Начало здесь
ГЛАВА 7. ЧМОКИ-ЧМОКИ
— Ни хрена себе! — выдохнул брат Сенька, возвращая бинокль брату атаману.
— Ну, — кратко подтвердил брат атаман, передавая бинокль Азамату Бердибаеву. Азамат как бы не сразу понял, что бинокль — это то, во что смотрят. Явно ближе ему была идея, что бинокль — это то, чем любуются. Обтянутый черной лоснящейся кожей, с мудро блестящей цейсовской оптикой. Посмотришь — станешь умнее. А надо ли? Все это отражалось на лице Азамата, и брат атаман легонько ткнул его в бок:
— Я тебе подарю такой же, когда город возьмем. Не, еще лучше — английский! Английскую сволочь перевешаем, а все их бинокли тебе. А?
— Английский шайтан — самый скользкий. Как его возьмешь? — вздохнул Азамат и поднес бинокль к глазам. Веселее, точно, не стало. К Красноводску приближалась странная флотилия из двенадцати колесных пароходов. У головного во весь борт (включая кожух колеса) простиралось красное полотнище с золотыми буквами: «Памяти потонувших товарищей». Надпись как-то странно сочеталась с названием парохода, начертанным там же на кожухе: «Рыбка». За «Рыбкой» следовали «Щука», «Акула» и далее по восходящей с закономерным «Левиафаном» в самом конце.
— Па-мяти пото-нувших това-рищей, — прочитал знакомый с грамотой Азамат.
— Ну. Чё за хрень? Я не понял, — произнес брат атаман.
— Я с рыбаками разговаривал, — начал не спеша Азамат. — Неделю назад сильный шторм был. Они говорят — много кораблей потонуло. Непонятных. Не каспийских.
— А. Волжских пароходов, значит. Они и раньше, значит, посылали. Не жалеют людей, суки, — вздохнул брат атаман. Вздохнул искренне. И даже растерянно. Как-то так получалось, что «сук» в мире довольно много. И чувствуют они себя неплохо.
— Там некому жалеть. И некого, — лаконично ответил Азамат. Они продолжили наблюдение, передавая друг другу бинокль. В Красноводске странную флотилию явно ждали. На пристани был организован духовой оркестр, лепивший невероятную лажу, ничуть не перешибавшую, впрочем, общий гротеск ситуации. Элита Красноводска — ярые осажденные герои — тоже съехалась к гавани. Даже бесстрастный бинокль был согласен с ключевой ролью во всем этом товарища Куна — он выделялся в толпе. Вернее, выделялся его маузер, покрывавший не менее трети товарища Куна. Причем, это была его лучшая треть, — ах, хороша была рукоять маузера, обвитая красной лентой с золотыми буквами «Правое дело»; а рядом еще были золотые колосья и плуг, и не в плане абстракции, а как конкретный итог наблюдений товарища Куна, который уже в самом нежном детстве был вполне способен отличить мужика пашущего от мужика играющего на балалайке. В холодной объективности бинокля эта красноречивая рукоять была скрыта кобурой, но не зря селедку по всей дивизии заворачивали в прекрасно иллюстрированные биографии товарища Куна.
— Откуда у них столько маузеров? — пробормотал брат Сенька. — Это ж немецкое оружие..
— Это подарок, — ответил брат атаман. — От немецкого пролетариата, он же банк «Шухерман и Лейба». Большая партия маузеров — только для передовых нужд.
А «Рыбка», между тем, уже причаливала. Пьяные, забубенные личности заводили швартовы, а комиссар флотилии просто перешагнул на пирс — осадка чудом не утонувшей «Рыбки» вполне позволяла это сделать. Пенсне, козлиная бородка и вечная перепуганность в лице изобличали в комиссаре русского интеллигента. Он отшатнулся, когда товарищ Кун шагнул к нему с объятиями, но в море не успел упасть — товарищ Кун пружинисто подхватил его и принялся лобызать с глубоким знанием дела.
