Дело о разрезанной картине? Звучит замечательно, друг мой. Зная Ваш несомненный талант литератора, убеждён: читатели будут в восторге.
— Благодарю Вас, коллега. И полагаю, мне в самом деле есть чем гордиться. Не только как популярному автору, и как настоящему детективу. Версия, которую я сформулировал, нашла одобрение профессиональных искусствоведов, и торговый дом Сотбис склонен принять её как основную...
— ... но всё же, милейший мой Ватсон, перед отправкой рассказа в печать Вы решили спросить моё мнение. И я говорю Вам: отсылайте статью прямиком в издательство «Таймс». Там любят такие сенсации.
Гулкий бой напольных часов прозвучал словно гонг, дающий начало боксёрскому поединку, и нервы доктора сдали. Сделав пару нервных шагов по направлению к двери, он всё же не выдержал и развернулся всем корпусом к оппоненту с намерением высказать накипевшее.
— По возвращении из Нью-Йорка меня поздравляли коллеги, друзья и знакомые. Все и каждый! Скотленд-ярд приглашал меня пересказать ход расследования целых три раза, после чего признал загадку разрезанного полотна разрешённой, а дело — закрытым. Я получил приглашения в Букингемский дворец и на Даунинг-стрит, чёрт возьми! Но всё это время я ждал одобрения лишь одного человека. Именно Вас, мистер Холмс, я считаю гениальным сыщиком в мире. И своим лучшим другом! Но всё, что Вы посчитали нужным сказать о первом моём самостоятельном деле: «Читатели будут в восторге»...
— Будет Вам, Ватсон. Вы зря обижаетесь. Прошло много лет с того дня, как картину Бориса Григорьева разделили на три неравные части. Заметьте: одну из частей до сих пор не нашли. Живых свидетелей дела теперь не осталось. Доверять газетным статьям, мемуарам коллег живописца и семейным преданиям?, — нет уж, увольте.
В этих условиях Вы проявили себя великолепно. Горжусь Вами, Ватсон! Воображение, литературный талант, способность логически мыслить — всё это на высоте. У Вас получился отменный рассказ. Но как расследование он совершенно несостоятелен...
Перехватив негодующий взгляд Джона Ватсона, Холмс примирительно поднял ладонь и даже убрал изо рта неизменную трубку, готовясь озвучивать мысли без лишних пауз:
— Вот Вы утверждаете: увидев картину, изображённый на ней господин Прамаджоре разволновался. И тут же потребовал разрезать её таким образом, чтобы скрыть лицо повара. По совместительству — хозяина ресторана. То есть — своё. Почему Вы уверены в этом? И почему Вы сочли, что идея кромсать полотно принадлежала ему же?
— Поставьте себя на место художника, Холмс. В чём смысл разреза́ть на куски готовый портрет? Известно, что эта картина была дорога художнику Григорьеву. Ему бы и в голову не пришло уменьшать её вдвое. В чём же был смысл этого «вандализма»? В поиске компромисса с заказчиком. Тот потребовал ликвидировать холст. А мастер в ответ предлагал переписать нежелательные эпизоды. В итоге заказчик и мастер, которые, как известно, были большими друзьями, нашли приемлемый выход.
— Допустим. Но чем же целый портрет смущал сеньора Прамаджоре?
— Я знаю, что Вы ознакомились с ходом моих рассуждений, коллега. Но раз уж мы с Вами решили устроить тотальный разбор — повторю. Владелец того ресторана, где мистер Григорьев любил отобедать блинами, хранил в строгой тайне рецепт их приготовления. Замечу: в ресторанчике Джованни Прамаджоре гостям подавали не русское традиционное блюдо схожего вида, а подлинный креп-сюззет. Художник, изображая хозяина любимого заведения за работой, невольно запечатлел на картине этот секрет. Что и вызвало тихую панику сеньора Джованни.
