О белых пятнах московской топонимики, бревенчатой Москве, жизни в Переделкино и эгоистичности москвичей.
Я родился…
В самом центре, в доме на углу Маросейки и Большого Спасоглинищевского переулка, в ту пору называвшихся, соответственно, улицами Богдана Хмельницкого и Архипова. Между делом замечу: теперь в Москве нет почему-то никакой топонимики, связанной с именами гетмана-воссоединителя и замечательного художника-передвижника, жившего именно в этом переулке. Видимо, возвращая старые имена, надо перемещать отмененные названия, если они того достойны, в другие части города. У нас десятки полубезымянных улиц вроде Веерных, Песчаных, Магистральных, Парковых и прочих. А Шолохова из Ново-Переделкино хорошо бы переместить поближе к центру.
Впрочем, для людей, появившихся на свет в советские годы, словосочетание «в этом доме родился… » не совсем корректно. У меня есть такие строчки:
Тот дом, где появился я на свет,
Куда, точнее, прибыл из роддома…
На Маросейку я прибыл из Лефортово, из роддома, выходившего окнами на Немецкое кладбище. Так бывает. А вот вырос я в Балакиревском переулке (район Переведеновки), в общежитии маргаринового завода, там же окончил 348-ю школу. Эти места подробно описаны в моей книге «Совдетство», кстати, по ним уже водят экскурсии москвоведы, людям интересно, где жил и по каким улочкам-закоулочкам бродил мой герой Юра Полуяков. Думаю, теперь, после выхода «Совдетства-2», этот интерес усилится.
Москва моего детства была…
Замечательной! Эта часть старой Москвы, называвшаяся в советские времена Бауманским районом, очень разнообразна. Сохранились дворянские гнезда, например дом, где жил дядя Пушкина — Василий Львович, видный в те годы поэт. Много купеческих домов — каменный низ, деревянный верх. Немало образцов заводской архитектуры конца прошлого века и времен советской индустриализации. Есть прекрасные образчики столичного модерна, например Хлебная биржа, где располагался дом пионеров, куда я ходил в разные, совершенно бесплатные кружки. Здесь же, по обе стороны Бакунинской улицы (прежде Покровской), начиналась рабочая Москва. И мой переулок назван не в честь замечательного композитора Балакирева, а в честь его однофамильца — рабочего пуговичной фабрики, погибшего в перестрелках 1917 года. А вот площадь в честь члена «Могучей кучки» Балакирева появилась в Москве только в 2017-м, после выхода в «Литгазете» моей нашумевшей статьи «Где проспект Ивана Калиты?» о белых пятнах московской топонимики.
И еще одно воспоминание: Москва моего детства была в значительной степени деревянной и топилась дровами, по переулкам постоянно разъезжала ассенизационная бочка, опустошая обычные в те годы для столицы выгребные ямы. Сегодня той, бревенчатой Москвы уже нет, если не считать исключений вроде музея Виктора Васнецова. Нет и моей 348-й школы с профилями великих писателей на фасаде. Вместо нее современный учебный комплекс, куда я даже боюсь заходить, чтобы не спугнуть воспоминания…
Теперь я живу…
В Переделкино. Мой путь в Переделкино был долог и тернист. Из Балакиревского переулка в 1969-м мы переехали в Бабушкин, только-только ставший частью Москвы. Родителям дали новую квартиру от предприятия. В пяти минутах ходьбы от нашего 5-го Ватутинского переулка начиналось дачное Подмосковье с дореволюционными рубленными теремами, вскоре снесенными. Рядом был сельский погост, где еще хоронили покойников из ближних деревень. Теперь все под асфальтом. Я понимаю: город, меняясь, поглощает многое, в том числе и кладбища. Это неизбежно. Но кто мешает нам ставить памятный знак, крест с информационной табличкой хотя бы… Потом, после женитьбы, я перебрался в кооператив в Орехово-Борисово, на Шипиловский проезд, идущий к Царицынскому комплексу по самому краю знаменитого оврага, где теперь горнолыжный спуск. Там мы прожили десять лет и перекочевали на Хорошевское шоссе — квартиру мне как перспективному литератору дал Союз писателей. Из окон с одной стороны был виден памятный камень, установленный на месте падения самолета Валерия Чкалова, а с другой стороны распахивалось огромное пустынное Ходынское поле, ныне застроенное… Однажды на нем сел циклопический «Антей» — грохот был апокалиптический, а люстры под потолком болтались как маятники. И только в 2001-м мы перебрались на улицу Довженко в Переделкино, вскоре включенное в Большую Москву…
Впервые в Переделкино я попал в 1978 году — приехал в дом творчества писать свою первую повесть «Сто дней до приказа». Потом старался ездить туда каждый год, чаще зимой. Влюбился в эти места. И когда появилась возможность здесь выстроить себе дом, я так и сделал, благо гонорары позволяли. За городом и дышится, и думается, и работается иначе… В последние два года благоустроили парковую зону, устранив последствия чудовищного нашествия древоточца, сожравшего в округе почти все ели… Теперь ходить на лыжах и гулять одно удовольствие. Кроме того, я люблю покопаться в земле, сказываются крестьянские корни…
Если жить в Москве, то…
Только на Красной Пресне, окнами на зоопарк — мечту моего детства. К тому же рядом Дом литераторов, в который я захаживаю без малого полвека.
