Когда я был маленьким, мне прописали очки. И я очень обрадовался. Потому что меня начали меньше бить в классе. Один раз избили, как прежде, так я упал и у меня чуть очки не сломались. Ребята еще не совсем дураки, просекли, что если разбить мне стекла, то об этом узнает моя мама, когда я приду домой без всего на лице. Или пацанам придется худо еще раньше – когда по закону подлости все заметит учительница Марь Иванна. Так или иначе, родителям одноклассников придется покупать мне новые очки.
Поэтому меня начали бить словами. Что поначалу было даже больнее. Потом привык, перестал обращать внимание на одни и те же бесфантазийные выпады. И у меня ни разу даже не возникло вопроса “за что?”, слишком уж было плевать. Ну да, учился хорошо, ну и что? Я же не ради оценок. Просто интересно. А один из главных экзаменов в жизни – по зрению – я все равно уже завалил. В отличие от них тогда.
Девочки в классе тоже интересовались мной по-особому. Все просили дать померить очки. Мне-то не сложно было, только они каждый раз надевали и возмущались, что ничего в них не видят. Начали уверять, что очки я заколдовал. Что когда бормочу что-то про себя, я на самом деле их заговариваю.
Тем не менее не брать у меня очки девчонки не переставали. Очень уж нравились им это дурачество и таинственная их незрячесть.
Но однажды ко мне за первую парту подсела Настя. Сказала, мол, Стас, буду теперь с тобой сидеть, Марь Иванна разрешила. Я, тоже выражая согласие, просто кивнул, а про себя подумал, что это, наверное, у них такой новый прикол.
Как-то я, по обыкновению своему, снял окуляры, положил их на парту, а сам полез в портфель за бутербродом. “Большая перемена – и глазам, и мозгам, и животу приволье”, – придумала еще в начале учебного года мама, а я так и делал. Не заметил, как Настя без спроса надела мои очки. Обернулся только из-за ее резкого:
– Вау! Какое все яркое и четкое! – и, когда посмотрела на мое не менее удивленное лицо: – Ой! Извини… – отдала мне обратно очки.
– Подожди, – сказал я. – Ты все в них хорошо видишь?
– Ну да…
– А вот это уже интересно… и непонятно.
У меня было ощущение, что кто-то залез в мой мир, что теперь не только мне известно, как он выглядит, что… Я ничего не понимал. Но делить этот мир с Настей был не против.
Мы быстро сдружились на этой почве. Стали обмениваться книжками, понимать шутки друг друга. Я просил маму утром класть мне второй бутерброд.
Сблизили нас, конечно, и одноклассники. Как только они узнали, что Настя не ничего не видит в моих очках, прозвали ее колдуньей тоже. А вместе мы: “Тили-тили-тесто, жених и невеста”. Особенно когда она подсаживалась еще ближе и подглядывала в мою тетрадь вместо того, чтобы списывать с доски.
Потом наступила даже не оттепель, а вовсю весна. Когда, наконец, можно не то чтобы оставить дома шапку и шарф, а даже ходить без сменки. И мы стали вместе гулять. Было так… хорошо-хорошо! Тепло на улице и в душе. А когда душа на улице… так это ж вообще! Счастья полные штаны.
***
После майских праздников она пришла в класс, и ее глаза светились от счастья. Сказала мне, что все никак не могла дождаться, когда я приду. И тут же полезла в свой сиреневый портфель.
– Отвернись и закрой глаза. – робко попросила меня Настя.
Я повернулся на сто восемьдесят, уперся глазами в стенку и, конечно же, недоумевал, что происходит. Хотя заблаговременно и нафантазировал в голове всякого.
Тем временем Настя медленно и мягко стала поворачивать меня обратно, взяв за рукав рубашки, а потом резко отпустила.
– Смотри! – радостно даже, показалось, крикнула она в почти пустом классе.
Я открыл глаза. Настя расплывалась, как лучик света, в улыбке. Она смотрела на меня в очках.
Как же я расстроился! А ей сказал:
– Вот это да! Супер! – и более сбивчиво произнес длинную фразу: – Очень рад за тебя!
– Представляешь, уже давно поняла, что-то не так, но все не могла собраться и маме сказать…
Вплоть до самого звонка она рассказывала мне свою историю. Как держала маму за руку, когда шли к врачу, и ладошка вспотела, как кабинет казался страшно белым, а буквы, буквы… Алфавит предательски смешался в голове.
С нетерпением стали ждать звонка с последнего урока. Настя – чтобы дорассказать мне свою историю, я – чтобы поскорей слинять. Когда мы, наконец, вышли из школы, вдохнули в легкие свободного ветра, я хотел сказать…
– Ну так вот, – продолжила Настя.
