К тому времени я уже окончил школу со справкой о прослушивании, в школу в десятом классе почти не ходил. Да и какая тут школа, когда дома лежит Гребенщиковская электрогитара. Свободное время было дорого, как никогда, и я не мог его тратить на обучение наукам, которые в жизни мне никогда не пригодятся. Я сочинял унитазные тексты и учился играть на гитаре; на студии проводил столько времени, пока не выгоняли пинком. А мама объявила мне настоящую войну:
– Мало того, что школу окончил со справкой, так еще не работает ведь! Паразит, тунеядец. Позор нашей семьи... – Мама, – канючил я, – ты в корне не права. Это хороший шанс прославить нашу фамилию, и вы ещё будете мной гордиться. –Гордиться тобой, я тебя умоляю... ты неуч, ничтожество, паразитская рожа, – ворчала мама, – мне стыдно за тебя, я не собираюсь вечно тебя кормить. Ищи себе работу, тунеядец!
Папа тоже не верил в мой голос, он был фальшив и пискляв. Я ни одной ноты не мог начать в правильном тоне, а если дотягивал до оптимата, то постепенно, с лёгким, неприятным портаменто. Отец понимал, что серьёзно заниматься музыкой без нотной грамоты нельзя, но он чувствовал, что мои намерения, на сей раз, крайне серьёзны. Родителям пришлось целый год слушать моё застенное бренчание на гитаре. Потом, всё-таки я сдался и пошёл на работу.
У меня был сосед сверху, Сергей Аверьянов. Он жил прямо над моей комнатой. Мы обменивались магнитофонными записями, и ночами играли в парадняке песни Машины Времени. Вызывали друг друга к окну или на балкон, стуча по батарее железякой. Кстати, именно от него я впервые услышал про группу Аквариум, у которой нет студийных записей, а услышать их можно лишь на концерте. Но на концерт попасть нереально, потому что всё окутано тайной и стрёмом. Рекламы никакой, только среди своих, и желательно не по телефону. Обычно Сергей в каникулы уезжал со стройотрядом на заработки, но однажды у них что-то не заладилось, и он устроился на фабрику в ленточный цех, в качестве транспортировщика угаров. Ему платили сто тридцать рублей за работу "не бей лежачего". Реально часа два-три в день, остальное время на боковой. Студентов жалели.
– Это прекрасно, – воскликнул я. Самое то, что надо. Немного поработал, и садись в блокнот стихи писать.
Я пришёл в отдел кадров прядильно-ниточной фабрики Возрождение и сказал, что хочу получить работу в качестве рабочего, желательно транспортировщиком угаров. Кадровщица не больно сильна была в производстве и технологии, позвонила в трёпальный цех:
– Товарищ Градов, здесь молодой человек просится к вам, на угары. Возьмете? Ну вот, пиши заявление: прошу принять меня на работу в качестве разрабатывальщика угаров. Число, подпись. – А не транспортировщика? – Нет там транспортировщиков в угарном. Пиши так. Всё, ну хорошо. В понедельник тебе в утро, на работу к семи часам утра.
Как встал в такую рань, и не вспомнить уже. Но самый первый рабочий день запомнился мне надолго. Мастер смены привела меня в угарный цех, показала машину.
– Вот твоё рабочее место. Это вертикальный разрыхлитель. Это тётя Шура, твой бригадир. Она считает твою выработку и в конце смены заполняет табель. По нему рассчитывают зарплату. Твоя норма – полторы тонны в день. Сделаешь больше – получишь больше в заплату. Если меньше – получишь меньше, и не жди квартальных премий. Полторы тонны – это шестнадцать мешков в день, два мешка в час. Приступай. На первые пол смены я пришлю тебе напарницу в помощь, пока её агрегат стоит.
Спустя пару часов цех наполнился дымом как при пожаре, но запаха горения не было. Я замахал тёте Шуре – наверное, пожар, раз дыму столько. Плотная стена пыли – не видно ни зги.
