XLI.
Андрей, пальтишко распахнув,
Укутал бережно Диану.
Её прижав, слегка вздохнув,
Доволен был самообману.
Попал, как-будто в забытьё...
Он руку хладную её,
Согрел в своих ладонях жарких.
Себе рисуя в красках ярких,
Как будут счастливы они.
Воображение старалось,
И всё сильнее распалялось...
Пойди, попробуй, объясни,
Кто был наивнее: глупец,
Или влюблённый молодец?
XLII.
И, словно, нет тех лет разлуки.
Обид и унижений нет.
Исчезли тягостные муки.
В забвеньи канул горя след.
Готов Диане всё простить,
Все неприятности забыть.
Смахнув снежок с её ланит,
Андрей Диане говорит:
"Ну, что ты, милая! Ну, что ты!
Как можно на тебя сердиться,
Иль ненароком долго злиться?!
Твои прекрасные черты,
Всегда и всюду помнил я!
Лишь в сердце ты - любовь моя!
XLIII.
Сейчас я в трепетном волненьи,
С тобою рядом пребывая.
Я весь в восторге, в восхищеньи!
Чувств более, уж, не скрывая,
Я прямо говорю: Люблю!
Прими, как жертву жизнь мою!
Коль согласишься, будем вместе.
Коль согласишься, как невесте,
Весь мир к ногам я положу,
И будет всё у нас в порядке.
Мы заживём с тобой в достатке.
Прости, я, кажется, спешу,
И тороплю событий ход?!
Ведь следовало мне вперёд,
XLIV.
Прийти, и сделать предложенье,
Чтоб под венец тебя вести.
Диана - прелесть, загляденье!
Другой во веки не найти!"
Он руки страстно ей целует,
И, согревая, жаром дует,
И ждёт в смятении ответ,
Боясь услышать слово "нет".
Диана не была б Дианой,
Когда б так просто поддалась.
Она давно обзавелась,
Одной весьма повадкой странной:
Чтобы не стал врагом язык,
Не отвечала напрямик.
XLV.
Вот и теперь она находит,
Как ей уклончиво сказать.
От темы в сторону уходит,
Чтоб лишнее не обещать.
"Ты пробудил во мне любовь!
Захочешь, встретимся мы вновь.
Я млею. Я в пылу, в дурмане.
В своей возлюбленной Диане,
Из чувств своих разжёг огни!
Услышь, как страстно полыхают!
Они трепещут и вздыхают...
Гори, огонь, сильней гори!
Пред ним безвольна и слаба.
Пред ним в моих глазах мольба,
XLVI.
Чтоб он меня не обманул,
Коль сердце девичье похитил.
От клятв своих не увильнул,
Когда б свой взор он мной пресытил.
Не оттолкнул бы с отвращеньем,
И с ханжеским пренебреженьем".
"Конечно нет, душа моя!
С тобой отныне буду я,
Как стук сердечный не разлучен;
Как солнца свет сияет днём.
Рука мы об руку пойдём,
По жизни, и не будет скучен,
И нищ семейный наш очаг!
Иначе сам себе я враг!"
XLVII.
"Так, значит, ты нас обеспечишь?
Всю нашу дружную семью?"
"Как сладко, пташечка, щебечешь!
Я вскоре нам гнездо совью.
В нём заживём мы преспокойно:
Уютно, сытно и довольно!
Есть у любого шанс теперь.
Распахнута любая дверь,
Пред рвением моим отныне.
Не будешь знать ни в чём отказа.
Дождавшись твоего приказа,
Исполню, словно джин в кувшине".
При сих словах её обнял,
И ловко на руки поднял.
XLVIII.
Все одноклассники Андрея,
Встречали этот Новый год,
Кто бодрствуя, а кто болея;
Кто с мрачным гнётом от невзгод;
Кто на работе; кто с семьей,
И многочисленной роднёй;
Кто в одиночестве скучал,
А кто с друзьями отмечал;
Кто водкой горе заливая;
А кто с шампанским иль с вином,
Сидел за праздничным столом,
Котлетой градус заедая;
Кто ждал лишь тягот и лишений;
А кто-то радостных свершений.
XLIX.
Но Николай в тот Новый год,
Вновь в дальнем рейсе находился.
Средь мёрзлых вековых болот,
Застрял, и на себя он злился:
Что ж в праздник дома не сиделось?
