...к совсем неблагоприятным последствиям».
Пообщались с пианистом Дмитрием Березняком. Рассуждения о французской музыке, пианизме и творческих поисках прилагаются. :)
________________________________________________________________________
➡️Но прежде, чем мы продолжим, я прошу вас подписаться на наш канал @litmusbes. Нам это очень важно⬅️
_________________________________________________________________________
– Что тебя сподвигло профессионально заниматься музыкой?
– Родители хотели, чтобы я получил разностороннее образование, и решили, что музыка для меня будет оптимальным вариантом, так как однажды случилась интересная история. Мне было 4 года, когда мама включила как-то раз увертюру к опере «Кармен» Бизе. Я как услышал эту музыку, сразу немножко встал и оторопел – настолько меня это привлекло. Когда музыка смолкла, я начал издавать нечленораздельные звуки и просить включить мне еще, и так несколько раз по кругу. Самое интересное, что мне не надоедало слушать эту увертюру. Для родителей это стало звоночком, они заметили, что музыка действует на меня по-особому. И по прошествии времени, после года учёбы в обычной школе, меня решили отдать в музыкальную. За мои успехи в начальных классах я испытываю огромную благодарность педагогу, потому что педагоги – это, безусловно, самое ценное для музыканта. Если преподаватель понимающий, чуткий человек, то можно сказать, что половина твоей карьеры на будущее уже сформирована.
За время обучения я сменил две школы. Пять лет проучился в Копейске, потом один год в спецшколе в Челябинске. Там учился у Андрея Юрьевича Нечаева, он тогда был доцентом на фортепианной кафедре. Он мне, двенадцатилетнему карапузику, уже давал довольно взрослый репертуар на тот момент: сонаты Бетховена, Моцарта, этюды-картины Рахманинова и многое другое. В 2013 году состоялся переезд в Москву. На новом месте вплоть до поступления в колледж я учился в музыкальной школе у Пясецкого. Пясецкий проделал со мной огромную дисциплинарную работу. В колледже я уже обучался у Арцибашева Сергея Сергеевича. Его заслуга состоит в том, что он работал именно над содержанием, над музыкой как таковой. Поиски неких высших смыслов в произведениях стали важной частью наших с ним занятий. В консерватории в очередной раз пришлось искать нового наставника. Им стала Кузнецова Елена Ивановна. Уже на первых консультациях она мне показалась довольно строгой, очень требовательной. Однако она обладает невероятной харизмой, чувством меры, и в то же время, она ведёт непрестанные поиски новых идей и образов. Тогда это серьёзно повлияло на меня. Я стал к себе относиться еще требовательнее, появилась бо́льшая нацеленность на самостоятельную работу. Именно благодаря занятиям с Еленой Ивановной для меня приоткрылись, стали всплывать на поверхность все проблемы, которые сопровождали меня долгое время. На первых курсах мне было очень сложно освободить свой исполнительский аппарат, потому что я был невероятно зажат. Это усугубилось в период занятий с Валерием Владимировичем Пясецким. Атмосфера в классе не благоприятствовала уверенной, свободной игре на фортепиано, плюс негативно влиял на меня также его авторитаризм в работе. Всё это воспитало во мне некоторую боязнь игры, ведь каждый урок превращался для меня в экзамен, вследствие чего было невероятно сложно совладать с эмоциями. Но постепенно освобождение от этого стало происходить, когда стал заниматься вместе с Сергей Сергеевичем [Арцибашевым]. Мы много работали над содержанием, художественной составляющей. В этом русле я стал посвободнее, так как обнаружил, что самого педагога это очень сильно увлекало. Несмотря на начавшийся процесс раскрепощения, тем не менее оставались сложности, касающиеся туше. Из-за волнения появлялась скованность, которая в свою очередь приводила к жёсткому звучанию форте. Выбор в пользу Елены Ивановны [Кузнецовой] оказался верным, даже судьбоносным, потому что она как педагог посмотрела на меня свежим взглядом, так как не знала обо всех моих трудностях и вредных привычках.
