Однажды, очень давно, когда небо еще было выше и голубее, солнце ярче и приветливей, а цветы имели запах, но на земле уже поселилось горе, в маленьком ветхом домике на самом краю города жила маленькая девочка. На улице во всей своей красе царило лето. Весело щебетали птицы, ласково улыбалось солнце, радостно кивали друг другу головками розы и пионы. И только в маленьком домике поселилась печаль. Если бы кто-нибудь заглянул в окошко, то разглядел бы в полутьме бедную комнатушку, в которой и был-то всего стол, покрытый красивой кружевной скатертью, старый деревянный стул и некое подобие кровати, на которой, укрытая потертой шерстяной шалью лежала молодая женщина. Она была ужасно истощена и бледна, лишь на щеках изредка появлялся лихорадочный румянец. Временами женщину охватывала дрожь, начинал бить озноб, но с первого взгляда становилось очевидно, что сил сопротивляться болезни у нее уже нет. Женщина умирала. На полу у кровати сидела маленькая девочка лет восьми. Худенькая, осунувшаяся, в старом, залатанном платьишке, со следами недавних слез на щеках, она дремала, положив голову на руки. Чуть приподнявшись, женщина с грустью посмотрела на дочку. "Иринка!" – тихо позвала она. Девочка встрепенулась и, чуть испуганно взглянув на мать, вскочила и нежно обняла больную. "Что, мамочка?" – ласково и встревоженно спросила она. – "Воды? Лекарство? Скоро приеду доктор". "Нет, Иринка, не надо ничего", – печально улыбнулась женщина, проведя рукой по русоволосой головке девочки. – "Я ухожу. Оставляю тебя. Но помни: моя любовь всегда с тобой. Оттуда, с неба, я буду смотреть на тебя, буду всегда рядом. Когда тебе станет плохо и грустно, вспомни обо мне, и я приду. Поручаю тебя Пречистой Владычице. Бог да хранит тебя, доченька". С этими словами, благословив девочку, женщина закрыла глаза, вздохнула, и с этим последним вздохом чистая, исстрадавшаяся душа вылетела из земного тела, устремившись к любящему Творцу.
Горько плакала Иринка, целовала родные, еще теплые мамины руки, еще недавно такие добрые, ласковые, нежные. От всех невзгод и горя закрывали они Иринку. "Мама! Мамочка! Родная! Не уходи! Не оставляй меня одну!" Но нет. Не улыбнется больше мама, не прижмет к груди, не назовет своей родной, любимой доченькой, своей Иринкой. Сзади скрипнула дверь. Старый, седой доктор вошел в комнату. Одного взгляда было достаточно. Подойдя к постели, он осторожно поднял плачущую девчушку на руки и вынес из домика. За свою долгую жизнь он видел немало смертей, но сейчас сердце его сжималось от жалости и сострадания к этому маленькому существу, которое осталось совсем одно на белом свете. Теперь у нее был один путь: сиротский приют, где десятки таких же девочек, лишенных родительской любви и заботы, проводят свои младенческие годы. Но что мог сделать он, бедняк, за копейки лечивший таких же бедняков, часто сам сидевший впроголодь, не имея куска хлеба и дров, чтобы в холода обогреть свое убогое жилище? Ничего.
Потом были какие-то хлопоты, чужие незнакомые люди, запах ладана, свечей, похороны. Все это Иринка плохо запомнила, все было словно в тумане. Вот ее одели, вывели из дома, повезли куда-то. Повозка остановилась перед большим, серым домом. Иринку ввели внутрь и передали какой-то высокой, худой даме с очками на носу. Дальнейшее вылетело из иринкиной памяти.
А дальше дни потянулись за днями. Однообразные, серые. Иринка попала в младшую группу, где, кроме нее было еще пятнадцать девочек ее возраста. Жили по четыре человека в комнате. В шесть утра надзирательница проходила по коридору, стуча, как в монастыре, в деревянную колотушку. Это обозначало подъем. Через полчаса девочки, уже одетые и умытые, собирались в домовой церкви на молитву, после которой выдавался завтрак, обычно состоявший из куска хлеба и кружки холодного сладковатого чая. Вслед за этим начинались уроки. Чтение давалось Иринке легко. Читать она любила и, если удавалось, выпросить в приютской библиотеке книгу, частенько засыпала в своей комнате уже заполночь, не выпуская ее из рук. Куда хуже обстояли дела с математикой. Цифры никак не хотели подчиняться Иринке, за что она частенько получала выговор от строгой классной дамы.