Подзаработать захотелось,
Вот и отправился он в путь.
Но, знать, судьбу не обмануть.
Надёжный друг его "КАМАЗ",
Увы, не кстати вдруг сломался.
Он завезти его пытался,
Но, видимо, не в этот раз.
Погода портилась в округе.
Уж, в пору разыграться вьюге...
L.
Сначала в вечер новогодний,
Позёмка понизу мела,
И ветерок в тот вечер поздний,
Тихонько дул. Сгустилась мгла.
Стал ветер чуточку сильней.
Снег полетел ещё плотней.
А Николай, подняв кабину,
Согнув над двигателем спину,
Принужден был во всю стараться,
"КАМАЗ" пытаясь починить,
Чтоб неполадку устранить.
Но, к сожаленью, разобраться,
Что за беда, что вдруг издох,
Движок вдруг почему заглох?
LI.
Ему понять не удалось.
Аккумулятор вскоре сел,
И Коле в темноте пришлось,
Отречься от ремонтных дел.
С конвейера держа свой курс,
"КАМАЗ" свой исчерпал ресурс.
Машина колесить устала.
Отныне грудою металла,
Она стояла средь болот.
Коль двигатель не починить,
Как Николаю дальше быть?
И он решил идти вперёд.
Искать ближайшее селенье.
Быть может там найдёт спасенье.
LII.
А ветер дует всё сильней.
Снег в темноте клубами вьётся.
В лицо он хлещет всё больней,
И вихрем бешено несётся,
По-над замёрзшей болотиной,
Лежащей белою равниной,
Среди которой вдалеке,
В торчащем густо тальнике,
Уж, раздаётся волчий вой.
Он то свирепей, то протяжней,
То приглушённей, то отважней,
Несётся над равниной той.
Сливаясь с вьюги завываньем,
Грозит бедой живым созданьям.
LIII.
Закутавшись в тулуп овчинный,
Наш Николай себе бредёт.
Дороги контур еле видный,
Вдаль за собой его ведёт.
Под ветра яростным напором,
Сгибаясь, обречённым взором,
Вглядеться хочет в темноту,
Но видит только пустоту,
Да снега белые пушинки,
Что, появляясь перед ним,
Холодным лезвием своим,
Краёв отточенные льдинки,
Лицо стремятся уколоть,
Иль царапнуть живую плоть.
LIV.
Идёт. Не утихает вьюга.
Лишь с каждым часом всё сильней.
И вьюги лучшая подруга -
Метель волОчится за ней.
И обе так они резвятся.
И вместе так они кружатся...
Одна вверху не утихает.
Другая снизу подметает.
И, дружно радуясь, снуют.
Из снега крутят карусель,
Стеля студёную постель.
Живым прохода не дают.
То наметают кучи снега,
То с удовольствием с разбега,
LV.
Его рассеивают весь,
В других местах нагромождая.
Они его счищают здесь,
Как-будто путь освобождая.
Наш Николай с трудом идёт,
Упорно двигаясь вперёд.
Ни зги не разглядеть в округе,
Лишь пелена от снежной вьюги,
Простор окутала собой,
Над человеком забавляясь.
Пред ним коврами расстилаясь.
Скрывая прочий мир земной.
Лишь скромный выбор оставляет:
Узреть, что рядом дозволяет.
LVI.
Во мраке окон свет не виден.
Селений, словно, близко нет.
Свирепый ветер ненасытен.
От фар машин не брезжит свет.
Кого ж ещё под Новый год,
В такие дебри занесёт?
А волчий вой, что слышен был,
Затих во тьме. О нём забыл,
Идущий дальше Николай.
Но только вскоре за спиной,
Звериный рык во тьме ночной,
Раздался. Боже, помогай!
Он, оглянувшись, обомлел.
А волк с разбега налетел.
LVII.
Машины мимо проезжали,
Лишь только через пару дней.
Они вниманье обращали,
На множество больших костей,
Что вдоль обочины лежали.
Взор человеческий смущали.
Хоть все обглоданные были,
Но всё ж местами сохранили,
Остатки плоти леденелой.
О, Боже, сей кошмар прерви!
Обрывки ткани все в крови,
Лежали на дороге белой.
Кровь потемнела, побурела,
И пятнами сквозь снег виднела.
LVIII.
