В те дни я не мог думать ни о чем, кроме любви. От этого, на самом деле, и были все нервы. В нашем классе в семнадцать лет уже стали формироваться пары, а я от этого был бесконечно далёк. Сначала влюбился, и было это очень тяжело. Потом разлюбил, и стало это еще тяжелее. Зато, каким был десятый! Одни провода и струны в голове. Я просто перестал туда ходить. Тупую классную руководительницу полгода лечил, притворяясь мамой – говорил по телефону: «вы знаете, он у нас так болен, так болен, всё время по больницам, да по больницам...». Когда всё вскрылось, родителям было уже всё равно – они презирали эту школу, со всеми её учителями, поэтому даже не ругали особо. «Не суждено, так не суждено».
Практически вся моя жизнь уже принадлежала не мне. Сейчас уже трудно понять, кому и почему так случилось, но, видимо, сама судьба так вела. Зачем-то я ей был нужен именно таким, каким получался, и никаким другим. Видать, готовила к чему-то. Тропилло, как я уже сказал, задал вектор всей дальнейшей моей жизни. И не только мне, надо сказать: Феде Чистякову из Ноля, Глебу Малечкину из Опасных Соседей, Саше Лушину из Препинаков и Времечка на гусинском НТВ – это кого я помню. А ещё все участники вышеупомянутых групп, и не только тех, кого я сейчас назвал – много их было. В те дни мы все пропадали на студии, и шипели друг на друга, когда наше время пользования ресурсом пересекалось. Должен признаться, что до сих пор вылавливаю в эфире отголоски былых конфликтов. Нам всем тогда было по 15 – 17 лет.
Во время наших занятий Андрей Владимирович пропадал у себя в кабинете. К нему приходили гости. Длинноволосые мужчины и женщины пили вино, и курили папиросы. Что это за папиросы, я не догадывался, но что-то было в них не так. Тропилло занимал нас очередной творческой задачей и удалялся к друзьям. Занятия заканчивались в 21:00, и Дом закрывался. Триста раз мы с Тропилло вместе сдавали Дом под охрану, задерживаясь до десяти. Не в силах расстаться, я провожал его на трамвае до Исполкомовской 10, где он жил и приезжал домой заполночь. Папа поощрял мои увлечения, потому что видел, что исходят они из самой души. Он осознавал трагедию, что институт не по зубам, а желаемая профессия требует высшего образования вкупе с музыкальной школой. Папа понимал, что Андрей Тропилло являет собой ключ к тому занятию, к которому я тяготел с раннего детства. Поэтому он терпел всё: и забой на школу, и Тропилло, и Битлз. Папа очень жалел меня, потому что к тому времени я весил уже восемьдесят килограммов, что для ученика старших классов выглядело уже патологично.
Забегая немного вперёд, скажу, что когда мне исполнилось двадцать лет, и появилась первая барышня, я снова попал в ту же больницу, но уже с тиреотоксикозом. Я уже работал, когда довёл свою дозу до пятнадцати таблеток тиреоидина в день. Я уже не считал их: горсть утром, горсть днём, и несколько таблеток вечером. А начинал с осьмушки — восьмая часть таблетки — крошка совсем. Как тогда лечили гипотиреоз? Очень просто: давали больному выпить изотоп, и два раза в час снимали показания со счётчика Гейгера, грубо говоря, замеряя степень полураспада в определённом времени. Я очень грубо говорю, пусть доктора посмеются. Для меня это выглядело именно так. Анализ показывал глубину дисфункции щитовидки, в связи с чем назначали дозу тиреотропных веществ, изготовленных из высушенных щитовидных желёз крупного рогатого скота, пытаясь выправить, тем самым, её дисфункцию. В предписании значилось, что начальную дозу необходимо плавно поднимать до уровня непереносимости лекарства постепенно, неделями увеличивая дозу на осьмушку. Лень считать, за сколько лет, но я довёл свою дозу от восьмой части таблетки до одного пузырька 50шт. на три дня. Страшно уставал на работе, даже руки дрожали, подкашивались ноги. Когда я пришёл в больницу, положили вообще без вопросов. Врачи узнали про мою дозу, немедленно запечатали с диагнозом тиреотоксикоз.
