Перед нами ойкумена детства, которая кончается у большой лужи. Первые мысли о смерти, уховёрточная война, шалаш как Вавилонская башня. Детство — баснословное время. Античность отдельно взятого человека. Время героев и оживших мифов. Здесь всё крупное, значительное, живое. То время, когда «в каждом доме жил домовой, в каждой церкви — Бог».
Из Гербария
География деревни
Дорога в деревне всего одна. Вдоль неё — десяток деревянных домов. Мой дом стоит на повороте. Я втайне почему-то горжусь этим, это самое лучшее место.
Мы с ребятами началом деревни считаем башню. Эта электрическая вышка расположена на холме, вплотную к дороге.
Башня всегда гудит. Рома рассказывал, что возле неё когда-то сбили человека, теперь его неуспокоенный дух днём и ночью пилит вышку, чтобы убить кого-то ещё из чувства мести. Ромка врал всё, наверно. Но я старалась держаться от башни подальше, чтобы не мешать вендетте несчастного духа, у него же больше ничего не осталось.
Мы едем на великах вниз до ручья, затерянного в ветвистости кустов. Дорога поднимается в горку, вот и мой поворот, пусть он и единственный на этом пути. Направо спускается тропинка в низину, к дому Нины Андреевны. Слева — поле картошки, а за ним роща, куда мы ходили жечь костёр.
Деревня кончается у большой лужи, исчезающей только в самую засуху. Тогда можно увидеть ее дно, глинистое и растрескавшееся в ожидании дождя.
Здесь заканчивается асфальт, дальше начинается лес. Всё было так правильно устроено в этой географии, что невозможно потеряться.
Смерть
Мне было шесть или семь лет, когда я осознала, что умру. Как сейчас помню этот момент. Я еду на своём первом велосипеде по дороге в деревне, я вижу свой дом и другие дома, всё как всегда. Стоит прекрасный солнечный день с резными облаками, всё вокруг дышит невиданной великорусской красотой средней полосы.
И вдруг — как тонкая игла писка в ушах от скачков давления — я понимаю, что настанет условный, далёкий момент, когда меня не будет. И я больше не увижу этой рощи, этого поля и своего дома в конце пути.
Странно, что тогда никто из моих родственников или хотя бы знакомых не умирал, о смерти я имела очень смутное представление из боевиков 90-х и сказок. Но это же всё понарошку, так ведь?
Я всё ещё еду на велосипеде, и моя мгновенно вспотевшая от страха ладонь судорожно сжимает покрепче потрескавшуюся резину ручек на руле. Не отпускать, ощутить, держаться изо всех сил! «Как же так, как же так?» — думаю я про себя, дыхание сбилось, подступили слёзы. Смерть случится со мной, я знаю теперь это наверняка.
Это так же неотвратимо, как и то, что я в конце концов по этой самой дороге на этом велосипеде приеду домой.
Я никому не сказала, как точно узнала о смерти. Но явственно ощутила, как синхронно сквозь стену этого ужаса перед смертью, как будто сквозь плотину, прорывается космическая мощь моей любви и благодарности за это всё: за велосипед, поездку, небо, рощу, поле. И если в конце дороги тебя ждёт твой дом, то значит это не конец вовсе, а возвращение.
Ведь так?
Между домом и сараем
Так было устроено: чтобы взять дров из сарая, нужно толкнуть посильней гладко-деревянную дверь, и ты очутишься в скрипучей темноте подсобного перехода между домом, полным тепла и вкусных запахов, и сараем, как будто построенным из сырости и киселя затхлости. Кажется, в детстве я думала, что слово «сарай» происходит от слова «сыро» — «сырай», мало общего с раем, если честно.
Как по-житейски мудро устроен этот переход в деревенском доме между жилым помещением и хозяйственным блоком!
Жизнь и смерть.
В смерть всегда окунаться страшно, хотя ты делаешь всего десяток шагов в потустороннем сарае, поскорее бы добраться до дров и мигом назад, к печке, домой. Вергилием моим был скрип половиц — на что ещё уповать в такой кромешной тьме?
Я закрывала за собой дверь между домом и сараем чуть суетливей обычного, потому что боялась, что нечто из нежилого (неживого) успеет проникнуть в комнату. Странно, и в мыслях тогда у меня не возникало идеи, что духи сарая могли притаится где-то во мне, что я могу перенести их в наш мир. Детское сознание несокрушимо в своей чистоте. Или плотность тех ощущений слишком велика для того, чтобы даже самый узкий демон мог просочиться в мои сновидения.