— Пальнуть бы сейчас, — заметил брат Сенька. — Одной пулей обоих. И качались бы они в обнимочку на каспийской волне...
— Христос учил, что там, где твоя винтовка не добивает, нужно проявлять милосердие, — назидательно сказал брат атаман.
— И пророк тому же учил, — подтвердил Азамат Бердибаев. Спорить с этой священной истиной было невозможно, и оставалось продолжать наблюдение. А там, конечно, объятиями дело не ограничивалось. Стали разгружать «Рыбку», стали разгружать и другие причаливающие пароходы. Ящики со снарядами. Понятно, что со стандартными, трехдюймовыми. Понятно, что со шрапнелью. Шрапнели Киргизская бригада армии атамана Анненкова не любила. Хотелось безудержно лететь вперед... шрапнель расхолаживала. Более того — наводила на мысль, что безудержно летят вперед дураки. А умные сидят на батарее и дергают за шнур — и могут так сидеть долго при условии, что снаряды подвозят. А там еще были ящики с пулеметными лентами... и, конечно, консервы.
— Что-то жрать захотелось, — проговорил брат атаман.
— Вернемся, плов сделаю, — сказал Азамат.
— Да надоел он... И вообще надо что-то менять в нашей философии.
— О! — Брат Сенька с гордостью посмотрел на Азамата. Он всегда всем рассказывал, что брат атаман знает много невероятных слов. Азамат однако словами не пленялся. Лицо его было невозмутимо, как вечность.
— Ты хотел город на измор взять. Смотри — двенадцать пароходов. Снаряды, патроны — такие еще можно в России достать. Но консервов таких в России нет. Консервы — подарок. Раз подарили — подарят и второй раз. И не только консервы...
— Да я понимаю, понимаю... Нам никто ничего не дарит, — вздохнул брат атаман. — Рылом не вышли. И денег нет.
— Нет денег — значит, бедный? Как ты, бедный, город возьмешь, где богатые сидят?
— С чего ж, вы киргизы, такие умные? Ладно, возвращаемся. Послушаем, что Йозель скажет.
ГЛАВА 8. ВПЕРЕД! И НЕМНОГО ВБОК
Йозель Абдулбакиев иногда был доволен своей судьбой, иногда нет. Иногда он вспоминал, что он «лучший и единственный фотограф города Ош, к которому пришли с винтовками и грубо сказали «собирайся» не взирая на мои семейные обстоятельства», иногда же — принимал во внимание, что винтовок никто с плеча не снимал, затворами не щелкал, семейные обстоятельства давно ему самому осточертели, клиентура в Оше была ничтожна, а брат атаман, наоборот, любил фотографироваться, угощал роскошно и на нытье не обижался. В минуты плохого настроения Йозеля просто говорил: «Поной, поной... без жидовского нытья и водка — не водка». «Ну так плесните и мне... чуть-чуть», оскорбленно говорил Йозель — и все заканчивалось прекрасно.
Нет, не совсем прекрасно — брат атаман по широте русской души своей повелел наливать Йозелю по запросу, в любое время суток. Запросы стали учащаться...
Вот и сейчас — Йозель поднял уже вторую рюмашку во здравие сочувствующего желто-лазурного-зеленого попугая, восседавшего в клетке напротив и обученного всевозможным гадким словам, как русским, так и киргизским, — и собрался уже запустить патефон, чтобы украсить индивидуальный досуг повестью о медленном умирании ямщика... как вдруг в палатку, размашисто шагая, вступила уже известная нам триада.
— Гуляешь, Йозель? — добродушно спросил брат атаман.
— Как я могу гулять? Вдалеке от дома, от семьи?
Брат атаман хлопнул Йозеля по плечу.
— Так это ж последнее дело — в семье гулять!