Постепенно с каждым последующим уроком установилась невероятно дружелюбная атмосфера в её классе. Это помогало мне внимательно работать и учить то, что я хотел. До этого, из-за скованности, руки не делали того, что хотели голова и сердце, не происходило слаженного взаимодействия двух ипостасей - двигательной и умственной. Но был сделан огромный шаг к искреннему и внимательному исполнению в реальном времени, а благоприятная атмосфера оказала большой положительный эффект на психологическом состоянии, и кандалы стали постепенно сбрасываться с рук. Когда это произошло, я невольно удивлялся тому, что, оказывается, всё же могу звучно играть. Елена Ивановна помогла мне без долгих, упорных боёв достичь больших успехов в достижении свободного, живого, дышащего звучания. Конечно, это не далось мне легко, но сам процесс протекал не болезненно. Анатомия совершенно определённо сказывается на звуке. Никакие плохие инструменты не будут тебе помехой, если есть умение держать себя в тонусе, владеть мышцами, пальцами. Разумеется, нотный текст должен быть в голове и в руках. Если себя полностью осознаёшь – всё, пропадают всякие зажимы, и в этот момент тебе надо влиться в поток и дальше включаться в работу. Как бы ни хотелось погружаться во всякие смыслы и романтику, но страстное, иногда чересчур увлечённое исполнение на сцене может привести к совсем неблагоприятным последствиям.
Хоть музыка мне небезразлична с самого детства, для ответа на вопрос «Кем я хочу быть?» потребовалось достаточно много времени. Скорее всего, это произошло на четвёртом курсе колледжа и в период поступления в консерваторию. Счастье, что я дошёл до этого именно в тот момент, потому что многие поступают в консерваторию, а потом спрашивают себя: «И что я делал все эти пять лет?». Мне жаль таких людей, ведь сколько времени они выбросили на воздух. Сам я нашел определенные стези, свои сильные стороны именно в музыке. Мне нравится исследовать что-то, будь это жизнь и творчество определённого композитора, или целые стили, направления. Если я в это погружаюсь, меня не оторвать. По большей части я открыл эту сильную сторону после занятий по истории зарубежной музыки у Кокоревой Людмилы Михайловны, особенно когда мы начали изучать французов. У Людмилы Михайловны есть способность увлечь. Мне кажется, это и цепляет. Понятно, студенты могут реагировать по-разному. Кому-то надоедало углубление в детали и бесконечный поиск аллюзий. Словосочетания типа «аллюзии на что-то» даже стали постоянной темой для шуток. Однако после изучения французской музыки я почувствовал, что это оно. Мне нравился именно такой процесс углубления в детали, поиск ассоциаций или родственных элементов у композиторов в разных произведениях. Для собственной исполнительской деятельности это, безусловно, очень полезно.
– Кто именно из французских композиторов тебя заинтересовал?
– Композиторы Французской Шестёрки. Мийо, безусловно, Пуленк, Сати. Больше, конечно, привлекал Пуленк. Мессиан открылся мне с другой стороны, как симфонист, хотя одно из главных его направлений – органная музыка, потому что органом он владел на очень высоком уровне. Он был очень верующим человеком, поэтому все его творчество пронизано темой Христа и христианскими мотивами. Очень вдохновила меня симфония «Турангалила», в некоторых частях которой Мессиан совершенно удивительно использовал инструменты. Я почувствовал, что он мастер инструментовки, и можно его поставить в один ряд с Равелем. Мессиан по-особенному использует тембры и ритмику. Про ритмы Мессиана можно целую книгу написать. Собственно, многие и написали. Конечно, Дебюсси безусловно привлекает, но тут посложнее, потому что мы больше знаем у него фортепианной музыки, нежели остальной. Я бы уточнил, что Людмила Михайловна послужила фундаментом к моему детальному отношению к тому, что мы изучали впоследствии. Это сподвигло к скрупулёзному анализу интересующих меня тем.
Я считаю, что весь мой путь начался именно с курса зарубежной музыки, с первого моего доклада о сонатах Скарлатти. Это, что характерно, и привело в итоге меня к исполнению этих сонат. Если бы не этот опыт, то я бы относился к сонатам Скарлатти и вообще барочной теме прохладно. После первого и второго курса консерватории открыл для себя, что романтизм – это, конечно, замечательно, но меня начали привлекать именно крайние временные промежутки. Эпоха Средневековья и Возрождения интересны специфическими инструментальными тембрами, гармоническими находками. Другая сторона – XX век. Открыл для себя, что музыка Штокхаузена не такая уж и сложная, как я думал раньше. Наверное, роль сыграл опыт прослушивания музыки его современников. Тот же всеми любимый Кейдж и его перформанс «As SLow aS Possible» - произведение, которое начало звучать в 2001 году, а должно закончиться через 600 с лишним лет. Звучит это с помощью специально сооружённого самодельного органа. Сначала несколько лет инструмент молчал, и так было запланировано в произведении, и только потом вставили первую трубку. Звук заструился, трубка зазвучала и продолжала звучать так несколько лет. Потом поставили следующую трубку-ноту, и так далее. На самом деле, я нахожу это невероятно интересным исследованием с точки зрения физики и уже неких глубинных материй. Я считаю, что нельзя к подобному относиться с позиции вроде «вот какой-то сумасшедший придумал черти что, кому это вообще должно нравиться, кого это вообще интересует». Наоборот, нужно отбросить самомнение, отстраниться и представить, что ты всего лишь песчинка в этом огромном мире, огромной вселенной, которая живёт независимо даже тебя. И вы с ней одновременно и независимые части, и в то же время взаимосвязанные.