Решился я только на середине пути к ее дому.
– Настя, – тихо перебил я ее, – ты прости… Можешь сама дойти? Мне нужно сегодня бежать. А то я к врачу опоздаю.
***
Я шел в обратную от Насти сторону, и все дома, повороты, деревья, детские площадки, дворы, за которые цеплялись мои глаза, казались не такими, как всегда. “Все кончено, кончено! – кричало внутри меня. – Конечно, кончено”. Город в моих глазах плыл, и я был частью этого соленого наводнения. Ноги, ветер, мысли несли меня. Я знал дорогу наизусть.
Вспоминал, как читал ей названия вывесок, придумывал шутки, особенно мы смеялись с магазина оптики “Слепая курица”. Вспоминал, как ели мороженое, когда еще далеко до лета, как визжали на карусели, визжали… Как она подглядывала ко мне в тетрадь, когда Марь Иванна что-то писала на доске, – так вот для чего Настя это делала!.. Какой же я… близорукий.
Опять я все испортил! Надо было поцеловать ее в щеку тогда, тогда, когда мы сидели после уроков в незнакомом дворе, болтали словами и ногами, отражались в глазах друг у друга. Но я побоялся ее задеть своими очками. Мол, задену ее раньше времени холодным металлом и все, момент исперчен, все испорчено.
А теперь только горечь жжет горло.
***
С очками Настя стала словно счастливей и независимей, а я, наоборот, потерялся. Мне казалось, что только из-за нехватки очков я ей и нужен был.
Зато в классе случился целый аншлаг шуток про нас, Настю, про меня, про очки. Что Настины очки – это все моих рук дело, что это я ее околдовал, что…
Благо два очкарика в классе – не один. Уникальность стирается, и интерес быстро проходит. Все забывается.
***
Каким же я был тогда глупым первоклассником! Мы с Настей потом много раз вспоминали и смеялись друг над другом.
Да и у многих через года три-четыре после нас зрение начало падать. Переиграли в компики, и на тебе – четвертая часть мальчиков в параллели теперь очкарики. А еще через пару лет мы вообще оказались в тренде. Многие начали себе заказывать оправы и ходить со стеклами-нулевками. Как часть стиля.
В моей семье несовершенное зрение да и вообще очки были в новинку, потому что все жили с полной уверенностью в том, что никакой наследственной склонности у меня нет. Когда же моя мама поняла, что за зверь – плохое зрение, она расписала мои походы к офтальмологу на год вперед, каким-то чудом смогла прочитать рецепт врача и напокупала капель и таблеток, отдала на бадминтон, наконец, – чтобы зоркость глаз сохранять.
Зрение в лучшую сторону, конечно, не изменялось. В отличие от меня. Хотя… Поднял себе самооценку, понял – иногда даже хорошо ничего не видеть. Вот сидишь, тебе от мира тошно-тошно, а снял очки и все – нет никакого мира. Все плывет в неясной перспективе.
***
Настя же попросила родителей отдать ее в художку. Она как человек с плохим зрением больше всего в жизни любила наблюдать. “Когда знаешь, что потеряешь что-то, невольно это фиксируешь, фотографируешь у себя в голове”, – любила говорить она мне.
Действительно, когда имеешь – не дорожишь, когда теряешь – начинаешь остро чувствовать нехватку. Со зрением эта истина очень хорошо работает.
***
Совершенно тогда не заметив и отвлекшись на вещи куда более важные, мы стали первыми мальчиком и девочкой класса. Казались сильнее и мудрее других.
И вот, заканчиваем школу. Отношения наши встали. Зрение, правда, тоже. Ведь все в жизни – вопрос времени с плохим или хорошим на то ответом. И если зрение ясно в какую сторону будет держать путь, то мы с Настей – не особо. Мы топтались на одном месте, как первоклассники на линейке, которым сказали, мол, стойте за этой белой чертой, а мы на нее все равно наступали.
Правда же в том, что все мы немного очкарики. И близоруких по жизни больше, чем дальнозорких. Каждый близорук в чем-то своем: в любви, отношениях, науке, бюджете…
И вот, я, как первоклассник перед чертой на линейке в своих новых ботиночках и с букетом для Марь Иванны, топчусь каждый день перед зеркалом и думаю, может ли быть, что первая любовь – последняя, в смысле единственная. Пытаюсь найти ответ в своих бегающих глазах и не могу увидеть решения, ведь жизнь не задачка по математике. И я не знаю, как бы не сделать так, чтобы все испортить. Я близорук.
Автор: Катя Можаровская
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ
#рассказ #жизненнаяистория #школьныегоды