— Ну да, ну да... — Йозель меланхолично опрокинул рюмашку.
— Придержи коня, казак!
— Я вас слушаю. — Виду Йозель не показал, но обращение «казак» в глубине души было ему приятно.
— Вот что — пока ты не ускакал совсем, объясни нам такую штуку — кого мы тут собственно осаждаем?
Йозель картинно возвел очи горе.
— Вы захватываете бедного еврея, тащите его непонятно куда, делаете там, куда вы его притащили, непонятно что, а потом спрашиваете у бедного еврея: а что мы тут делаем?
Брат атаман коротко хохотнул.
— И правда, смешно получается. Слушай, а ты чего не закусываешь? Брат Сенька — сгоняй за балычком? Янтарным?
Брат Сенька, казалось, вообще никуда не исчезал, а только развернулся и повернулся. В руках у него уже была тарелка с ломтиками янтарного балыка.
— Йозель Аронович...
Йозель отправил в рот ломтик, вкусно пожевал, отполировал водочкой, облизал пальцы...
— Ну-с, молодые люди, так что вы, собственно, от меня хотите?
— Ну ты скажи нам просто, — придвинулся к Йозелю брат атаман, — этот Кун, которого мы прижали, — он кто такой?
— Они прижали Куна! Посмотрите-ка на них! Сегодня вы говорите — «мы прижали Куна», а завтра вы скажете: «ой-ёй-ёй, кажется, Кун прижал нас». Кун — плохой человек, даже я, хоть я еврей, говорю это... а, как сказано в мудрой книге Кохелет, плохие люди побеждают всегда.
— Как это?
— Да очень просто. Загибайте пальцы на руке — сколько к Куну пришло пароходов? Видишь — не хватает пальцев? А кто прислал эти пароходы?
— Ну, московские жиды... Йозель, я вот этого и не понимаю. Он же с московскими в ссоре! Он же их людей поубивал!
— Молодой человек... — Йозель был ненамного старше брата атамана, но чувствовал себя... как-то древнее, что ли... — Молодой человек, какое значение имеют отношения Куна с московскими жидами, как вы изволите выражаться?
— А что имеет значение?
— Всегда только одно — отношения с Ним!
Йозель торжественно поднял лоснящийся от янтарного балыка палец. Брат атаман и брат Сенька обескураженно переглянулись. Лицо Азамата Бердибаева не выражало ничего.
— Ну хорошо, — снизошел Йозель, — приглашаю вас в первый класс. Кун расстрелял двадцать шесть каких-то поцов, которых в Москве стали называть «бакинскими комиссарами» и много шуметь по этому поводу. Если смотреть на вещи вот так, — Йозель поднял ладонь плашмя, — это действительно повод для ссоры. Но так никто не смотрит. Так смотрите, — Йозель поднял ладонь вертикально. — Двадцать шесть поцов — это просто подарок!
— Кому подарок?
— Да говорю ж вам — Ему! Про Йегову слышали?
— Ну да, попы что-то объясняли...
— Отлично! Переводитесь во второй класс! Буквы Йеговы — йод, хе, вав, хе. Подставляем числа по гематрии — десять, пять, шесть, пять. Ну-с, юные математики?
— Двадцать шесть! — обалдело охнул брат атаман.
— А когда расстреляли этих несчастных? В ночь на 20 сентября 1918 года. Не просто шаббат — шаббат великого праздника Суккот. Кун мог расстрелять их в любое время — или вообще не расстреливать — или расстрелять кого-то другого, но он выбрал именно их и именно эту ночь. «Суккот начинается с покоя и кончается покоем». В большой субботний покой Йеговы двадцать шесть упокоились во имя Йеговы.
— Ух ты! Здорово!
— Да что хорошего-то?
— Красиво ты расставил точки над «и»! Хотя...