— И Вы полагаете, Ватсон, что ради инкогнито повара и сохранения коммерческой тайны картину разрезали натрое? Где же тут логика? Ведь ингредиенты для приготовления креп-сюззет остались на полотне. Исчезло лицо кулинара, но соус, цедра и карамель, а главное — этикетки важнейших приправ — всё ещё прямо перед глазами у зрителя!
— Вы правы, коллега. Но правка образа Прамаджоре было лишь частью их плана по маскировке рецепта. Как мы видим, этикетки изображены в свойственном маэстро Григорьеву стиле. То есть весьма обобщённо. Не позволить потенциальному плагиатору отыскать самого изготовителя блинчиков — только первый этап «заметания следа». Кстати: для того, чтобы части некогда целой картины не казались таковыми с первого взгляда, художник сменил цвет фрака героя картины на красный.
— Любопытно, мой друг. Прошу, продолжайте.
— А дальше всё просто. Я предполагаю, что первоначально бутыль с секретным ингредиентом была в композиции только одна. Но мистер Григорьев добавил на полотно ещё как минимум три вероятных приправы. А то и вовсе убрал настоящую, создав четыре «обманки». Каждая из которых — как мне сообщили специалисты — также могла быть использована на конечном этапе приготовления блюда...
— Простите что прерываю Вас, Ватсон. Но разве все эти четыре ингредиента не обладают выраженным ароматом и вкусом?
— Но не после фламбирования, Холмс! Температурная обработка идеально маскирует их присутствие.
— Вы лично проверяли этот факт, доктор?
— О да, Холмс. Уверяю Вас: распознать секретный ингредиент на вкус в готовом блюде невозможно.
— Браво, доктор. Я Вас поздравляю. Ваша версия блестяще описывает курьёз разделённой картины Бориса Григорьева. За исключением одного-единственного момента.
— Бога ради! Какого момента, Холмс?
— Скажите, доктор, не кажется ли Вам странным тот факт, что «Приготовление блинов» кисти Бориса Григорьева было официальным талисманом ресторана Джованни Прамаджоре? Так ли сильно герой Вашей истории опасался раскрытия фирменного секрета, выставляя творение русского живописца напоказ в главной обеденной зале?
Боюсь разочаровать Вас, Ватсон, но этот оборотистый предприниматель из Италии обладал одной чертой характера, на которую указывает его нежелание присутствовать на фотографиях, портретах и так далее. В его заведении успел побывать весь бомонд восточного побережья Штатов, наперебой отдавая должное кулинарному искусству хозяина. Но мало кто видел и знал мистера Прамаджоре в лицо.
— Не хотите ли Вы сказать...
— ... что герой портрета мистера Григорьева был закрыт и суеверен, дорогой мой Ватсон. Художник из России был одним из немногих его близких друзей, и потому удостоился редкой удачи: написать портрет Джованни за работой. Однако, сам портретируемый, храня приватность, не рискнул выставлять своё лицо на всеобщее обозрение. Вместо этого он попросил живописца превратить верхнюю правую часть композиции в портрет. Который и украшал рабочий кабинет итало-американского ресторатора весь остаток жизни...
По́лно, Ватсон. Не спешите огорчаться. Ваша версия ничуть не хуже моей, да к тому же намного интереснее и драматичнее. И вполне достойна публикации. Дело о таинственном полупортрете-полунатюрморте и вправду давно закрыто. Зато недавно торговый дом Сотбис продал оба имеющихся в распоряжении фрагмента картины за миллион с четвертью американских долларов. И конечно же особый интерес к этому лоту «подогрела» тайна его «раздвоения». Неужели мы с Вами хотим испортить ореол таинственности, витающий вокруг него?
Да и потом: о каких надежных версиях может идти речь, если третья часть картины утрачена? Если свидетельства разрозненны и противоречивы? Вы получили свою минуту славы, и я искренне за Вас рад. А теперь вернёмся к текущим делам. Что там у нас на очереди?
Автор: Лёля Городная. Вы прочли статью — спасибо. Подписаться