перевод. Буду публиковать по частям.
Посвящается Хелен.
Весной, сладкой юной весной, украшенной мелкой зеленью, как ожерельями и браслетами, с пением глупых птиц, фальшивой, милой и пресной, подобно продавщице в своем дешёвом наряде или идиотке с деньгами и без вкуса - они были маленькими, молодыми и доверчивыми, иногда их можно было убить. Но теперь, когда август, как томная сытая птица, медленно летел сквозь бледное лето к луне разложения и смерти, они стали больше, злобнее. Вездесущие, как гробовщики, хитрые, как ростовщики, уверенные и неизбежные, как политики. Они пришли в город похотливые, как деревенские парни, страстно-цельные, как футбольная команда колледжа. Всепроникающие и чудовищные, но без величия: библейская чума, увиденная не с того конца бинокля - величие Судьбы уничижается из-за повсеместности и явного повторения.
Пролог
1
— Половой инстинкт, - повторил мистер Тальяферро на своём аккуратном кокни с тем благодушным самодовольством, с которым вы признаёте себя виновным в том, что в глубине души считаете достоинством, — во мне довольно силён. Откровенность, без которой не может быть дружбы, без которой два человека никогда не смогут по-настоящему "понять" друг друга, как вы, художники, говорите; откровенность, как я уже говорил, полагаю...
— Да, - согласился хозяин. — Не могли бы вы немного подвинуться?
Тальяферро подчинился с учтивой вежливостью, заметив тонкое, раздражённое мерцание резца под ритмичным ударом молотка. Древесный аромат благодарно соскальзывал с его немой вспышки и распространялся по помещению. Тщетно хлопая о себя носовым платком, мистер Тальяферро двинулся по каморке Синей Бороды со светлыми всклокоченными волосами, с беспокойством рассматривая слабый ровный налёт пыли на своих аккуратных маленьких туфлях из лакированной кожи. Да, за искусство надо платить…
Наблюдая за ритмичной силой спины мастера, он недолго размышлял о том, чего бы ему хотелось больше – быть мускулистым и в майке или всё же собственного симметричного рукава… Успокоившись, продолжил: "...откровенность вынуждает меня признать, что половой инстинкт, возможно, является моим самым доминирующим побуждением".
Мистер Тальяферро считал, что Беседа - не разговор. Беседа с равным себе интеллектуалом состоит в том, чтобы признать как можно больше так называемых неопубликованных фактов о себе. Он часто с сожалением думал о том, какую степень близости мог бы установить со своими знакомыми артистами, если бы в юности приобрёл привычку мастурбировать. Но он даже этого не сделал.
— Да, — снова согласился хозяин, толкнув его бедром.
— Вовсе нет, — быстро прошептал мистер Тальяферро.
Жёсткая стена грубо восстановила его равновесие, и, услышав трение ткани о штукатурку, он отпрянул со сдерживаемой поспешностью.
— Простите, - проговорил он. Весь его рукав был покрыт грязно-белым налётом, и, с ужасом оглядев своё пальто, он отошёл за пределы досягаемости и сел на перевёрнутый деревянный чурбан. Чистка щёткой не помогла, а неприглядная поверхность, на которую он сел, привлекла его внимание к штанам. Он встал и расстелил на ней носовой платок. Всякий раз, когда он приходил сюда, он неизменно пачкал свою одежду, но под чарами, наложенными на нас теми, кем мы восхищаемся, теми, кто делает вещи, которые мы сами сделать не можем, мы всегда возвращаемся.
Резец уверенно вгрызался под размеренным боем молотка. Хозяин не обращал внимания на гостя, а мистер Тальяферро сердито шлёпал по тыльной стороне ладони, сидя в тёплой тени, пока свет пробивался сквозь крыши и дымовые трубы, проходил через тусклый световой люк, становясь усталым.
Хозяин увлечённо трудился в тусклом свете, в то время как гость сидел на жёстком чурбане, сожалея о своём рукаве и наблюдая за крепким телом в испачканных брюках и майке, за вьющейся силой его волос.
А за окном Новый Орлеан, vieux carré (старая площадь, фр.), задумчиво тускнел в истоме, словно стареющая, но всё ещё прекрасная куртизанка в наполненной дымом комнате, ненасытная, но утомлённая пылким любовником. Лето затихало над городом в тёплом, измученном страстью небе. Ушли весна и самые суровые месяцы, месяцы распутства, которые разбивают жирную спящую скуку и комфорт Времени. Август был на взлёте, а впереди сентябрь — месяц томных дней, печальных, как дымок.