Теперь, по прошествии стольких лет, я понимаю, что щитовидная железа отвечает за мотивацию. Её функция, помимо естественных физиологических процессов, состоит в насыщении жизни смыслом. Если щитовидка работает нормально, человек точно знает, что хочет, и стремится к заданной цели. Если она даёт сбой, человек себя попросту теряет. Но в тот момент передозировки, я чувствовал себя, в творческом смысле, очень хорошо: мутные тексты песен исходили нескончаемым потоком. Тогда-то врачи и предложили избавить меня от гинекомастии, то есть от сисек, которые так позорно свисают с моей мужской груди. Доктор сказал, что сиськи – источник эстрогена, который мешает мне стать полноценным мужчиной, то есть начать бриться, и басить голосом. Операция многого не сулила: при всех своих уже имеющихся физических недостатках, типа «здесь слишком много, а тут слишком мало», я гипотетически обретал волосы на теле и ломку голоса. Больше ничего мне это лечение не сулило, и я отказался от операции. Причём, довольно осознанно: судьба наградила меня прикольным голосом, который тогда можно было легко загубить, поколов пару лет себе в задницу тестостерон в огромных количествах. Но я как-то подумал, а так ли оно нужно всё это? Высокий голос – прикольно, таких больше нет... и я прекратил лечение. Бросил уколы и навсегда забил на эндокринологов. Решил сохранить голос в том состоянии, в котором он был.
***
Я учился в девятом классе, когда Андрей Тропилло принёс в студию Белый Альбом Битлз. Переписал его, и заболел этой музыкой. Белый альбом галлюциногенен. Мне нравилось хитросплетение чарующих звуков; тому волшебству я до сих пор не нахожу внятного определения –они создавали совершенно особую ткань. В тот момент я просто возжелал иметь все записи ливерпульской четвёрки. Поделился с Учителем, дескать, хочу, не могу. Узнав, какие песни из Белого Альбома мне нравятся особенно, Андрей Владимирович сказал:
– Ты тяготеешь к Леннону. – К Ленину? Бесспорно, у меня отец коммунист, полное собрание соч... – К Джону Леннону, идиот, он автор и исполнитель песен, которые тебе нравятся. Тебе ведь нравится Леннон? –... очень нравится, Андрей Владимирович, – я хлопал глазами, – я хочу это всё и сразу. Честное слово! – Записывай телефон. Только завтра звони. Я договорюсь сначала. Зовут человека Коля Васин, он тебе покажет Битлз. – А он кто? – Он? – здесь Андрей явно замешкался с ответом, – ммм, он коллекционер. Специализирован на всех участниках группы, у него куча сольных пластинок Ринго, Харрисона, Маккартни. Особо он одержим Ленноном, даже письмо ему написал. А Леннон ему пластинку прислал с автографом – своим и Йоко. Так что дуй завтра к Васину.
Придя домой, рассказал папе про новое знакомство, что ожидает завтра.
– Васин? А кто он? Где работает? Гм... Коля Васин, надо же! И почему без отчества? – А в чём дело, папа? Нормальный дяденька, наверное, что тебе его фамилия говорит? – Да ничего, сынок, ничего. Псевдоним у меня был в Америке – Васин. Я под этой легендой провёл несколько лет жизни за рубежом. И тут на тебе... такое совпадение. Папа дал мне пять рублей, чтоб не с пустыми руками. Купил ореховый тортик, помыл голову и очень-очень волновался, пока ехал в трамвае. Коля жил на Ржевке, от нас 25 минут неторопливой езды. Робкий звонок:
– Дззззззз. – А кто здесь? - раздался высокий женский голос. – Я к Коле, мы договаривались...
С той стороны угрожающе раздался лязг дверного замка. На пороге стоял огромный мужик с чёрной бородой и слегка раскосыми глазами. Один шаг, и я оказался в объятиях исполина.
– Ну, здравствуй, мой хороший. Проходи в комнату, садись вот сюда. Что ты принёс? Тортик? Ну-ка посмотрим... ааааах, да он с орехами! Это же ореховый тортик, знаешь, как я его люблю? Ну, ты умничка какой. Как тебя зовут? – Лёша. – Лёшенька. Давай я чайку тебе налью свежего, только поставил. Знакомьтесь господа, это мой юный длинноволосый друг Лёша, – Коля по-ленински погладил меня по голове.