Люблю гулять…
Везде. Если есть время, я просто брожу по столичным улицам и переулкам, захожу в глубокие дворы, где иногда можно найти много интересного. Иногда, спустя год-два, заходишь в знакомый переулок и разеваешь от изумления рот: перед тобой совершенно неведомый особняк, скажем, в стиле модерн. Откуда он тут взялся? Оказывается, был всегда, его просто отреставрировали, очистили от поздних надстроек, выкрасили в «родной» цвет — и вот перед тобой произведение архитектуры. Я люблю ходить и по советской Москве, по пригородам. Недавно приехал после годичного перерыва на станцию «Матвеевская» и остолбенел: стеклянное здание станции, эскалаторы, вокруг ухоженный сквер, торговый павильон, красиво стилизованный под чугунное литье начала XX века. Зашел — обильный восточный, судя по продавцам, базар. Купил банку меда с ростовских пасек. Он, правда, оказался балованным. За этим надо следить.
Любимый московский район…
Люблю Сретенку, Пятницкую, Гончарную, Ордынку, Садовое кольцо, «Аптекарский огород», описанный в моем романе «Гипсовый трубач». В Москве мне нравится Москва.
Нелюбимый московский район…
Таких нет, хотя, конечно, иной раз попадешь в какую-нибудь Богом забытую промзону и думаешь: как тут люди живут? Но даже там стали появляться скверы, аллеи, уютные дворики, детские площадки…
Любимые рестораны…
Знаете, я человек не ресторанный, из последних посещений запомнился «Воронеж» на Пречистенке. В музеи и театры хожу постоянно, стараюсь не пропускать интересные выставки.
Давно хочу съездить…
Сто лет не был в Кусково. Но доберусь как-нибудь…
Меня можно встретить…
Да где угодно. Например, в книжном магазине на Арбате. Недавно оказался на краю Москвы. Узнали, спрашивают: какими судьбами? Ответил. Стали хвалить свой район, мол, ни на какой центр не променяем.
Мое отношение к Москве менялось…
Как к жене, от острой влюбленности до пожизненной привязанности.
Москвичи отличаются от жителей других городов…
Москвичи разные. И по социальному положению, и по культурному уровню, и по происхождению. Правнуки местечковых евреев, прорвавших унизительную черту оседлости, — москвичи. Внуки «лимитчиков» 1970-х — москвичи. Дети таджиков, приехавших на заработки в 1990-е и тут осевших, — тоже москвичи. Я коренной москвич, но мои дедушки-бабушки — крестьяне, приехали в столицу с Рязанщины. Одни перед революцией, вторые в индустриализацию. Есть, наверное, в Москве и потомки боярина Кучки, но я с ними как-то не знаком. Чем мы отличаемся от остальной России? Мы избалованы и эгоистичны, хотя добросердечны.
Москва отличается от других мировых столиц…
Ну у нас лучше метро, у нас лучше продукты, у нас лучшие центры «Мои документы», у нас есть Кремль с Оружейной палатой, у нас лучше мэр, наконец…
В Москве мне не нравятся…
Нелепые новшества, которые вводят иногда, никого не спросив. Вот теперь название следующей остановки объявляют, когда автобус уже отъехал, а раньше говорили, например: «Академия художеств. Следующая — Пречистенка». Пассажир успевал сориентироваться. А зачем в метро над переходами таблички со списком станций заменили разноцветными номерами линий? Кому мешали списки станций? Мне, пенсионеру, по ним ориентироваться проще. Еще я не понимаю, по какому принципу в столице ставят памятники. Памятник Ростроповичу есть, а Свиридову нет, Плисецкой есть, а Улановой нет, Магомаеву есть, а Лемешеву нет… Бронзовый Окуджава стоит, а великому поэту Аполлону Григорьеву, родоначальнику гитарной поэзии в России, первопроходцу арбатской темы, к недавнему 200-летию даже мемориальной доски не повесили. Как это понимать? Говорят, проблема в финансах, а на Окуджаву дал денег Чубайс. Разве это государственный подход? Смех сквозь слезы.
В Москве мне не хватает…
Улыбчивости и музея славянофилов.
Фото: из личного архива Юрия Полякова