Еще из XX века на ум приходят «Атмосферы» Лигети – чисто симфоническое произведение, правда лишь номинально. Там используются не только традиционные тембры, но и звуки скрежета металла. В определённой степени жуткое произведение, если слушать его в полной тишине и в темноте. Там есть очень интересные открытия с точки зрения именно физического просто звучания как звучания. Там рушится привычное нам строение классической музыкальной формы.
– Ты настолько любишь углубляться в анализ! Такое обычно свойственно людям с техническим мышлением.
– Я теперь боюсь, что меня будут упрекать в том, что я стал больше музыковедом, чем пианистом... [смеётся]. Хотя я сам вообще этого остерегался. Музыковед – это вообще другая стезя, и я не хотел бы им быть, это иной мир совсем. А исполнитель – это радость творчества. Именно творчества, а не сухого анализа. Поэтому я хочу остаться исполнителем на всю свою жизнь. Да, я вижу музыку по-особому. Но мои музыковедческие наклонности это тоже своего рода профессиональная деформация. Забавно, что с точными науками у меня были проблемы. Математику я не любил, у меня постоянно были четвёрки и тройки. Если вдруг мне ставили пятёрку по математике, то это было невероятным достижением. О физике можно вообще не говорить. Думаю, одна из причин – невезение с педагогами по таким предметам. Родители тоже не «технари». Отец – профессиональный видеооператор, занимается фото- и видеосъемкой. Вот мама – экономист в прошлом, но не знаю, насколько это могло сказаться на мне. Со смекалкой у меня всегда были проблемы. Я себя даже гнобил за это: люди рядом со мной такие открытия делают, а я не могу простых вещей сообразить.
– Кем ты себя видишь в ближайшем будущем?
– Чтобы сразу поставить точки над «i», сразу скажу, что главное – это исполнительство. «Музыковедством» я не горю, вряд ли там найду себе нишу. В исполнительстве строить планы на пять лет вперёд – сложная задача. У меня действительно были построены определённые цели на ближайший год-два. Но в начале этого года всё пошло наперекосяк, и всё, что я распланировал, пошло коту под хвост. Произошли некоторые события, о которых я пока не буду говорить. Меня выбило на месяц. Я просто не знал, что делать. Долго-долго думал. Потом понял: нет, надо всё-таки взять себя в руки. Сейчас одна из таких, как мне кажется, вполне реализуемых задач – накопить прежде большой репертуар, в том числе популярные, даже заезженные произведения, так как есть большая вероятность, что некоторые из них в один прекрасный момент попросят исполнить. Вторая цель – как можно чаще играть на концертных площадках, потому что чувствую нехватку сценического опыта, а это иногда провоцирует всеми известную скованность. И таким образом, постепенно выходя на этап международных конкурсов, уже нарабатывать себе имя.
– Расскажи, пожалуйста, о своём сценическом и конкурсном опыте.
– Первый конкурс, который оказал влияние на мою дальнейшую карьеру, оказался таким уже серьезным испытанием сценой. Мне было десять лет. Я сильно волновался. До сих пор чётко вспоминаю обстановку - приглушенный свет, жёлтые софиты, ужасная акустика. Подготовка к этому конкурсу была тоже интересная, опыт на всю жизнь. Оставалось совсем уже немного времени, и мой педагог хотела выжать из меня максимум. В итоге последние дни мы занимались вообще допоздна, чуть ли ни до девяти часов вечера, а в школе кроме нас больше никого не оставалось. Педагог даже довёл меня до слёз однажды. Но горький опыт оказался весьма, весьма полезным и принес плоды в будущем. За короткое время педагог проделала со мной большую работу, а исполнение оказалось очень удачным. Удачным настолько, что я получил Гран-при. Страдания были вознаграждены потрясающим успехом.