Я заметил в глубине стола несколько человек. Они сидели тихо, шептались между собой. Красивая шатенка тоже старалась говорить вполголоса. Девушку звали Ольга Першина, она была с молодым человеком. Моё появление не вызвало никаких оваций, никто не собирался поддерживать со мной разговор. Мне стукнуло пятнадцать, и за мной закреплена была одна лишь функция: смотреть и слушать. Дом Коли Васина меня поразил. Его друзья шепнули мне, почему здесь не принято громко говорить: Коля живёт в Храме, который построил сам. Сакральные предметы занимали всю площадь стен, а кое-что просто свисало с потолка, иначе экспонировать их было бы попросту негде. Книги, альбомы, альбомы, книги, фотографии, вырезки из газет, и всё в полном порядке, всё на своих местах. Всегда идеальный порядок и небесная чистота, несмотря на то, что обувь там снимать было не принято. Коля спал под потолком, на специально сооружённой антресоли. На цепях висели колонки, подвешенные к потолку, из колонок ласково струился альбом Wallsand Bridges. Коля, наверное, и сам с трудом понимал, о чём говорить с ребёнком:
– А здесь его девятилетний сын барабанит, Джулиан, – сказал Коля, когда заиграла последняя песня, – самая короткая песня на этом альбоме. Сейчас я тебе Mind Games поставлю.
Коля вышел из-за стола, аккуратно протёр пластинку, положил в мягкий бумажный конверт, который потом засунул в твёрдый.
– Коля, а почему вы пластинку протираете после прослушивания? – спросил я. – А я и до протираю, и после. Пластинка покрутилась, пыль налетела. В момент укладки в конверт и извлечения из него, острая пылинка легко может поцарапать поверхность винила. Потому и протираю. А ты протираешь? У тебя ваще какие пластинки есть? – строго спросил Коля. - У меня много записей, бобин тридцать, есть много американской эстрады у родителей, а у меня Иисус Христос суперзвезда есть. – Так, – одобрительно молвил Коля, а еще что? – Есть еще Абба три диска, две пластинки BoneyM и даже последняя Donna Summ... – Замолчи! – Коля гневно замотал головой, – что ты говоришь, пред ликом Джонни. Ты что, не въезжаешь, что ли? Да ты не врубаешься, – с досадой махнул на меня рукой.
Я покраснел, затих, и глаза повлажнели. Было так стыдно! Это всё равно, что в церкви насрать – сказать Коле Васину, что тебе нравится диско.
Спустя немного времени, уже в студии я познакомился с молодым человеком, которого видел с Першиной у Васина на Ржевке. Это был Андрей Барановский, симпатичный молодой человек, музыкант и сочинитель. Потом я купил у него микрофон AKG, тот самый, длинный, что можно заметить на старых фотографиях. Андрей сочинял песни, но совершенно не мог справиться с динамикой голоса, поэтому редко их пел. Однажды Андрей, узнав, что я уже тесно тусуюсь на Ржевке, передал Васину несколько его пластинок. Сам он уже сделать этого не мог – Коля Васин отлучил его от Церкви лишь потому, что Мик Джаггер и Роллинг Стоунс для Барановского были куда круче Джона Леннона и Битлз, и он не стеснялся это озвучить. Уж не знаю почему, но нелицеприятный музыкальный вкус был мне прощён. Я принял Колю у себя в гостях, познакомил с родителями. Стал ездить на Ржевку почти через день, что Колю Васина резонно стало доставать. Ему надоело записывать мне пластинки, Коля стал доверять мне свою коллекцию на дом, убедившись в надёжности её хранения и правильной эксплуатации. Я брал по 10 штук, и однажды, спустя несколько лет, я спросил у Коли, неужели ему не страшно было давать ребёнку на руки такое богатство. Васин только улыбнулся:
– Играло очко, что говорить, играло. Но уж больно радостно было на тебя смотреть, когда ты так самозабвенно собирал свою коллекцию.
Я полюбил Колю, несмотря на его политические взгляды, отличные от моих. Более всего он презирал государство и ментов, которые на протяжении всей его жизни охотились за ним, в попытке упечь за тунеядство. Работать было неприемлемо:
– Нельзя этому вражьему государству давать ничего – ни пяди, ни волоска. Нас лишили всего: хорошей одежды, хорошей техники, прекрасной музыки. Сами ничего толком сделать не могут, а чужое, хорошее ввозить не разрешают. Менты, одним словом, чёртовы вертухаи.
Что мог я? Только молчать и слушать:
–Знаешь, кто наш самый лютый враг? Обыватель. Вот кого презираю больше всего. А ты не обыватель. Ты вон – ходишь чёрте в чём, а Сержанта Пеппера за семьдесят пять рублей покупаешь, и потому ты, мой юный друг, не ссы вообще ничего. Я тебя в обиду не дам.
Мы шли по перелеску за железной дорогой. Я внимал и постигал новое учение, Коля искал глазами подберёзовики.