Оказалось, в нашем цехе расположен еще один, похожий на вверенный мне, агрегат – пыльный волчок. Он собирает пыль под давлением из вентиляционной системы всей фабрики. Пыль, от которой очищались верхняя часть фабрики, направлялась прямиком в наш цех под давлением воздуха. Обычно на той машине висел мешок, который заполнялся за два-три часа. Оператор пыльного волчка мог забухать или заиграться в домино, и тогда мешок рвался, и пыль устремлялась наружу. Спасения не было никакого, и я выскочил из пыльного цеха. Там притаилась тётя Шура в ожидании, когда немного осядет туман. Мне выдала респиратор, и объяснила, что выброс пыли в угарном цехе ситуация штатная, и вовсе не служит сигналом к окончанию или перерыву в работе.
К обеду я уже с трудом держался на ногах, до нитки вспотел. Нос целиком был забит пылью, она ровным слоем покрыла ресницы. Хлопок нужно было таскать издалека, метров за десять от жуткой машины. Я бегал в лабаз за каждой охапкой, туда-сюда, внаклонку, и страшно устал. Когда все пошли на обед, и в цехе воцарилась сказочная тишина, я рухнул на гору хлопка и крепко уснул. Нашли меня не сразу, еще около получаса после обеда в одиночку за меня отдувалась напарница. Тётя Шура стала ей помогать и нашла меня в хлопке. Криком подняла меня и отпустила напарницу работать на своё рабочее место. Пришлось помогать мне до самого конца смены. В тот день угаров было так много, что мы перевыполнили план.
– Ну, вот смотри, я пишу тысяча девятьсот. Две многовато, а тысяча девятьсот хорошо. Восемь рублей пятьдесят копеек на руки получишь в зарплату. С тебя магарыч за первый рабочий день, – подробно расписала мне Тётя Шура преимущества рабочего человека супротив тунеядца.
Не помню, как приплёлся домой в середине дня. Родители были еще на работе, я заканчивал в половину четвёртого. Еле добредя до постели, я, закрыв глаза, стянул с себя рабочую одежду, и засунул себя в чистое постельное бельё, которое папа менял по воскресениям. В тот момент, когда одеяло укрыло мою грязную спину, я уже спал.
– Ты пришёл с работы и не помылся, – возмутился утром отец, – посмотри на свою постель, она же чёрная вся, только вчера поменял! –Ой, папа... это какой-то ад. Серёга сказал, что работа лёгкая, но папа, это вообще нереально. В раздевалке мне выделили шкафчик, я его открыл, а там полчища тараканов. Они ползают всюду: в раковине, в туалете, по трубам и стенам, в несколько слоёв. Залезают в карманы... я брезгую там раздеваться. Не могу. – Немного потерпи, сынок. Тебе нужно втянуться, всё-таки первый рабочий день. Мы это отметим в субботу с мамой.
Наконец, первый аванс – шестьдесят рублей. Я нес эти деньги домой и чувствовал себя полным идиотом. Работал больше двух недель и получил на руки шестьдесят рублей! Я Океаны Фантазий за столько купил в десятом классе. А сейчас еле снимаю язык с обессиленного плеча. Папе было интересно, как я распоряжусь первой зарплатой. Папа описал в своих мемуарах тот день, когда он принёс маме первую зарплату, и как доставал пачку денег по одной бумажке, и как умилённо плакала его мама. Ждал, что и я пойду по его стопам, и поступлю так же... чёрта с два! Я купил наушники за пятнадцать рублей, и пять переяславских магнитофонных лент по восемь. Пятёрку оставил себе на обеды. Ёе хватало на две недели. Такая у меня поначалу выдалась работа. Следующая неделя в ночь, потом в вечер. В конце смены руки и ноги отваливались. Дурак, - на чём свет ругал я себя, осознав страшную ошибку. Похоже, я неправильно понял соседа своего, Сергея. Студента взяли на лёгкую, сугубо женскую работу в ленточный цех, в период отпусков и летних каникул. В такое время половина фабрики стоит, и работы действительно мало. Я же устроился в сентябре, когда урожай хлопка уже собран, и нужно его обрабатывать, чтобы потом прясть из него нитки. Я начинал на самом дне технологического процесса, но как папа и предвещал, быстро втянулся, потеряв тридцать шесть килограммов лишнего веса. Спустя год я уже замещал бригадира, потом ушел в более технологичный трёпальный цех. Пройдя необходимую подготовку и получив сертификат, я был допущен к работе на очень опасных машинах. Ценой неловкого движения, рядом с трёпальной машиной легко могла бы стать оторванная рука или оборванный скальп, если бы волосы попали в плющильные валы. Я носил длинные волосы, и мастер следил, чтобы я прятал космы под бейсболкой. Зарплата, соответственно, была уже за двести. Однако потребности тоже росли. Я купил рижский аудио-контроль s90, усилитель Амфитон, магнитофон Илеть 103 в кредит, так как он стоил четырёх месяцев моей вредной и опасной работы. Купил несколько микрофонов и электрогитару. Только пульт невозможно было достать. Эта техника распространялась по спец-магазинам, где её можно было купить только организациям по безналу. В свободную продажу попадал один-два пульта в месяц, и на прилавки обычно они не попадали. А может, их вообще ещё не было в тот период.