— Вот именно. Вы должны понять, что вы маленькие мальчики по сравнению с Куном. Он тратит не больше пятидесяти пуль — ничтожные деньги, но большое уважение — и смотрите, те, кто должны были бы быть его смертельными врагами, присылают ему пароходы со всякой всячиной. Причем присылают со второго разу — ведь первый караван, как я понимаю, утонул?
— Ну да...
— Мог бы и второй утонуть. Третий все равно пришел бы... четвертый... пятый...
— Но как это работает?
— Йегова.
— Да что ты заладил! Это все денег стоит — чего московские жиды понаслали. С чего они так расщедрились-то?
— Ну ладно, поскольку вы мне сильно сегодня нравитесь, — Йозель поднес лоснящиеся от водки и балыка губы к уху брата атамана, — я вам скажу все, как есть.
— Ну?
Голос Йозеля превратился в нежнейший шепот:
— Йегова и есть деньги.
— Подожди, подожди... дай-ка, водки хряпну.
Брат атаман раздавил стаканчик, закусил балыком, задумчиво покачал головой.
— Я не из ваших, мне этого не понять...
— Безусловно, — закивал Йозель.
— Но что-то я почувствовал... деньги из ничего, да?
— Мудрые рабби давно сказали: Йеш-ме-аин. То, что есть из того, чего нет. Другой бог Израилю не нужен.
— А поставки будут продолжаться?
— «Не будут», сказал самоубийца. А я не самоубийца.
— Черт вас разберет!
На плечо брату атаману легла рука Азамата Бердибаева.
— Душно здесь, — сказал Азамат. — Пойдем, воздухом подышим.
— Ну да, ну да, — согласился брат атаман. Они вышли из палатки, и, хотя воздуху никакого особого снаружи не было, а была только начинающая стекленеть вечерняя раскаленность, брату атаману показалось, что он угадал мысль Азамата.
— В расход и девичья фамилия, так? Ибо дурит он меня, ой, дурит...
Азамат успокаивающе поднял ладонь.
— Этот человек говорит правду так, как умеет ее говорить. У нас есть киргизы и казаки. Они могут быть хорошими воинами, но только пока их лошади сыты. Или хотя бы не падают с голоду. Лошадей скоро будет нечем кормить. А Красноводск будет снабжаться и дальше. Хорошо снабжаться.
— Ну и?
— Деньги на деньги. Нет, не так. Они делают деньги из ничего. Мы так не сможем. Нам нужно золото. Золото против ничего. Не безнадежно.
— Азамат, дорогой, да где ж я золото возьму? Деньги из ничего — это здорово, потому, что ничего в мире — неисчерпаемые запасы. Про золото этого не скажешь.
Азамат Бердибаев пожал плечами.
— Что тебе сказать? Слушай ветер.
— Понял. От себя ты ничего не скажешь. Только от ветра. Ну так что ветер-то?
— А ветер шепчет такую фамилию — Унгерн. Унгерн и золото. Много золота. Унгерн за него не держится. Понравишься — даст.
— А не понравлюсь?
— А ты лучше понравься.
— Только я должен понравиться? Лично? А как я людей брошу?
— Голод их бросит. Езжай — и никого с собой не бери. Кроме, конечно, одного надежного человека.
— Сеньку имеешь в виду?
— Тебе виднее. А за армию не беспокойся.
— Но ведь Красноводск без меня не возьмут?
— Его и с тобой не возьмут — без золота. Что ты переживаешь? Езжай за золотом!
Брат атаман крепко пожал Азамату руку.
— Спасибо, брат. На себя все берешь — отступление...
— Не будь дураком, брат, — резко оборвал его Азамат. — Если Анненковы не должны отступать, почему будут отступать Бердибаевы?
— А как же тогда?
— Командование передашь есаулу Суровенькому. Он скомандует отступать — он сможет. А я уж подчинюсь.
— Эх, почему ты не пьешь, Азамат? Пойдем, выпьем! Уметь подчиняться — это доблесть воина...
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