Если сразу перейти к сути, — а это будет неожиданный, сильный ход, — то все живые существа остаются живыми, а иногда даже продолжают свой род, исключительно благодаря опыту. Даже бактерии используют решения, найденные предыдущими поколениями. И то, что у бактерий нет мозга, не имеет значения. Опыт примитивных животных — это наследственный опыт, хранилищем которого является ДНК. С переходом от простейших к более прогрессивным формам, обладающим центральной нервной системой, опыт лишь начинает определять всё более сложные — уже поведенческие, а не только физиологические, — реакции организма на внешние раздражители.
То есть, опыт членистоногих и даже рыб, — можно бы сказать, что и рептилий, если б теперь понятие «рептилия» не стало слишком неопределённым, — весьма обширен. Глядя на муравейник или пчелиную семью (последнем случае требуется разумная осторожность), можно лишь удивляться тому, насколько хитроумными бывают поведенческие приспособления насекомых. Но это опыт не особи, не семьи, а вида. Даже таксона, так как и вид наследует полезные инстинкты от вида предкового, а предковый от своих предков, — и так до кембрийских мелководий, как минимум.
И это всё — до крайности тривиально. Наследственный опыт имеет ценность ограниченную, так как сохраняет лишь решения задач типовых, — бесчисленное количество раз воспроизводившихся от поколения к поколению. При отклонении условий задачи от наиболее вероятных, прописанное на уровне инстинкта решение окажется бесполезным, ошибочным и даже самоубийственным.
Однако, и преимущества подхода велики. Наследственный опыт не нужно накапливать, обрабатывая и сохраняя информацию, что позволяет обойтись мозгом минимального размера. Плюс, каждое существо уже знает всё от рождения, а значит… может жить кратко. Нет. Может и долго, — но это не даст ему преимуществ, а виду только повредит, снизив темпы накопления и обновления опыта.
Это всё тоже тривиально. Как тривиальным будет и последующее замечание: более перспективным способом приспособления, позволяющим адаптировать поведение под широкий спектр условий, является накопление опыта индивидуального. Который во многих случаях дополняется общественным, накапливаемым группой. Наблюдение за поведением других представителей вида, и в первую очередь подражание родителям, позволяет узнать решения задач, с которыми животное не сталкивалось… Человек, само собой, является венцом прогресса в данном направлении.
Теперь уже можно перейти к моментам менее очевидным. Различие между человеком и прочими высшими позвоночными, обладающими сознанием, носит, всё-таки, качественный характер. Дельфины и слоны превосходят людей по размеру мозга, а значит, в каком-то смысле и интеллектуально, — размер имеет значение, являясь мерилом «вычислительных мощностей». Вопрос в способе их применения, — и это сложный вопрос, — речь же о том, что только у человека общественный опыт является основным, а наследственный фактически не играет роли.
У большинства животных, даже считая «мыслящие» виды, — даже весьма умных, таких как вороны и крысы, — наследственный продолжает оставаться основным, — обеспечивающим выживание на 80-90%. Личный опыт лишь дополняет его, шансы на выживание в условиях отклоняющихся от стандарта повышая. Общественный же является не более чем полезным бонусом, без которого животное вполне может и обойтись.
Более высокостоящей формой являются животные обладающие крупным — в том числе, в абсолютном измерении, — мозгом и ведущие общественный образ жизни: обезьяны, киноиды, слоны, дельфины. Но и в их случае наследственный опыт достаточен сам по себе, обеспечивая, как минимум, половину успеха. Личный опыт важен, общественный также обширен, но роль продолжает играть третьестепенную.
У человека, как отмечалось выше, — всё наоборот. Причём, давно. Переломным, — потребовавшим коренной переоценки ролей разных видов опыта, — стал ещё момент перехода к орудийной деятельности. Копившийся десятками миллионов лет наследственный опыт ничего об использовании камней не говорил, а они 3.5-4 миллиона лет назад, став заменой клыков, уже стали, в каком-то смысле, необходимой частью организма. Начиная с этого этапа наследственный опыт объективно стал избыточным и даже вредным, так как принципиально изменился способ приспособления, и ничего разумного инстинкты — кроме фундаментальных — подсказать уже не могли. Отбор заработал на «затирание записей».
Но личный опыт также не в полной мере отвечал требованиям нового образа жизни. Так как сложность действий связанных с изготовлением орудия была слишком велика, чтобы вероятность индивидуального переоткрытия этого секрета каждой особью представлялась разумной. Однако, без орудий — без рубил — предлюди и ранние люди выживать уже не могли. Что автоматически сделало общественный опыт первостепенным. А вскоре затем и практически единственным, — до возникновения эффекта Маугли, при котором особь, воспитанная вне окружения других представителей вида, оказывается неспособной к выживанию.
… «Воспитанная» здесь ключевое слово. «Переоценка опыта» имела и физические последствия, крайне замедлив развитие. Помимо человека, есть и другие животные живущие долго и созревающие поздно. Однако, если взять вероятную продолжительность жизни древнего человека, окажется что более половины своего присутствия на планете он нуждался в опеке старших, не достигнув ни половой зрелости, ни полного физического развития. У каких-либо иных видов настолько неблагоприятной ситуации, — кстати, крайне негативно отражающейся на темпах воспроизводства, — не складывалось.
«Отключение» наследственного опыта, с заменой оного общественным и личным, отразилось на скорости физического развития. Быстрый рост, просто, стал нецелесообразным. Исходя из одной лишь физиологии, зрелости и полного размера, — включая размер мозга, — животное размером с человека может достичь и за три года. Но нужный для выживания опыт за такое время накоплен не будет, а врождённый просто отсутствует, — кроме дыхания и глотания учиться нужно буквально всему. Оставаясь в зависимости от старших, существо просто будет нуждаться в большем количестве пищи.