После полудня, как и обещали, небо закрыли тяжёлые тучи, и в воздухе повисла серебристая завеса унылого затяжного дождя. Пришлось отсиживаться в палатке. Витька плотно упаковался в спальник, и на мои вопросы о его состоянии отвечал лишь нечленораздельным мычанием, так что вскоре я оставил его в покое, решил дать время прийти в себя и оправиться от пережитого в подземелье.
Дождливый день перешёл в не менее слякотный вечер, грозивший перейти в такую же ненастную ночь. Костёр было не развести, поэтому на ужин пришлось довольствоваться бутербродом с копчёной грудинкой и согретой на керосиновой горелке кружкой чая. Я снова попытался расшевелить друга, предлагая ему нехитрый ужин, но тот даже не удостоил меня ответом, и я окончательно отстал от него.
В ту ночь я спал урывками. К полуночи дождь сошёл-таки на-нет, оставив на память о себе шуршание капель и бульканье ручейков, бегущих вниз с горы. Да ещё где-то недалеко от палатки надрывно и хрипло лаяла собака, неизвестно как забредшая сюда. Может, учуяла с голодухи вкусные запахи, может, блуждая, пришла искать укрытия рядом с нами. Её хриплый лай, иногда переходящий в надсадный вой, заставлял моё сердце сжиматься от безотчётной тоски. Я ворочался с боку на бок, сокрушённо вздыхал, мысленно прося несчастную псину убраться подальше, и втайне завидовал крепости Витькиного сна. Тот ни разу не шелохнулся за всё время собачьего концерта. Однако через пару часов хвостатая вокалистка достала и его. Лёжа в темноте, сквозь дрёму я услышал осторожный шорох, когда друг выбрался из спальника, затем жужжание молнии, закрывающей вход в палатку и удаляющиеся размеренные шаги – Витька осторожно пробирался в темноте. Потом послышалась недолгая возня, короткий собачий визг и всё смолкло. Над палаткой повисла тишина, слегка разбавленная пением сверчков в развалинах усадьбы. «Псина таки получила причитающееся», – решил я, имея в виду камень или палку, которую друг в сердцах запустил в неё. С этой мыслью я и провалился внезапно в объятия морфея.
Мне снилось поместье. Не то, каким предстало передо мной, а каким оно могло бы быть более сотни лет назад. Белые колонны, поддерживающие балкон, мраморное крыльцо и два льва на страже у ступеней. На самом верху, в распахнутых настежь дверях стояла последняя хозяйка поместья в белом кисейном платье и с распущенными чёрными волосами. В руках она держала внушительных размеров серебристый ящик, украшенный камнями и вензелями. Удивительно, как такую громоздкую вещь легко удерживали её изящные руки, но ведь во сне возможно и не такое. Кроме того, тьма наверняка помогала своей освободительнице. Я уверен, что именно жена Алексеева впервые выпустила это зло после тысячелетий заточения, за что тут же и поплатилась. Как поплатилась за своё любопытство другая женщина, ставшая инструментом в жестокой шутке богов.
Брюнетка на крыльце не шевелилась, просто смотрела вдаль потухшим пустым взглядом. Тем же самым, который был у Витьки после посещения проклятого подземелья. А потом крышка ящика в её руках пришла в движение сама по себе. Точно неведомая сила толкала её изнутри, рвалась наружу. И я увидел тьму. Первозданную непроницаемую тьму, что медленно стекала через край, струилась вниз, к сафьяновым туфелькам женщины, а потом густыми чернильно-чёрными потоками расползалась повсюду, заливая собой дорожку перед крыльцом, и розовые кусты, и белые статуи нимф. Жадно, как изголодавшаяся нищенка, тьма пожирала мир. Вот исчез фонтан с купидонами, а потом с шумом во тьму обрушился гостевой флигель…
Я вздрогнул от грохота и проснулся. В палатке было по-прежнему темно. Предчувствуя какую-то непоправимую беду, я наскоро выпутался из спальника и резко рванул молнию на пологе палатки. В глаза мне ударил туманный сумеречный свет. На востоке занималась кровавая заря, играла бликами на клочьях густого тумана. На земле ещё лежали густые тени. Я выбрался наружу и направился к развалинам, полагая, что звук донёсся оттуда.