После уроков девочки получали скудный обед и садились за работу. В обязанности младших входило упаковывать салфеточки, связанные старшеклассницами, потом они шли на продажу в город. Также младшие отвечали за чистоту помещений и летом занимались прополкой и поливом в приютском огороде. Вечером, получив булку с чаем и помолившись, девочки отправлялись спать.
Тяжело приходилось Иринке. С самого первого дня ее невзлюбила не только надзирательница, но и почти вся группа. Слишком тихой и безобидной показалась им новенькая. Знала Иринка, что ей симпатизирует Катюша, да и Леночка никогда не обижает, не дразнится. Но и они боялись встать против большинства и только изредка незаметно подбадривали девочку робкой улыбкой, незаметным пожатием руки или даже припрятанным за ужином кусочком сахара. Прочие же не упускали случая побольнее кольнуть, дернуть за косу, обидеть.
Однажды Иринка, как обычно, пришла в класс и села за свою парту. Вопреки обыкновению, в классе стояла напряженная тишина. Ничего не понимая, Иринка достала тетрадки, приготовилась к уроку. Ровно по звонку вошла математичка Инесса Феликсовна. Невозмутимо оглядев класс, она подошла к столу, открыла журнал и... "Кто это сделал?!" – прогремело над сжавшимися от страха девочками. – "Кто залил страницу чернилами?!" В воздухе явственно почувствовалось приближение грозы. "КТО?! Отвечайте или вы все останетесь без обеда!" И тут вдруг красавица Эллочка, любимица Инессы и божество для всех девочек, поднялась и смело сказала: "Это Воронцова, Инесса Феликсовна! На прошлом занятии Вы поставили ей двойку, вот она и решила спрятать концы в воду". "Ворона!" – донеслось сзади до девочки ехидное шипение. Иринка буквально окаменела под ледяным взглядом наставницы, не смея даже рта раскрыть, не то, что пытаться защититься. Приговор прогремел, как гром: "В темную! Без обеда и ужина!" Темной была крохотная каморка без окон, посреди нее стоял стул. На этом меблировка заканчивалась. В темную отправляли за самые страшные преступления. Провинившуюся запирали там без света на несколько часов и обычно лишали обеда. Темной боялись все без исключения. Даже Эллочка. Схватив Иринку за руку, Инесса Феликсовна решительно потащила ее к месту отбытия наказания.
. . .
Закрыв глаза и обхватив руками спинку стула, Иринка сидела в темной и плакала. "За что? За что они так меня ненавидят?!", – думала она. "Мамочка, родная, помоги мне! Мне так плохо без тебя!" "Я здесь, я с тобой", – послышалось вдруг Иринке, и ей показалось, как будто кто-то невидимый нежно обнял ее за плечи. "Не бойся ничего. Терпи. Богородица не оставит. Живи по правде, никогда от нее не отступай, как бы тяжело тебе ни было. Помни, я люблю тебя". И так спокойно и хорошо стало Иринке от этих слов. Слезы высохли, девочка счастливо улыбнулась и задремала, согретая теплом материнской любви. Проснулась она от негромкого шороха и шепота: " Иринка! Это я, Катя. Ты здесь?" "Здесь", – так же шепотом ответила девочка. "Ужин кончился. Я взяла тебе хлеба. Приходи к нам, когда Инесса тебя выпустит. Элла зря это сделала. Почти все ее осуждают и жалеют тебя. Это ведь она сама разлила чернила." Тут послышались шаги, Катюша шмыгнула за угол. Дверь отворилась, и суровая Инесса Феликсовна вывела Иринку в коридор, велев идти в свою комнату.
С тех пор отношение класса к Иринке изменилось. Не было насмешек, издевательств. Видимо, все поняли, что перегнули палку. Вскоре у девочки появились и подруги. Те самые Катя и Леночка, самые робкие, но самые смышленые девочки в классе. Жизнь уже не казалась Иринке такой мрачной и беспросветной.
Прошло шесть лет. Девочки учились уже в старшей группе. За годы совместной жизни дружба их окрепла. Были в это время и радости, и огорчения, бывали и серьезные проблемы. Но всегда подруги выручали и поддерживали друг друга.
Однажды вечером надзирательница собрала всех в классе и сказала: "Все вы знаете, что пройдет еще год, и вы должны будете покинуть эти стены, ставшие для вас родными и пойти в услужение. Это так. Но сегодня к нам обратилась семья, которая хочет найти няньку для своего грудного ребенка. Завтра они придут снова и выберут одну из вас".
