2. Облаченный в парадный мундир Преображенского полка, Евсиков прибыл в Управление к девяти часам. Он задумчиво смотрел на улицу из окна приемной генерал-лейтенанта Меркулова, когда вошел адъютант «Деда» поручик Александр Шуйский, молодой человек двадцати трех лет. Меж своих Шуйского Сашу звали просто Шуша. Великосветский хлыщ и большой любитель дам, он был, тем не менее, неплохим сотрудником и славным товарищем. Шуйский неторопливо подошел к майору и встал рядом. С последнего, десятого этажа особняка, целиком построенного из гранита и черного стекла, открывался красивый вид на Арбат. По широкой улице, тянувшейся к Бородинскому мосту и бегущей дальше аж к Триумфальной арке и Поклонной, сновали автомашины. То и дело, отъезжая от многочисленных особняков российской знати, в поток вливались элегантные лимузины, а спортивные купе и мотоциклы, нещадно сигналя, срывались с места от какие-нибудь кованых ворот. Как все же хорошо, что вздорный проект архитектора Кукушкина не поддержал столичный генерал-губернатор, и в сердце Москвы не построили многоквартирные бетонные глыбы высотных зданий. План не одобрили, но все же не положили под сукно и кукушкинские небоскребы теперь кольцом опоясывали Великий город, как корона лысую голову царя, охраняя Москву от холодных ветров и смога промышленных зон. Тем временем, у Арбата, на углу Гоголевского бульвара, из-за поломки омнибуса образовался затор и дорожная жандармерия, особо скорая на руку в таких случаях, просто-напросто перетащила его в переулок прибывшим на место происшествия могучим вертолетом Сикорского. Движение восстановили в считанные минуты, вертолет сменился технической группой, примчавшейся в узком маленьком авто, но два сержанта продолжали размахивать жезлами, ускоряя процесс передвижения сотен автомашин.
—Хорошо «джеки» работают,— сказал Евгению адъютант.
—За это им и платят, — отозвался Евсиков, усмехнувшись про себя уничижительному прозвищу Дорожной Жандармерии.
—Вчера в Большом давали «Рюрика» с Веленской в заглавной партии, — сообщил Шуйский. — Был сам Светлейший и …Ольга Александровна.
—Светлейший князь, Шуша, благоволит к Зое Веленской, это всем известно. А вот Ольга Александровна… В «Ведомостях» писали, что она в Санкт-Петербурге открывает с послом Северных Штатов выставку картин индейцев племени сиу.
—Да клянусь вам Евгений Петрович, всё истинно так! Была инкогнито. Сидела в ложе с известным поэтом Эдуардом Печорским, в парике, темных очках и отнюдь не в придворном наряде: серый костюм от Волкова и белая сорочка.
—Вновь не состыковка, Шуйский. Печорский – известный нигилист и пидор. Что ей делать в его обществе? Дойди это до государя и ей несдобровать.
—Вы мне не верите?
—Я верю, но думаю, что вы все-таки ошиблись.
Офицеры отошли от окна, и поручик предложил закурить. Закурили.
—Где же «Дед»? — нетерпеливо взглянув на золотые часы фирмы «Буре», выдохнул дым Евгений.
—Уехал в Кремль с докладом к Светлейшему. Затем они, скорее всего, отстоят обедню в Успенском, богомольцы, — пуская кольцо, усмехнулся адъютант и добавил, — а вот в «Ладоге» у Гришки Зябликова новые девочки. Премиленькие.
—Дьявол! — пропуская «девочек» мимо ушей, сказал Евсиков, — у меня встреча в десять.
—Придется её отменить, майор. Поскольку «Дед» говорил о крайне важном разговоре.
—Да, придется, — согласился Евгений, — позвольте сделать один звонок, Александр Владимирович?
—Хоть два, любезный Евгений Петрович, — вновь пуская кольцо, кивнул Шуйский и опустился в широкое кожаное кресло.
Набирая номер, Евсиков представил себе, как в тишине небольшой квартирки на Трубной, переливисто зазвонит ярко-красный аппарат и невысокая черноглазая девушка, оторвавшись от утренних газет и кофе, поднимет трубку. Рива, Ривочка – его любовь и неизбывная боль.
—Алло! Это ты? — она ждала его звонка.
—Да, это я. Как ты спала? — Евсиков отвернулся от курящего Шуши.
—Без тебя я вовсе не сплю. Ты приедешь? — торопливым говором спросила она.
—Как только работа позволит…
—Я очень жду тебя, Же…
—Прости, но мне нужно идти. — Майор быстро положил трубку. В его разговорах по телефонным линиям не должно было звучать никаких имен. Евсиков затянулся сигаретой и присел на край стола.
—Сердечные дела? — адъютант Меркулова кивнул в сторону телефона.
—Скорее меркантильные, — бросив быстрый взгляд на Шушу, сказал неправду Евгений.
В своей связи с еврейской девчонкой Евгений опасался не за себя, хотя и существовало негласное повеление пресекать в корне такие вот истории и ставить провинившихся на вид. Кто помельче мог бы навсегда забыть о дальнейшей карьере и, хотя, для особистов сидящих на «прослушке», Евсиков стоял слишком высоко, почти недосягаемо, однако даже с высоты своего положения он вряд ли мог официально защитить её и не упасть, если за неё всерьез возьмутся люди из Департамента Спокойствия. А они спали и видели, как бы зацепить кого-нибудь из военных на измене Родине и сочувствии иноверцам. Поэтому весь профессиональный опыт и осторожность, накопленные Евгением в контрразведке, были посвящены сохранению его, точнее, их с Ривой, тайны.