- Вот видишь, какой боровичок спелый сидит? Посмотри на него. Как ты думаешь, какая музыка ему нравится больше всего? - Я думаю, ему более всего нравится Dream N9, насколько могу судить, - с хитринкой ответил я. - Можешь, конечно. Ты можешь судить, мой дорогой человечек. А вот поганки, смотри, я точно знаю, какая музыка им по душе... - Мани мани мани, маст би фани, - пропел я. - Точно. Смотри, они затрепетали от удовольствия, видишь? И как ты такое ваще мог тогда пиздануть при всей честной компании, я не пойму. Ты же врубаешься! Ты врубаешься?? - Да, Коля, я совершенно врубаюсь. - Ну, вот и хорошо! Пошли домой, грибки будем чистить. Ты любишь грибной супчик? Ммммм.
Мы реально сблизились, как мне тогда казалось. Коля дал подержать в руках пластинку "Live peace in Toronto" с автографом Джонии, и рассказал о ней:
- Джонни исполнилось тридцать лет, и я поздравил его с Днём рождения. Как? Да попросту послал телеграмму на адрес их офиса. Адрес известен, он на всех вкладышах есть. Поехал на Главпочтамт, и отправил телеграмму. - А зачем на Главпочтамт? - Ну, ты как представляешь себе писать за границу со Ржевки? Не дойдет ведь никогда! Районный ГБ быстро изымает такие вещи, а с главпочты корреспонденция уходит сразу. - Так-таки и сразу... - А вот так. Я срочную телеграмму послал. - И что? - А вот что! - Коля достал сакральный предмет. - Представляю, что вы почувствовали, когда получили квитанцию на получение посылки из Англии от самого Джона Леннона! - Нет. Я думаю, ты себе этого не представляешь. Я выскочил на улицу и стал кричать: Джонни! Джонни!! Ты услышал меня! Бог в моём сердце! Ура! Ура! Джонни ответил мне! Джон мне ответил!! Да что говорить...
Коля приставил лестницу к высоким стеллажам, потянулся вверх и достал небольшую самодельную книжку: «В.Колин. Сочинение Собраний». Менее ста страниц машинописного текста содержали стихи и прозу. История с телеграммой описана очень подробно и крайне эмоционально. К сожалению, не на чем было сделать копию, я не могу ничего процитировать, кроме прелестной оды утиному супу: "Утиный суп на кухне. Что, уточки, кря-кря?"
История Васина – одна из самых расхожих рокенрольных баек Санкт Петербурга. Учитель истории в школе меня прямо спросил:
– Ты что, знаком с Колей Васиным? Был у него дома? А, правда, у него с потолка свисают колонки на железных цепях?
В его Храм на причастие ходили все топовые звёзды: Машина Времени, Аквариум, Санкт-Петербург, Пикник и еще очень много музыкантов, имена которых, канули сегодня в лету. Ежегодно 9 октября Коля устраивал сейшн, или как сейчас говорят «берсдник Леннона». Там играли только самые-самые близкие и родные друзья Коли Васина. Русскоязычную музыку Коля не воспринимал вообще никак. Над Гребенщиковым он просто хихикал, когда заходил разговор, считал очень умным и талантливым шарлатаном. В произнесении слова «Цой» Коля Васин стабильно ошибался в двух первых буквах. Он не терпел, когда пели по-русски «нерокенрол». Единственно, кого Васин любил за сочинительство, был Майк Науменко:
- Знаешь, Майк делает настоящий рокенрол и не прогибается в поисках новых молодых фэнов. Я безумно его ценю за стиль и за веру в рокенрол. А этот весь реггей-шмеггей, это же всё придумано, наиграно, настукано, оно наносное! Там нет места биту, там только хррррщщщщ и тра-та-та-та, души в этой музыки нет, понимаешь? Нет, ни черта ты не понимаешь! Любишь Аквариум...
Да, конечно я уже успел полюбить Аквариум с его железнодорожной водой. Каждое Колино слово впивалось в сердце острою пикой. По большому музыкальному счёту рокенрол для меня всегда был квадратом из трёх аккордов: так поиграли, потом эдак. Потом снова так, потом снова эдак. А потом вот как, а затем снова так, как в начале. Примерно то же самое и блюз, только в два раза медленнее. Вот и всё. Всё, что содержал воспеваемый Васиным рокенрол – в моей голове укладывалось ровно в три мажорных аккорда. А посмотреть песню Аббы? Да там, в одной строчке текста гармония меняется так, что не успеваешь осознать динамику музыкального повествования, да и богатства аранжировки в той музыке было несоизмеримо больше, чем в любой из записанных песен Битлз, как мне казалось. Однако почему-то Абба уже пятнадцать лет, как навязла в зубах, я редко скачиваю отдельные номера, вспоминаю, и снова сношу с компа. А папочка с удачным ремастерингом Битлз размножена на два компьютера от греха, как бы чего не вышло.