Эта ночь была самая тревожная из всех, что пришлось пережить в приюте Иринке. Все девушки собрались в одной комнате, обсуждая, что ждет их в будущем. В 9 утра у дверей приюта остановилась коляска. Из нее вышли тучный, лысоватый мужчина и полная дама. Девушек выстроили в зале, и теперь они стояли там, едва сдерживая страх и волнение. Приехавшие медленно шли вдоль строя, небрежно рассматривая девушек, иногда задавая вопросы. «Эта, думаю, подойдет», – сказал мужчина, указывая толстым пальцем на Иринку. – «Здоровая, румяная, по виду, кажется, выносливая». « Да, ничего...» – согласилась его дражайшая половина. «Берем», – заявил толстяк таким тоном, словно речь шла о покупке куклы. В этот момент Иринка подумала, что упадет. Но удержалась. Выбора не было. Эта семья или другая – путь был один.
Ехали долго. Провинциальный город, откуда приехали наниматели был за сто верст от уездного центра. Неизвестность пугала Иринку. Новые хозяева были неразговорчивы и мало обращали внимания на девушку. А у той на душе кошки скребли: новая, незнакомая жизнь, ни подруг, с которыми срослась за эти годы, ни родных, ни надежды. И снова, как часто в самые трудные моменты своей жизни, она вдруг почувствовала теплое, нежное прикосновение и слова: «Я здесь, с тобой. Я тебя люблю». И снова, как прежде, как в далеком детстве появилась спокойная уверенность: все будет хорошо, мама не оставит.
А тревога была не напрасной. В большом барском доме Иринке выделили каморку под самой крышей. В обязанности новой служанки входила уборка дома и уход за ребенком. Младенец оказался толстым, красным от натуги, вечно орущим карапузом. Кроме него в семье росли два подростка, как раз входившие в переходный возраст. Эти сразу решили, что им привезли новую, живую игрушку. Родители же лишь довольно улыбались, видя, как развлекается молодежь. То исчезали веники и тряпки, то вдруг по кухне сам собой начинал прыгать чайник. Начищенные с вечера до блеска дверные ручки к утру вдруг покрывались гуталином. Случалось, что когда намаявшаяся за день Иринка замертво падала в кровать, под одеялом обнаруживался паук или дохлая мышь. А среди ночи в коридоре можно было встретить белое привидение в одежде из простыней. Неугомонный младенец орал постоянно, почти не умолкая. Иринка часто недоумевала, когда же это чудовище спит. По пять раз за ночь она вскакивала успокаивать разбушевавшегося младенца. Всего за месяц Иринка стала на себя не похожа. Побледнела, похудела. Умаялась.
Всего два раза хозяева дали ей выходной. Один – через неделю после приезда. Второй – сегодня, на праздник Троицы. С утра Иринка побежала в храм. Отстояла службу, причастилась Святых Христовых Тайн, поставила свечи. После службы радостный народ расходился по домам, к своим семьям, заботам. Каждого ждал праздничный обед. А Иринка побежала за город, в поле, на реку, туда, где к воде склонялись плакучие ивы и березы. Был тот самый день. Она сидела на берегу, смотрела на воду и и видела там маленький, ветхий домик среди цветущих роз и пионов, маленькую скамеечку в тени жасмина. На скамеечке сидела молодая, красивая женщина. «Мамочка! Я люблю тебя. Мне так сложно. Мне так тебя не хватает», – подумала Иринка. Женщина улыбнулась и встала. «Здравствуй, доченька, здравствуй, моя Иринка! Ты помнишь меня, и я всегда с тобой. Вот уже восемь лет, как я здесь молю Бога и Пречистую Деву о том, чтобы ты была счастлива. И сегодня мне было обещано. Благословляю тебя, звездочка моя ненаглядная. Будь счастливой и помни, что всегда будет хранить тебя моя любовь и я буду молиться за тебе». Видение исчезло. «И я люблю тебя, мамочка», – прошептала Иринка. На душе стало легко и радостно. Солнце ласково улыбалось с неба, в воде мелькали серебристые рыбки. Над головой Иринки, деловито жужжа, пролетел шмель, теплый ветерок, пробежав по траве, нежно погладил иринкино лицо. Иринка закрыла глаза и счастливо улыбнулась. «Привет, лесная фея, как тебя зовут?», – раздалось сзади. Иринка оглянулась и увидела улыбающееся, открытое лицо, усыпанное рыжими веснушками, с веселыми зелеными глазами.