Руины были укрыты плотным сумраком. Я прошёлся вдоль остатков усадьбы, гадая, что и где обрушилось. Остановился у развалин восточного крыла, раздвинул заросли кустарника и шагнул вперёд, рискуя в темноте свернуть шею. Почти сразу мне стала очевидна причина шума, разбудившего меня. Остатки стены, вчера ещё возвышавшиеся над провалом в земле, обрушились. Старые кирпичи лежали теперь неровной кучей, засыпав почти полностью угольно-чёрный провал. Я успел даже подумать о том, как нам повезло, что старая кладка не рухнула вчера нам на головы, а потом увидел под кучей кирпичей что-то белое. Сердце сорвалось в пустоту. Я вдруг вспомнил, что, выходя из палатки, даже не оглянулся проверить, на месте ли Витька. Робкий утренний свет делал тени лишь гуще, скрадывал очертания предметов и обманывал зрение. Скользя по пропитанной влагой листве, я торопливо пошёл вперёд. С каждым шагом белеющий из-под кирпичей предмет менял свои очертания, и мне чудилась в нём то кисть безвольно поникшей руки, то предплечье.
В нескольких шагах от рухнувшей кладки я замер, испытывая некоторое облегчение и недоумение одновременно. Под грудой кирпичей угадывались очертания большой белой собаки. Возможно, той самой, что своим лаем мешала нам спать. Странно было то, что она оказалась здесь, на развалинах поместья, в то время, как и её лай, и последующая возня с визгом доносились до меня с противоположной стороны, от леса. Возможно, мой друг отогнал её, и та скрылась здесь, в развалинах, где и нашла под утро свою смерть. Мне даже стало немного жаль неразумную псину, окончившую свои дни в столь скорбном месте.
Моё утреннее беспокойство, навеянное кошмаром, медленно уходило вслед за ночью. Та ещё пыталась скрываться в густом подлеске, но всё же отступала под натиском солнечного света. Я решил, что пора возвращаться к палатке, будить Витьку, если он ещё не проснулся сам, завтракать и убеждать его свернуть опасную охоту за кладом.
В палатке никого не было. Спальник друга оказался пустым и даже не хранил тепло его тела, словно был покинут уже много часов назад. Значит, к тому моменту, как я выбрался из палатки, Витьки в ней уже не было. Тогда где же он? Я сложил ладони рупором, поднёс ко рту и позвал:
– Э-э-эй, Витькааааа!
Мне ответило лесное эхо. Ехидно передразнило меня и исчезло среди стволов. Вернулась тревога, погладила душу липкими холодными пальцами. Я обогнул палатку и углубился в чащу леса, время от времени выкликая имя друга. На мой зов откликнулась потревоженная ворона, сердито каркнула в кронах, тяжело снялась с места, обломив сухую ветку. Я ломился сквозь густые заросли и чувствовал себя немного глупо. Может, Витя отправился в деревню за продуктами? Проснулся утром, не обнаружил меня на месте и ушёл один? Может, стоит подождать его возле палатки, развести пока костёр и не творить глупостей? Я так и сделал после того, как прилично вымотался, сражаясь с зарослями, и промочил ноги. А вернувшись к палатке, обнаружил Витьку внутри. Тот снова лежал на своём месте, плотно упаковавшись в спальник.
– Ну ты даёшь, друг! – возмутился я. – Я тебе кричу, ищу тебя повсюду, а ты тем временем завалился снова спать. С тобой всё в порядке?