Юность или её отсутствие больше не беспокоили мистера Тальяферро. И слава Богу. Его будоражило то, что наполняло эту комнату, нечто вечное, как гонка рода людского за бессмертием. А молодость конечна. Этот неровный дощатый пол, эти грубые стены с пятнами, пробитые маленькими практически бесполезными окнами, но красиво установленными. Эти покосившиеся перемычки, разрезающие когда-то безупречный шаг стен, в которых жили рабы. Рабы, давно умершие и покрытые пылью вместе с эпохой, которая их породила и которой они благородно служили - всё это тени слуг и господ, ныне находящихся в более милостивом краю, придающих достоинство вечности. В конце концов, лишь немногие избранные могут достойно принять служение, естественнее побуждение человека всё делать самому. А слуга должен придать достоинство противоестественному процессу. Снаружи, над крышами, медленно окрашивающимися в лиловый цвет, лежало тихое лето, непристойное от разложения.
Когда вы входите в комнату, что-то привлекает ваше внимание: вы резко оборачиваетесь, как на звук, ожидая движения. Но это мрамор, он не может двигаться. И когда вы отводите глаза и, наконец, поворачиваетесь спиной - вы снова получаете незапятнанное, высокое и чистое ощущение стремительности, охваченного пространства. Но при повторном взгляде всё остаётся по-прежнему: неподвижное и вечное — девственно обнажённый торс девушки, без головы, без рук, без ног, в мраморе, временно пойманный и притихший, но всё ещё неистово желающий вырваться, страстный, простой и вечный в двусмысленной насмешливой тьме мира. Ничего такого, что беспокоило бы вашу молодость или её отсутствие. Скорее что-то, что беспокоило бы саму внутреннюю целостность вашего существа.
Мистер Тальяферро яростно хлопнул себя по шее. Мастер резца и молотка прекратил свой труд и выпрямился, разминая мышцы рук и плеч. И свет, словно милостиво дожидался, пока он закончит, тихо и резко померк: комната стала похожа на ванну, в которой открыли слив. Мистер Тальяферро тоже поднялся, и хозяин повернул к нему лицо, похожее на морду матёрого ястреба, которого разбудили. Мистер Тальяферро снова вспомнил о своём рукаве, но бодро сказал:
— Так я могу сказать миссис Морье, что вы придёте?
— Что? - резко спросил мастер, уставившись на него. — О, чёрт, но у меня есть работа, которую нужно сделать. Извините. Передайте ей, что я сожалею.
Разочарование мистера Тальяферро слегка приправилось раздражением, пока он наблюдал, как его собеседник пересёк темнеющую комнату, подошёл к грубой деревянной скамье, поднял дешёвый эмалированный кувшин с водой и отпил из него.
— А я говорю…, — раздражённо начал мистер Тальяферро.
— Нет, нет, - грубо прервал его хозяин, оглаживая бороду рукой. — Возможно, в другой раз. Сейчас я слишком занят, чтобы возиться с ней. Извиняюсь. — Он распахнул дверь и снял с крючка, привинченного к ней, тонкое пальто и видавшую виды твидовую кепку. Мистер Тальяферро с завистливым отвращением наблюдал, как его мышцы перекатываются под тонкой тканью, представляя немускулистый акцент собственной отглаженной фланели. Хозяин мастерской явно собирался уходить и мистер Тальяферро, для которого одиночество, особенно мрачное одиночество, было невыносимым, взял со скамейки свою жёсткую соломенную шляпу, где она красовалась своей развязной весёлой лентой поверх тонкого жёлтого блеска его прямой малаккской трости.
— Подождите, - сказал он, - и я присоединюсь к вам.
Тот остановился, оглядываясь назад.
— Я ухожу, - воинственно заявил он.
Мистер Тальяферро, на мгновение растерявшись, сказал обречённо:
— Почему... ах, я думал... я должен...
Лицо ястреба нависло над ним в сумерках, и он быстро добавил:
— Однако я мог бы вернуться.
— Уверены, что это не проблема?
— Вовсе нет, мой дорогой друг, вовсе нет! Позвоните мне. Я буду только рад вернуться.
— Ну, если вы уверены, что это не составит труда, может быть, вы принесёте мне бутылку молока из бакалейной лавки на углу. Вы знаете это место, не так ли? Вот, возьмите пустую.
Одним из характерных для него резких движений мастер прошёл в дверь, а мистер Тальяферро застыл в щеголевато-раздражённом изумлении, сжимая в одной руке монету, а в другой - немытую молочную бутылку. На лестнице, наблюдая за фигурой, спускающейся в набухающую тьму, он снова остановился и, стоя на одной ноге, как журавль, зажал бутылку под мышкой и остервенело хлопнул себя по лодыжке.
.....продолжение следует.
Засим, откланиваюсь!
Спасибо, что дочитали!
Если понравилось - палец вверх и подписывайтесь.👍
Будьте здоровы и не кашляйте!!!
#читать #фолкнер #москиты #переводы #Fortunatos #литература #проза
21.08.2022