Услышав новое имя, заинтересовался. Пришёл в студию, спросил Андрея Владимировича, кто такой Майк. Тропилло ожил:
- Тебе Васин рассказал про Майка? Есть такой человек, да. Мы скоро запишем его альбом, услышишь. А лучше приходи на концерт в ДК им. Цурюпы на Боровой. Только не болтай никому, это закрытый концерт для своих, никто о нём вообще не знает.
Мы с Табуновым пошли на этот концерт, места в первом ряду занял нам Андрей Барановский. Тогда я впервые услышал Майка. Он стоял с акустической гитарой на авансцене и декламировал стихи под гитару. Иногда протягивал гласные и на секунду попадал в тон, и эта секунда стоила всей песни. Я чувствовал, как и что хочет спеть Майк, но не может. Его тексты были наполнены такой близкой мне эмоцией, мурашки по телу. Его музыка была ни на что не похожа – я не был знаком с творчеством предтеч. Ни Марка Болана, ни Т-Rex я тогда ещё не слышал. Редкую запиленную гамбургскую полидорную концертную пластинку Чака Берри, двинутую мне по недомыслию, я, перекрестясь, обменял на нулёвый "Discovery" ELO, чему несказанно был рад, добавив еще пятнадцать рублей.
– Так вот какой Майк, - я толкнул Барановского локтём в бок. – Да, - прошептал Андрей. – Слыш, да он ж петь не умеет! – Тихо ты, слушай давай. Клёво же, супер. – Клёво, конечно, только слуха у него нет. – Сам ты слух, молчи, а то щас пизды дам, – сердито прошептал Барановский.
Прозвучала "Сладкая Н", "Старые раны". Я призадумался. Не понимал, что происходит. Стихи мне нравились очень, гармонии тоже, а манеру пения никак не мог воспринять. Во втором отделении выступал БГ. Он вышел на сцену в надвинутой до уровня шеи вязаной шапочке, поставил ногу педальный фильтр и заиграл ми-мажор:
– Начальник фарфоровой башни часами от пороха пьян...
Уровень экстатического наслаждения зашкалил в момент. Я уже брал у Бориса уроки игры на гитаре, и каждое новое слово, каждая новая песня генерила в душе истинный трепет. Внимательно посмотрев, как он играет, я запомнил, и дома попытался сыграть, но ничего не получилось. Вся песня играется на баре, а я не умел брать баре. У меня была жёсткая двенадцатиструнка имени Луначарского, на ней нереально было взять баре.
Мучился долго, пока не выпросил у Бориса на несколько дней его коричневую виллиусовскую электрогитару, на которой тот лихо выигрывал сложные для меня аккорды. И, что бы вы думали? Гитара Гребенщикова в моих руках плясала и пела, и я не верил своим рукам. Это было истинное волшебство: еще утром с трудом передвигал по грифу пальцы, а к вечеру все песни играются на раз. Магия, не иначе. Я уже боялся свою гитару в руки брать, как позвонил Борис. Готовился новый концерт, Аквариум репетировал электричество. Возвратив Борису его гитару, я пришёл домой, и... о боги! Я спокойно беру это сраное, долбаное баре! И в третьей позиции и в пятой, и даже в седьмой и, с большим трудом, девятой. Но я играю! Матка Боска!! Я играю. Кто бы мог подумать.
Лишь только освоив си-мажор на седьмом ладу, я сразу стал бредить сценой. Стал фантазировать, как выхожу я на сцену широким шагом, как мерно развивается по проводам мой чёрный плащ, как девочки плачут в первом ряду, и как парни орут на последнем. И мне было всё равно, что нести. Поэтической концепции не было никакой, вразумительной мысли в голове и подавно. О чем было петь тому, кому еще нечего сказать? Я мог лишь перемалывать то, что услышал раньше:
Я слышу шорохи автомобильных теней. Небо дрожит под воздействием светлого дня. Я ищу себе место, где потемней, Среди металлических конструкций. Ветер и солнце не любят меня, я паууууук. И я выпью тебя без инструкций.