Из спальника раздалось нечленораздельное бурчание. Виктор явно был не в духе или нездоров. Я решил оставить его в покое: не маленький, надо будет чего – попросит сам. Развёл костёр, приготовил завтрак. Туманное утро тем временем перешло в погожий тёплый день, поэтому, после недолгих раздумий, я отправился вниз, к деревне. Точнее, к небольшому живописному озеру недалеко от неё. Там я и провёл большую часть дня, изредка посматривая на мобильник: не разыскивает ли меня Витька. Но того, похоже, не интересовали мои перемещения.
Вернулся я уже к вечеру. Уставший, проголодавшийся, почти избавившийся от неприятного тревожного чувства, необъяснимо преследующего меня со вчерашнего дня. Вити снова не было на месте. Я окликнул его пару раз, но, не получив ответа, принялся за готовку ужина.
Мой друг появился вместе с надвигающейся на лес темнотой. Возник из густого кустарника, скрывающего развалины усадьбы, грязный и очень бледный. Пошатываясь, обогнул по большой дуге горевший костёр и шмыгнул в палатку.
– Вить, может, хватит шастать по развалинам, – сказал я, полуобернувшись к нему. – Это опасно, ты же сам видел. Сегодня утром остатки стены рухнули на тот провал, куда ты лазил. Собаку какую-то насмерть пришибли. Я не хочу, чтобы следующим стал ты. Или я. Давай сворачивать поиски, ну его к лешему, этот клад!
Мой друг ничего не ответил. Не проронил ни звука. Я заглянул внутрь палатки и обнаружил, что он снова забрался в свой спальник.
– С тобой всё в порядке? – спросил я.
Ответа не было. Я вернулся к костру, испытывая лёгкое досадливое раздражение. Что-то странное творилось с моим другом, но я понятия не имел, чем и как ему помочь. Единственным выходом мне виделся наш немедленный отъезд. Но я не мог насильно увезти его, а разговоров он почему-то избегал.
В котелке давно уже кипела картошка, и я снял его с огня. В этот момент со стороны развалин, плотно окутанных сумраком, донёсся протяжный жалобный стон. Я привстал, не веря себе. Сердце пустилось нервным галопом. Стон не был похож на человеческий, но в нём было столько безысходного ужаса, что моё тело откликнулось мерзкими мурашками. Звук повторился, и я не выдержал. Захватил из палатки большой ручной фонарь и направился на поиски источника звука.
Тьма нехотя расступалась перед широким лучом, бегущим впереди меня. Светлое пятно выхватывало из сумрака то торчащие из земли корни или камни, то кусты. Я остановился возле развалин, раздумывая, стоит ли соваться туда в одиночестве, и будоражащий душу звук повторился, как бы подначивая меня, призывая к себе. Я шагнул в развалины и, едва миновав заросли, увидел того, кто издавал жалобные звуки. В пятно света попал козлёнок, лежащий связанным у груды кирпичей. Я видел этих малышей сегодня, когда ходил к озеру. Они бегали на лужайке в обществе более старших сородичей. Теперь один из них лежал связанным на руинах поместья, как некая жертва кому-то или чему-то… А в следующую секунду моя рука дрогнула. Луч нервным зигзагом метнулся в сторону и снова вернулся к связанному козлёнку, вокруг которого копошилось нечто, не поддающееся описанию. Это были как будто нити, сотканные из мрака, тянущиеся из провала в земле. Они казались живыми и неживыми одновременно. Двигались, как двигаются щупальца кальмара или паучьи лапки, точнее, как двигались бы отбрасываемые ими густые тени. Только эта тень жила сама по себе, без своего хозяина. Она медленно, вдумчиво изучала лежащее на земле живое существо, и едва луч фонаря осветил козлёнка, испуганно метнулась обратно к провалу, будто испугавшись света. Я стоял на месте, скованный страхом и непониманием. Затем, поддавшись внезапному импульсу, я подошёл к козлёнку и стал развязывать верёвки, стягивающие его ноги. Из провала донёсся тихий протяжный шелест, словно нечто, таившееся под землёй, выразило своё недовольство моим вторжением. Щупальца тьмы то и дело осторожно выползали наружу, но тут же отдёргивались назад, едва соприкоснувшись со светом фонарика.