Я жил на Охте, на Большеохтинском, 6. В соседнем доме испокон века был магазин Радиотехника, размером с полдома. С другого торца половину цокольного этажа занимал выставочный зал Союза Художников. Когда я учился в школе, все свободное время ошивался там. Для многих этот магазин был что-то типа клуба, где можно было встретиться, обсудить, кто-где-что достал из музыки или аппаратуры, обсудить недостатки интересующих нас промышленных товаров. Мы знали всех продавцов: Антон, Жека, Серёга Комаров. Знали когда привоз, сколько товар пробудет на складе, и когда ожидается выброс. Конечно, ребята химичили, им помогала Мамка - заведующая отделом. Благодаря этим связям, я часто менял свою технику. Первый современный двухдорожечный магнитофон Маяк 203 папа купил мне в качестве поощрения за успешное поступление в 9 класс и переход в 141 школу. Прежняя школа была восьмилетней, и папа очень переживал, что маме удастся склонить меня пойти после восьмого класса в ПТУ. Они адекватно оценивали уровень моих знаний, а мама работала на Балтийском заводе, безмерно уважала рабочий класс. Мама не ведала, что в Судоимпорте элитными были все – от переводчиков до рабочих. Я думаю, мама никогда бы не получила работы переводчика без военно-секретного бэкграунда, связанного с папиной службой. Ей доводилось ходить на судовые испытания регистра Ллойда, переводить переговоры между норвежским судовладельцем, покупателем, капитаном корабля и представителем Судоимпорта и Ллойда. Мама знала, как по-английски называется каждая деталь на корабле. По звучанию машин, на опыте прежних внештатных ситуаций, мама могла участвовать в диагностике. Слух у неё был абсолютным. Наверное, поэтому мама так зверела, когда я пытался петь.
Свой магнитофон я совсем затаскал. Носил его в студию и к друзьям переписывать пластинки. На почве музыки, у меня появился друг Саша Мартынов. Его мама работала дворником, папы не было. Саша учился в ПТУ на Республиканской, – а жили они на Среднеохтинском, в коммунальной квартире на первом этаже жёлтого дома, смотрящего фасадом на улицу Тарасова. От меня пять минут ходу, от Радиотехники - шесть. Мы часто слонялись там вместе. Саша обладал неисчерпаемым ресурсом по прокату пластинок, но вкус его был ограничен. Он тяготел к тяжёлому, но мелодичному року, и более всего обожал Queen и Deep Purple. Начальным знаниям в этой области я, бесспорно, обязан Саше Мартынову. Мы ловко приспособились пополнять свою коллекцию за счёт других. Как я и сказал, у Саши был некий товарищ, моряк дальнего плавания. Жил парень в Колпино. Саша мотался к нему на электричке, и брал напрокат пластинки по пять рублей в сутки. Выходные обходились бесплатно, если Саша брал пятницу от трёх наименований до позднего вечера воскресения. Со временем, у него появилось много клиентов, и Саша стал брать пластинки на неделю. А у меня были приятели из нашего двора, они были чуть младше. На девятом этаже в такой же квартире, как у нас, жил большой меломан. В соседнем доме, где магазин, жили его приятели. У них, в свою очередь, были свои друзья-меломаны. Все ребята из обеспеченных семей, они могли позволить себе раз в неделю потратить по трёшке или десятке на то, что им на пару часов дадут пластинку домой.