Телевизор
Телевизора у нас не было — непозволительная роскошь в деревенском доме, оставляемом на осень-зиму-весну без хозяев. Каждый год ошалелые воры взламывали замки и уносили любую современную технику, кроме йогуртницы — они не понимали, что это такое.
Поэтому телевизор мы ходили смотреть в гости к Нине Андреевне. У неё был новый большой дом, построенный ее сыном Виталием. На стенах жила роспись выжиганием по дереву – церкви, деревья, река.
Как только мы приходили, сразу же бросались смотреть вечерние сериалы по Первому каналу. Взрослые садились разговаривать за столом о том о сём. А я, так сильно отвыкнув от телевизора, не могла никак привыкнуть к тому, что где-то ещё, кроме деревни, может происходить жизнь.
В Рио-де-Жанейро кипели страсти между красивыми мужчинами и ухоженными женщинами. В окнах дрожал отражением малиновый закат. Скоро пойдём домой по крепко заваренной темноте в сопровождении Луны, под её присмотром.
Мост
До ближайшего городка можно было добраться по мосту через реку. Мост был крепкий и новый, сделан основательно по типу сруба. И вот история, которая то ли случилась в реальности, то ли приснилась мне: мы с мамой и бабушкой идём в тот самый посёлок, доходим до моста, а он разобран — остались только два параллельных бревна, соединяющих берега.
Уже после выяснилось, что в нашей деревне какой-то муж решил сбежать от жены к любовнице, которая жила в селе при станции. Он не «сжёг мосты» — он разобрал единственный мост, чтобы жена не могла его преследовать. Мало что из всего этого рассказа было мне тогда понятно.
Но важнее всего было то, что прямо сейчас, я, шестилетняя девочка, не умеющая плавать, должна перейти на тот берег по мосту, которого больше нет, и идти нужно только по бревну. Высоко, течение реки стремительно, и я знаю, какая вода обжигающе ледяная.
Первой прошла мама — она протягивает мне руку, мол, давай, иди же, позади бабушка – я только-только отпустила её ладонь. Шаг, ещё один, только бы продолжать двигаться; это сердце так громко стучит или это шум реки? Только бы дотянуться до мамы, и всё будет позади. Я закрываю глаза, потому что страшнее уже, кажется, не будет. Только бы, только бы, только бы.
В самые тяжёлые и сложные минуты своей жизни я возвращаюсь в тот момент отчаянного баланса, возвращаюсь к моей вере, что пройду через всё.
Шалаш
Однажды прямо перед домом мы построили шалаш. Для начала взрослые помогли прочно установить каркас из берёзовых палок, а потом мы в течение нескольких дней срывали пижму у дороги и тащили домой, чтобы сделать крышу нашему шалашу. Помню, как крепила основание стебля к палкам и сплетала их все воедино так, чтобы внутри шалаша была полнейшая тень. Честно сказать, я слабо представляла, что должно получиться в итоге, единственный раз видела палатку (схожую конструкцию для отдыха на природе) в старом фильме «3+2». Там героини в палатке жили очень хорошо, почти как в комнате. Шалаш хотелось построить так же основательно, памятуя и об истории трёх поросят из известной сказки.
И мы строили, плели, сплетали крышу. Ура, работа закончена! Мы наконец-то забрались внутрь, чтобы оценить плоды трудов своих. Да, у нас получилось! Сели играть в карты в шалаше. И через некоторое время поняли, что всё внутри кишит уховёртками — это существа в крайней степени неприятные и опасные, вроде бы даже ядовитые. Мы пулей вылетели из шалаша и старались держаться от него подальше.
Ещё пару раз мы залезали туда, надеясь, что уховёртки ушли, но, увы, они были на нашем месте. Нас сфоткали на память внутри шалаша, а потом мы, кажется, сожгли его.
И я не могу сказать — сожгли ли мы его целиком или перед этим расцепили каркас и цивилизованно топили им печку. В моём представлении я точно подожгла шалаш сразу, бесповоротно проиграв этот бой вместе со всей уховёрточной войной.
#современнаяпроза #современныеписатели #рассказы #формаслов