Не знаю, много ли я потратил времени на избавление козлёнка от пут, но когда я распрямился, то обнаружил Витьку, стоящего в нескольких шагах от меня. И это был не тот Витя, которого я знал долгие годы. Передо мной стоял живой мертвец, с бледным лицом и пустыми стеклянными глазами. Какое-то время мы просто смотрели друг на друга. Точнее, Витька смотрел куда-то сквозь меня. А потом он беззвучно открыл рот, и я увидел клубящуюся тьму внутри. Ту самую живую тьму, что таилась под развалинами усадьбы, а до этого была заключена в серебряный ящик. Теперь эта тьма наполняла моего друга, его тело. Я не могу описать тот ужас, что обжёг меня ледяной волной, заполнил мои лёгкие, заставив их сжаться. Что-то настойчиво требовало от меня бежать изо всех сил как можно дальше от этого ужасного места и того, кто когда-то был моим другом. Но ноги приросли к месту, тело было ватным и никак не хотело слушать эти мольбы.
Зато тьма управляла Витькиным телом легко. Он стремительно подхватил несчастное животное, пытавшееся дать дёру, с омерзительным хрустом стиснул тельце и откинул его уже бездыханное и неподвижное назад к провалу. Затем чуть наклонился вперёд и стремительно шагнул мне навстречу, протягивая руку. Я махнул фонариком, его яркий свет ударил Витьку в лицо, тот покачнулся, закрываясь рукой. Эта заминка с его стороны дала мне крошечный шанс, и я сорвался с места. Бежал, не разбирая дороги, слыша тяжёлые шаги погони за собой. В тот момент я ещё не понимал, что наступающая ночь не на моей стороне.
Ноги сами вынесли меня к палатке. Я пробежал ещё несколько метров и остановился, тяжело дыша и озираясь по сторонам. Здесь ещё догорал оставленный мной костёр, полог палатки был открыт, в проёме торчал кусок Витькиного спальника. Всё, произошедшее только что на развалинах, на мгновение показалось мне бредом сонного разума. Не могло быть такое на самом деле! Бред!
Тихий протяжный шелест вернул меня в действительность. Я оглянулся. Виктор, точнее, то, что теперь жило в его теле, стоял на границе света, что отбрасывало пламя костра. Его рот снова был приоткрыт, и тьма, живая и жадно пульсирующая, стекала из него вниз по подбородку, струилась по земле, огибая свет по границе. Она расползалась вокруг палатки, голодная и одновременно торжествующая. Она собиралась ждать, когда последние языки пламени угаснут. И наступит её время. Ночь, вступив с ней в сговор, подступала всё ближе по мере того, как языки костра уменьшались. Мне нечем было подпитать огонь. Я мог только лишь подойти почти вплотную к нему, в постепенно сужающийся круг света. Тьма торжествующе обступала меня, то и дело выбрасывая тонкие щупальца в попытке достать новую добычу. Витька безмолвным изваянием замер чуть поодаль, по-дурацки приоткрыв рот. Щупальца тьмы образовали с ним нечто целое, будто бы росли из его рта, делая моего друга похожим на жутковатую фантастическую тварь из морских глубин. Гадкую помесь осьминога и человека. Мои ноги то и дело норовили подогнуться от усталости. Тело сотрясала мелкая дрожь. Пламя почти не давало света, а до восхода солнца было ещё далеко. Охваченный отчаянием, с трудом соображающий, я похлопал себя по карманам, надеясь найти там зажигалку или спички. Я готов был ринуться в неравный бой, прижигая крошечными огоньками тянущиеся ко мне щупальца мрака. Сгинуть в борьбе, не сдавшись на милость отчаянию и безысходности. Пальцы нащупали лишь мобильник. Я вытащил его из кармана, с досадой думая о том, насколько бесполезными могут быть на самом деле все эти современные штучки перед лицом серьёзной опасности. И в этот миг, как озарение, мне в голову пришла внезапная безумная мысль. Я разблокировал телефон, выбрал функцию фото со вспышкой и направил на Витьку. На экране из мрака выплыло его бледное безжизненное лицо. Я нажал на спуск. Ночь пронзила вспышка яркого белого света. Раздался возмущённый писк, такой мерзкий, какой издаёт разве что лезвие ножа, царапающее стекло. Я невольно втянул голову и стиснул зубы. Но мой отчаянный жест возымел действие. Тьма испуганно шарахнулась, облепила Витькино тело и дёрнула его в сторону, как тряпичную куклу. Он отлетел, точно откинутый огромной силой и с глухим стуком исчез в зарослях кустарника.
