Весна в этом году грянула ранняя. Еще и не ждали, март только к концу шел, снег лежал на полях ровно и гладко, искрился на солнце бриллиантово, выглядел вечным. Солнечные дни, звенящие от небесной синевы, свежести, исчерченные черными контрастными тенями застывших во сне деревьев сменялись тайными ночами, гудящими от бешеных морозов. Даже звезды, обступившие торжественный и огромный лунный диск замирали и дрожали от холода и их мерцающий свет падал на подоконник Настиной и Сашиной спальни, вызывая тревогу и трепет.
-Господи, морозище-то! В январе такого не было, а тут, глядишь вот-вот и апрель. Наверное, и весны-то не будет, так и застынем, как мухи в сарае. Хоть бы уж оттепель…
Настя в последнее время спала мало, Ванятка рос беспокойным, плаксой, по ночам крутился и хныкал, искал глазенками маму. Настя гладила его по круглой головенке, которая от белесых кудряшек была похожа на одуванчик, совала бутылочку с теплым козьим молоком, шептала-напевала ласково и мальчишка успокаивался, сопел уютно. У Насти действительно получилось - она не то что отвела глаза председателю и молодому парню-участковому, она сумела внушить им главное - внучек останется с ними. Ну, уехали родители, бросили, теперь такая молодежь, так не в интернат же его сдавать. Председатель сплюнул с крыльца, выслушав Настин рассказ, выматерился, кивнул.
-Пусть живет с бабкой да с дедом, что уж. Одумаются - заберут, не век же у них башка дурная будет. Бумаги мы ему выправим, свидетельство, то да се. Ну, а как мать приедет, ты, Настасья, не упирайся, отдашь дите, ее оно, как не крути. А пока рОсти.
Вот и не спалось Насте в эти морозные ночи, думалось страшное - а вдруг и правда… Вернется Жанна, заберет сына, имеет право. А ей, Насте, тогда хоть в омут. Приросла она к Ванечке, всей кожей приросла, кровью слилась - не оторвать. И где- то очень глубоко, внутри ее темной ведьминой сущности возникало черное - не отдам. Не отдам сыночка, дьявольским крестом стану между ними, все силы призову - не отдам. Любой ценой…И, казалось, ей иногда, что эти холодные мертвенные ночи и вызывали такое в ее душе…
И вот - враз, в один день зима кончилась. Еще утром звенели бревна сеней от мороза, пока Настя шла по заснеженной тропинке от дома до коровника, у нее задеревенели щеки и не завязанный платком лоб, а когда выходила с полным ведром молока грянуло такое солнце, что его горячие лучи обожгли, резанули по прижмуренным векам, и стало на сердце так хорошо и весенне, что захотелось запеть. Навстречу шел Сашок, нес закутанного в теплое одеяло малыша и тоже жмурился на солнце, как большой, добрый кот.
-Настюш. Ванька проснулся, тебя звал. Знаешь, так мурлыкал, что прислушаться, так точно - “Мама, мама…”. Скоро заговорит, точно. Растет быстро.
Настя отдала ведро мужу, отобрала мальчика и прижала его к себе, почти задохнувшись от счастья.
…
И покатилась весна огромным разноцветным шаром, растопила снега, наполнила овраги талой водой, да так, что на склонах она забурлила водопадами, запушистились вербы серыми зайчиками, брызнули оттаявшие косогоры крошечными солнышками мать-и-мачехи. И ночи стали ласковее, хоть и сердились еще иногда морозами, но быстро отходили, дышали талым теплом, ласкали. В одну из таких теплых ночей в спальню вошла Ася. Она вроде и открыла дверь, но лишь слегка, на щелочку, ее стройное, почти прозрачное тело просочилось сквозь старые доски скрипучей двери, и сразу сгустилось, приобрело обычный человеческий вид. Ася снова была худенькой, выглядела даже истощенной, лишь волосы по-прежнему были прекрасны - настоящий черный водопад.
-Мама, я пришла к тебе проверить, сможешь ли ты воспитать мою дочь. Думала сразу не пойму, а нет - ты прямо светишься, видно сразу, что сможешь. Даже эта чернота твоя у сердца, и то почти исчезла. Ты почти здорова, мама, видимо счастье лечит. А я, видишь, исчезаю. Совсем к нему ухожу, туда. Мне легче так, а то ни там, ни здесь. Поцелуй меня, мама.
Настя, сдерживая слезы, которые огнем жгли глаза и грозили вот-вот прорваться, обняла дочь, целовала ее холодные щеки, прижимала к себе. Сколько времени так прошло, она не знала, но вот Ася отстранилась, отошла к дверям.
-Я ухожу мама, мы сегодня виделись в последний раз. А Эльза остается с тобой. Держи
Ася сделала неуловимое движение и руки Насти оттянула тяжесть, сама не понимая как это случилось, она прижала к себе сверток - закутанную в белое покрывальце девочку. И пока она разглядывала нежное, кукольное личико, фарфоровые щечки, на которые от длинных черных ресниц падала тень, Ася исчезла. Навсегда.
-Эльза… Ну что за имя, зачем это… Лиза…Лизонька. Пошли домой.
…
Ты, Настька, сумасшедшая. Я уж не знаю, как тебя власти не уконтропупили за двух-то дитев, неизвестно откуда взявшихся. Но не зря ж говорят, что ты ведьмака, вы и нет такое можете. Ты скажи. как мужик тебя не бросит, ему-то оно надо? Не молодой уж, здоровья никакого. А ты ему - на!!!
Маленькая, обтянутая модным платьем и похожая на перетянутую в трех местах сардельку Зинка, медсестра пункта детского питания смачно швырнула на стол два кефирчика и два творожка, крякнула и застрочила круглыми пальцами с красными загнутыми вниз ногтями что-то в толстой тетради. Настя собрала коробочки, отошла к дверям, оттуда тихо сказала
-А ты не завидуй, Зин. Дети - они божьи подарки. Значит, заслужила я. И горжусь этим…
Лизонька лежала на спинке и дрыгала крошечными ножками. Она была абсолютным и точным повторением Аси. Вот только глаза у нее оказались совсем другими. В них не было темного омута и неразгаданной Асиной тайны. Лиза смотрела на бабушку круглыми, темными детскими глазками - самыми обычными, человеческими и родными.