Было крайне важно заливать пластинки именно в тот магнитофон, на котором потом будешь слушать. У всех разная техника, и азимут магнитных головок везде от фонаря. Конечно же, на заводах регулировали наклон по измерительным лентам, но пока оно дойдет до покупателя, да и в течение эксплуатации, винты, регулирующие наклон, неминуемо отворачивались. Я был сверхопытным пользователем, потому что учился звукозаписи с пятого класса, и у меня уже тогда была копия измерительной ленты, сделанная на точно выстроенном по эталону магнитофоне. Я научил своих сверстников этому делу, и впоследствии все одноклассники настраивали свои магнитофоны под меня. Но самым шиком, для любого из нас, было получить пластинку домой и самому сделать запись.
Таким образом, мы составляли свою коллекцию бесплатно, а денег, что мы выручали с проката пластинок, на два часа хватало, чтобы еще накопить на новые. Именно тогда я позволил себе барские покупки: пресловутую Донну Саммер на рынке, Дискавери, Иисус Суперзвезда у Тропилло, балкантоновский Белый Альбом и коллекционный Сержант Пеппер у Коли Васина. Это был замечательный Пеппер! Прямо на виниле содержался фрагмент оформления конверта, и это было очень забавно. Стоило дорого, но оно стоило того. Люди ахали, глядя на эту пластинку – это была настоящая диковина.
Pink Floyd в моей жизни сыграл колоссальную роль. Впервые я с ним столкнулся в студии у Тропилло. Там стоял списанный с Ленинградского радио монофонический магнитофон МЭЗ-28 размером с небольшой холодильник. Когда в ДЮТ устроился Андрей Тропилло, в студии сразу же появилось огромное количество километровых ацетатных магнитофонных лент на бобышках. На них были старые трансляционные записи, Тропилло хранил эти ленты на стеллажах в своём кабинете. Мы воровали эти ленты, как только могли. Однако их невозможно было использовать, поскольку ацетатная лента толщиной в 50 микрон беспощадно пилит бытовые головки. На лентах были напечатаны таинственные знаки: AGFA : AGFA : WEB FILM FABRIK WOLFEN 55 MKR : AGFA : AGFA. Но самое волшебное появлялось при просмотре этих лент на просвет: ORWO светилось ярким изумрудным светом, а AGFA рубиновым. В те дни я мечтал, что когда-нибудь в моём личном распоряжении окажется техника, на которой я смогу вращать эти бобышки.
Так вот, на одной из этих лент был записан монофонический Wish You Were Here. Услышав его, я впал в истинный транс. Это было ни на что не похоже. Настолько ново и таинственно, что волосы на теле вздымались торчком. Следующий их альбом про животных прошел мимо, а Стенка совсем снесла башню. Когда вступал детский хор, хотелось плакать и плакать и плакать. Такую строгую интонацию от детей я больше никогда и нигде не слышал, хотя, казалось бы... собери людей, сформулируй задачу, и ты навсегда в музыкальной истории. Главное – правильно обозначить тему и объяснить поющим, что от них требуется. Пинк флойдам это удалось. Wish you were here я покупал несколько раз. Распечатаю, запишу, запечатаю, потом на обмен, как новую. Три месяца пройдёт, лента размякнет, потреплется. Я покупал новую ленту, новую пластинку, и по новой. Старые ленты, не исчерпавшие гарантийный срок, по совету Андрея Владимировича мы отсылали в ОТК заводов-производителей. Взамен по почте приходили новые бобины. Мы достали все наши заводы до самых печёнок, но закон – есть закон. Ленту они выпускали говно по определению. А их новые ленты пачкали головки хуже старых. Прежде чем произвести запись, приходилось два раза прогонять новую ленту через механический тракт, оттягивая плёнку ваткой. После двух таких проходов, ватка обретала тёмно-коричневый цвет. Чем темнее становилась ватка, тем хуже был носитель. Ленты Переславского завода нравились мне больше всех. Они действительно были самым качественным бытовым ферромагнитным носителем информации на советском рынке. Однако был в этой ленте один изъян: малейшее нарушение условий хранения приводили к тому, что магнитный слой начинал стекать с лавсановой основы мелкодисперсной пылью. Стоило забыть плёнку на подоконнике в летний солнечный день, и записи приходил каюк. Поэтому я однажды собрал все переславские ленты в один мешок и понёс на почту. Вероятно, их ОТК сильно гордился своими достижениями, ведь на товаре стоял государственный знак качества с молотом и наковальней. Но, похоже, я забыл, что туда записал и, прослушав плёнки, коллектив завода накатал тогда в КГБ заяву. Что же там было? Мы с приятелем Игорем Кацманом дурачились, записывая себя на магнитофон, слушая затем, что получилось. Пели песенки, рассказывали анекдоты. Я рассказал такой:
Сидит попугай на балконе, кричит:
— Брежнев дур-р-рак! Брежнев дур-р-рак!