Начальный литературный опыт я обрёл, сидя на унитазе. Переплёл даже книжку, назвав её Унитазии. К счастью, я ничего не могу оттуда вспомнить. Но помню, как спел свою песню Тропилло:
–Вишня, ты панк. Тебе нужно со Свиньёй играть. –Нет, я хочу научиться сочинять хорошие песни. –Тогда тебе нужно писать искренне, понимаешь? Честно петь. – Нет, - я действительно не понимал, что гуру имеет в виду, - ноты правильно выпевать? – Ты Майка ведь слышал, Сладкую Н? Старые раны ты слышал? Ноты при чём тут? Песни о том, что волнует его, а поёт он в надежде, что это взволнует тебя. Тебя же трогает это? Взволнует ли Майка твой паук? Вот о чём нужно думать. Ты должен нести аудитории свою мечту, нести себя, и только тогда тебе люди поверят, когда ты реально взволнуешь их своим словом.
Тропилло мне задал задачу на дом:
–Приди и сочини песню о том, что тебе действительно близко, что тебя раскрывает, как личность, как человека. А я посмотрю, как у тебя это получится.
Ну что, дело за малым. Нужно сесть и подумать, чего я в действительности хочу больше всего на свете, и написалось само собой:
Я так хочу, чтоб будущие люди постигли мою мощь И на концерт мой было б не попасть, не дав кому-нибудь на лапу Хочу, чтобы поставили мне памятник из камня и металла Хочу, чтобы прохожие снимали перед памятником шляпу.
–Нет, Вишня, ты определённо панк с тонким налётом интеллекта. Только музыка у тебя так себе. Опасный нерокенрол ты играешь. Так в поп-музыку можно скатиться легко. По тексту здесь явный прогресс, а вот музыка... от Аббы своей ты недалеко отошёл. – Да что вы, Андрей Владимирович, мне бы хотя бы на пол сантиметра приблизиться к ней! – Да нахрена это надо, Вишня? Этаж блевотная мерзопакость – твоя Абба. Над тобой Коля Васин смеётся уже, стыдит меня, мол, вырастил чадо: оно любит Бониэм и говорит об этом вслух. Только сопливые фрики слушают эту херню и не давятся. Марионетки, шоубизнес, и ты этот мусор тащишь за собой.
Тропилло что-то паял, бросая в мою сторону строгие взгляды. Смотрел, насколь глубоко постигаю обозначенный вектор. Я был подавлен, и толком не понимал, что от меня хочет учитель. Схватил его акустическую гитару, повесил на шею, достал медиатор и, давай добить восьмыми по шестой струне:
А-а-а-а-а-а-а-а бу-бу-бу-бу-бу-бу Я ебууууууууу а-а-а-а-а-а.
А-а-а-а-а-а-а-а бу-бу-бу-бу-бу-бу За едуууууууу а-а-а-а-а-а.
– Ну, вот это действительно самое достойное из всего, что я от тебя слышал, - усмехнулся себе в ус Андрей, - продолжай в том же духе и тебя неминуемо коснётся успех. Нет, ты точно панк. Купи себе электрогитару и фуз, и положи на место мою нейлоновую гитару – на ней классику вообще-то играют перебором.
Раздался стук в дверь, и Андрей пошёл открывать. В студию вошли Борис с Севой, который играл на виолончели. Они заскочили ненадолго, Борису нужно было что-то забрать, а Сева спросил у Андрея канифоль. В то время даже древесная смола была в ограниченном доступе.
– Спой, Вишня, песню Борьке, про бу-бу-бу, пусть оценит.
Я взял гитару и запел про памятник из камня и металла, Тропилло укоризненно морщился.
– А-а-а-а-а, – пел я своим кумирам, чередуя мажор с параллельным минором. –Ну что, очень живенько, тебе нравится, Севка? – спросил Борис, когда я закончил. – А что, очень мило. Молодец, – похвалил Гаккель. Что-то от Болана есть. – Знаете, вы мне тут пионеров не разлагайте, строго приказал Андрей, – а ты Вишня, дуй к себе в аббу и подумай о том, что я тебе сказал. – А что ты ему сказал? - улыбаясь спросил Борис, сомкнув глаз ироничным прищуром. – Действительно, что же ты ему сказал? - вторил ему Сева. – Я сказал ему, Вишня, иди домой. Марш!
Учитель закрыл за мной дверь. Я шел вприпрыжку, проворачивая в голове свой успех. Если понравилось Борису и Севе, значит, это всем понравится, точно знаю!