—Ну, и-и?…— протянул Шуйский, — Так поедемте сегодня в «Ладогу», майор? Возьмем Пашку Вестофьева, Геру с Петром Андреевичем, Васеньку и покутим, а?
—Спасибо, за приглашение, но вынужден отказаться. Дела.
Евсиков помнил, как обычно кутили меркуловские подчиненные. Обосновавшись с вечера в каком-нибудь «Яре» или «Метрополе» господа офицеры чинно начинали с пива и раков, шампанского и трюфелей, затем, чувствуя себя на подъеме, плавно переходили на столовое вино №21 заводов Петра Смирнова и копченого поросенка. Если выступал кордебалет, то Шуша и Гера непременно вылезали на сцену и исполняли строевую песню Псковского кадетского корпуса «В бою имею я удачу…». Если же играл ансамбль, то, обняв музыкантов, два тенора горланили пошловато-приторное «Стань моею только раз, а второй уж будет лишним…» поэта Эдика Печорского. После таких пируэтов, обычно, неестественное безобразие разгулявшихся меркуловцев пыталась пресечь охрана заведения или вызванная метрдотелем полиция. Меркуловские же отчаянно противились и, не желая сдаваться без боя, палили из табельного оружия в потолок. В довершении, находясь в «Яре», кто-нибудь из них спускал на визжащую в испуге публику, разъяренного выстрелами и криками, ресторанного медвежонка, ну а, бывая в «Ладоге», Васю Романова или Геру кидали в бассейн с шампанским к плававшим в обличии русалок голым бабам. Веселилась компания необузданно, дико и от всей русской души, но правда лишь до той поры, пока не приезжала группа захвата Департамента Московской полиции с Каретного Ряда. Пьяных и оборванных контрразведчиков волокли в сверкающий мигалками «черный ворон» и увозили в Петровский замок. А на следующее утро, при присутствии в своем кабинете Великого князя Николая Павловича Романова, их распекал генерал-лейтенант Меркулов. Вася, сын Светлейшего, стоял вместе со всеми в качающейся шеренге и не осмеливался глядеть на отца. Впрочем, всё вскорости забывалось, и Шуша с Герой Павловым готовили новый набег на столичные ресторации, агитируя и соблазняя ещё кого-нибудь.
Время от времени Евгений тоже участвовал в бесшабашной гульбе меркуловцев, но трезво оценивал ситуацию и не впадал в крайности. Во время одного такого загула он и познакомился с Ривой. В тот день Контрразведка поминала двух своих сотрудников, отдавших богу душу, черт знает в каком краю и неизвестно за чем. И потому, когда в банкетном зале «Астории» завязался неизменный скандал и вспыхнула потасовка, мрачный, но трезвый Евсиков, допивал уже вторую бутылку водки, заливая горечь потери. Хотя майор полагал, что в такой день господам офицерам не подобало бы так распускаться, он не мог не помочь Васе, которого отчаянно молотили трое. Косолапым медведем майор полез в свалку и, мордуя какого-то азербайджанского купчишку, вдруг натолкнулся на испуганный взгляд двух красивейших глаз. Сжавшись от предчувствия нехорошего и не пытаясь выбраться из драки, хрупкая девушка застыла возле опрокинутого столика в груде битой посуды и изломанных цветов.
—Уходите! — рявкнул ей Евгений, на миг отпуская противника, но она только сильнее испугалась его рыка.
—Да не стойте вы тут, как дура! — вновь крикнул он, и его снесло волной нападавших. Трещали столы, летели стулья и дорогущий хрусталь, осколки которого обильным ковром усыпали паркет, скрипел у дерущихся под ногами. Отчаянно визжали дамы и давились в дверях спасающиеся, а она стояла, одинокая и печальная, как будто покорно ждала смерти.
—Не выдай, православные! — кричал где-то на другом конце зала Герка Павлов, ведя бой стенка на стенку.
—Уйдёте ли вы, наконец, сударыня? — стряхивая с себя российское купечество, устало спросил Евгений, подходя к ней.
—Бежать нельзя, бежать нельзя, — скороговоркой заговорила она, — иначе убьют в спину.
Бог ты мой, тогда подумал Евгений, до чего мы дошли!
—Бежать нельзя, — согласно кивнул он, и врезал между глаз ещё одному нахалу. — Поэтому мы просто пойдем, и я буду закрывать вашу спину.
—Всегда? — наивно спросила она.
—Всегда! — беря её за руку, кивнул он и повел из зала. В каком-то смысле он её не обманул. Армия ведь всегда защищала не только спину, но и… тут он бросил мимолетный взгляд на девушку, грудь россиян. Они вырвались на улицу, где уже собиралась толпа и замелькали каски полиции, поймали такси и поехали к ней на Трубную. Её шок долго не проходил и у ярко освещенного подъезда, швейцар-татарин спросил, здорова ли она и не вызвать ли врачебную помощь. Евсиков заявил ему, что барышня переутомилась и что он и сам почти доктор. Старик покачал головой, поцокал, но Евгения пропустил, предварительно взглянув на его паспорт.
Так он оказался в её доме.