Снизу мент услышал, пробил балкон, поднимается в квартиру, звонит:
— Ваш попугай на балконе вещает?
— Да, мой, проходите, пожалуйста.
Хозяин проводит мента на кухню, открывает морозилку, там попугай уже синий дрожащим голосом:
— Свободу Луису Кор-р-валану! Свободу Луису Кор-р-волану!
Милиционер отдаёт честь и уходит. Хозяин закрывает за ним дверь, возвращается на кухню, выпускает попугая со словами:
— Ну что, жопа, понял, что такое Сибирь?
За этот, якобы антисоветский анекдот и вызвали Папу в Первый отдел райкома партии:
— Фёдор Иванович, мы знаем про вас всё, поэтому без лишних слов хотим показать одну запись, послушайте.
Офицер включил магнитофон и зазвучал мой голос. Когда анекдот прозвучал, Папа сказал, что этот голос принадлежит его сыну.
— Эту запись прислал нам коллектив химзавода в Переславле-Залесском, они возмущены антисоветским содержанием...
Папа улыбнулся:
– А где, скажите мне, здесь звучит антисоветское содержание? — спросил он офицера.
– Брежнев дурак!
– А что, не дурак? Так, между нами! Не дурак? Как можно отождествлять этого старого бармалея с партией, скажите мне? Он еле волочит свой зад, а всё еще руководит Партией, моей Партией, за которую я кровь на войне проливал. Взносы плачу регулярно, работаю на пенсии, а он с этой пенсии у меня половину отстригает. Да над ним смеётся весь мир, вы что, этого не понимаете?
Офицер понимал, что Папа мой во всём прав. Наверное, ему даже стало неловко, что потревожил, но был сигнал, коллективное письмо с просьбой разобраться, и офицер отреагировал на него. Папа возвратился домой в приподнятом настроении:
– Сынок, меня из-за тебя сегодня вызывали, знаешь куда? В Первый отдел Райкома партии — в КГБ!
– Как?! — ошеломлённо спросил я.
– Прокрутили мне запись, как вы с Кацманом анекдоты рассказывали.
– Я же на завод эти ленты послал!!
– А они настучали на тебя, точнее на меня, ибо там фигурирует моё имя.
Понятно: паспорта у меня ещё не было, я ходил получать бандероли на папин.
Примечательно, что мне от папы за это даже не влетело. Мне кажется, он даже рад был случаю офицеру госбезопасности высказать наболевшее. Правда, я после этого уже опасался посылать стукачам рекламации. Ленту впредь я старался на подоконнике не забывать, а хранить в тени или в прохладном месте. Лучше всех осыпалась лента шосткинского химкомбината СВЕМА тёмно-коричневого цвета. Чуть хуже – чёрного. Но по большому счёту всё это было говно, которое ОТК без вопросов меняло на новое.
С магнитофонами дело обстояло подобным образом. Я принёс свой Маяк за два месяца до окончания срока в магазин, где за десять рублей мастер сразу оформлял рекламацию. Касса выплачивала стоимость устройства, а я шёл покупать себе новый. В тот день я купил магнитофон Астра, вертикальный такой. Это был крепкий девайс, но ленту "прописывал" плохо. Недостаток конструкции лентопротяжного механизма потом исправили, установив силиконовые демпферные ролики на магнитофоны Олимп. Я записал на него нулёвую The Wall и Манфред Манн 80 года. Таскать его в студию было уже тяжеловато, со временем я избавился и от него, а стоимости едва хватило на первый взнос при покупке Илети.