Я смутно помню, как провёл остаток ночи. Мне всё чудилась живая колышущаяся тьма вокруг. Тьма, жадно подбирающаяся ко мне, чтобы сожрать. И лишь с первыми лучами утренней зари я слегка успокоился и смог отойти от костра, чтобы осмотреться. Своего друга я нашёл среди руин. Он лежал на старых замшелых камнях, раскинув руки, как большая кукла, брошенная ребёнком-великаном. На его темени зияла глубокая кровавая рана, стеклянный взгляд был устремлён вверх, к быстро светлеющему небу. Витька был мёртв. Впрочем, он умер ещё в тот момент, когда тьма впервые коснулась его. Она нещадно пожирала свою жертву изнутри, набираясь сил для новых свершений. Я обессиленно опустился рядом с ним на колени, прислушиваясь к собственным ощущениям. Но чувствовал лишь опустошённость, словно тьма добралась и до меня. Буднично и равнодушно я размышлял о том, что следует спуститься в деревню и попросить кого-то из местных сообщить в полицию о… происшествии. А потом мой взгляд упал на бледное лицо Витьки, и страх вновь стиснул мою душу. Меж его приоткрытых губ виднелась полоска тьмы. Живой пульсирующей тьмы, всё ещё обитающей в его мёртвом теле. Таящейся там до наступления ночи. Я сглотнул образовавшийся в горле тугой комок и почти мгновенно принял решение. Может, и не слишком удачное, но, на мой взгляд, единственно верное в моей ситуации.
Я оттащил тело своего лучшего друга к тому жуткому провалу в земле. При свете дня мне хорошо было видно, что он успел основательно расчистить его, открывая для тьмы путь наружу. Ей нужно было лишь набраться сил, сожрать какое-то количество пищи, чтобы обрести силу и выползти ночью из укрытия. Я представил, как ночами она выползала бы из подземелья и жрала, жрала, жрала всё, до чего могла бы дотянуться. Жрала бы до тех пор, пока не окрепла настолько, чтобы не бояться больше дневного света.
Витьку я столкнул вниз, к этому голодному хищнику. Пусть довольствуется мертвечиной. Надеюсь, это последнее, что ей удастся сожрать. А потом я потратил почти весь день на то, чтобы завалить провал кирпичами и обломками камней. Под конец мои мышцы рвало от боли, но я сделал всё возможное, чтобы не осталось ни единого намёка на то, что здесь когда-то был спуск под землю. Ни единого зазора, чтобы тьма смогла выползти наружу. К вечеру я собрал свои вещи и уехал обратно в город, подальше от зла и жутких воспоминаний. Я знаю, Витьку будут искать родные. Я и сам могу поднять тревогу, чтобы отвлечь от себя излишние подозрения. Но не это волнует меня, совсем не это. Меньше всего я хочу, чтобы моего друга нашли. Пусть остаётся там, под завалами навсегда, похороненный со своей жуткой находкой. Потому что, если кто-нибудь когда-нибудь выпустит наружу эту бездну тьмы, она воспользуется возможностью. Наберётся сил и проглотит весь мир. И наступит Ночь…
#хоррор #мистика #страшныйрассказ #страшнаяистория #страшнаяисториянаночь #страшное