Уже в детстве моей сильной чертой было умение уже находясь на сцене за инструментом взять себя в руки, в ежовые рукавицы, и, несмотря ни на что, сыграть на максимум. Невероятная сила воли уже тогда во мне была, она помогала, несмотря на волнение, доигрывать произведения до конца. Во время исполнения внутри меня разворачивалась невероятная борьба: смешивались в бурлящем котле чувства адреналина, волнения, вдохновения, и казалось, что это приведёт к взрыву, но внешне этого не было заметно, и что интересно, не сказывалось и на игре. Однако, чем я становился старше, тем больше стало появляться комплексов, хотя казалось, что должно быть наоборот – по мере накопления исполнительского опыта логичней было бы меньше волноваться. Конечно, волнение – это часть сценической жизни, без него невозможно качественно выступать. Главное – не переходить определенные границы, когда волнение становится мандражом, нервозностью. Это уже совсем другая стадия, которая лишь вредит. Вообще, вся моя исполнительская деятельность – это постоянная борьба, поиск выхода, каждый раз совершенно нового. Вот в последние годы я понял, что одна из причин мандража лежит в нехватке практики из-за множества перерывов в выступлениях. У меня не наработался определенный навык, когда волнение присутствует, но оно оптимистичное, созидательное, нацеленное на получение вдохновения, экстатического состояния во время исполнения. Один из способов исправления этой ситуации – просто играть чаще.
Недавно, пролистывая фотоальбом, где запечатлены события разных лет, я осознал, что раньше у меня жизнь была даже намного красочнее, чем сейчас, потому что было очень много поездок в разные места, в том числе и за границу. Одни из первых наиболее интересных и полезных для меня поездок – в рамках проекта «Новые имена». Тогда колесили мы по трем местам: Казань, Вильнюс и Баку. Поездка в «Сириус» – немного другое, эдакая смена в лагере длиной в месяц. Со многими там познакомился, все были к друг другу дружелюбные и отзывчивые. Больше запомнились мне мастер-классы профессоров Московской Консерватории Андрея Диева и Михаила Воскресенского. Спустя два года ездил в Казахстан на юношеский конкурс Чайковского. Тогда, к сожалению, я не попал в финал, дошел лишь до полуфинала. В жюри был Пясецкий, тот самый мой педагог. Он тогда прошёлся по мне, сказав, что я не изменился и форте у меня все такое же тяжеловесное.
Были и события, которые повлияли на меня, изменили мое отношение к профессии. Одним из таких оказался конкурс имени Анны Даниловны Артоболевской. Тогда я учился у Сергея Сергеевича Арцибашева. Несмотря на мой максимализм, даже я сейчас могу с уверенностью говорить, что то выступление было весьма достойно, если бы не двадцать первый концерт Моцарта, который я доучивал опять в последний момент. Если бы я играл концерт Бетховена, то получил бы первое место (мне дали вторую премию). Елена Ивановна Гудова была членом жюри этого конкурса, и по секрету она мне тогда сказала, что, если бы не финал, то первое место было уже определено. До финала я играл ещё и четвертую балладу Брамса, свет был приглушен, и мне казалось, что там было темно. Это мне помогло настолько сосредоточиться, что волнение иссякло. Я играл музыку по-настоящему, с любовью, с вдохновением, с искренностью, и это было невероятно. Мне тогда самому понравилось. Да, не всё удалось, но это было незабываемое впечатление. Совершенно искренне Елена Иванонва [Гудова] сказала, что это было очень сильно. Я был окрылён, особенно после финала, когда я впервые сыграл с оркестром. Сейчас я понимаю, что очень редко попадались такие моменты в моей исполнительской карьере, когда я отключался от всякой нервозности, от каких-то глупых эфемерных мыслей. Я отдавал себя музыке, погружался в нее, сливался воедино с этой звуковой материей и прислушивался к каждому звуку вообще. Вот это действительно волшебство. Поэтому, да, исполнитель – это своего рода кудесник, способный посредством музыки овладевать умами и сердцами слушателей, дарить им радость и наслаждение.
_________________________________________________________________________
Мы благодарим Диму за очень интересный, полный далёкого, практически нереального погружения буквально в суть бытия, в атмосферу красоты, анализа и философии искусства и творчества. Желаем успехов, побед и приходу к чему-то новому в исполнительстве, что станет результатом всего вышесказанного!
_________________________________________________________________________
Смотрите также наши другие разговоры с пианистами (и не только):
_________________________________________________________________________
Подписываетесь на наш канал, ставьте 👍, если вам понравилось, пишите комментарии (они нам очень помогают), а также будем признательны за рассылку наших статей вашим друзьям и близким. Нам — продвижение, вам — качественный контент. 😊