Другой Андрея одноклассник,
Которого зовут Денис,
Всё в тот же новогодний праздник,
Забравшись дома на карниз,
Что у окна малометражки,
Его родной многоэтажки,
Торчал, как выступ, на стене.
Весьма большой по ширине.
С него не сомневаясь вниз,
Шагнул, и с жизнью рапростился.
Упав, он намертво разбился.
Так глупо отомстил Денис,
Стране, что нагло обманула.
Лицом в дерьмо нежданно ткнула.
LIX.
Отчаявшись жить в нищете,
Свои покончил с жизнью счёты,
Покорствуя самой судьбе,
Когда остался без работы,
И, потеряв все сбереженья,
Не в силах тяжкие лишенья,
Терпеть, как калик, прозябая,
На милость Божью уповая,
Тащить все беды на горбу,
Красавец, умница Илья.
Покинула его семья.
Он упокоился в гробу,
Прискорбно руки наложив,
Самоубийство совершив.
LX.
Увы, прискорбно. Очень странно,
Когда какой-то человек,
Вот так однажды, вдруг, нежданно,
Решает прекратить свой век,
И жизнь спонтанно оборвать.
В тот миг ему, уж, наплевать,
На всё, что было или будет.
На то, что люд чесной осудит.
На слёзы близких и родных,
Что все глаза по нём проплачут.
Боль и страдания не спрячут.
И будут видеть в снах ночных,
Его живым и невредимым.
Всегда желанным и любимым.
LXI.
Но ещё более прискорбно,
Когда правительство народ,
Столь беспардонно и упорно,
К никчёмной гибели ведёт,
И создаёт в своей стране,
Условия, увы, вполне,
Способные всех погубить.
К могиле путь всем проложить.
Пристало ли нам удивляться,
Что в девяностых суицид,
Когда на счастье дефицит,
Стал очень явно проявляться.
Казалось, был простым решеньем,
От бед чудесным избавленьем.
LXII.
Прозападные горлопаны,
Вполне серьёзно рассуждают,
И, отыскав на карте страны,
На их примере убеждают,
Как демократия полезна.
Что мы должны её любезно,
Принять, и у себя внедрить,
Настойчиво укоренить,
И непристанно применять,
Народ свой под шаблон ровняя,
Менталитет свой изменяя.
Кто не согласен, устранять.
Чтоб те "глупцы" в прекрасны дали,
Шагать всем прочим не мешали.
LXIII.
Весьма упрямая наука -
Статистика. Она не лгёт.
Довольно непростая штука.
Она всему свой счёт ведёт.
Скопив не мало разных данных,
В разрез идущих и желанных,
Способных либо подтвердить,
Иль на корню всё загубить,
Или, напротив, сбив нас с толку,
Туман и морок навести,
В обман сознательно ввести,
Чтоб мы гадали втихомолку,
О том, что правда, а что нет,
А, что сплошной, простите, бред.
LXIV.
Статистика даёт возможность,
Всем нам детально изучить,
И, чтоб не допустить оплошность,
Из данных вывод заключить,
Который дал бы представленье,
Для каждого на удивленье,
И поспособствовал понять,
И мыслью, и душой принять,
Факт для всех нас неоспоримый,
Что здесь совсем не для забавы,
А лишь для пользы всей державы,
(О, мой читатель досточтимый),
В своём романе привожу.
О коем тот час расскажу.
LXV.
Три случая самоубийства,
На сотню тысяч человек,
Скажу без всякого витийства,
Век девятнадцатый навлек.
Так было при России царской.
В России новой пролетарской,
Которая другим в пример,
Звалась тогда СССР,
Где изменились идеалы,
Где Бог был разом отменён,
И коммунизм учереждён,
Давно тревожные сигналы,
Звучали с силой троекратной,
Почти, как колокол набатный.
LXVI.
На сотню тысяч приходилось,
Тогда по тридцать суицидов.
Самоубийство расплодилось,
Большим разнообразьем видов.
Но то, что в девяностых стало,
Ещё сильнее удивляло.
Уже почти под пятьдесят,
Самоубийств случалось в ряд,
На сотню тысяч человек.
Надломленная жизнь губила.
В могилу люд чесной сводила.
Вот так закончился тот век,
Где "демократии рассвет",
Принёс в страну не мало бед!
LXVII.
Но, кто-то рук не опуская,
Жил и трудился вопреки...
Опасностью пренебрегая,
Сжав зубы, стиснув кулаки,
Шёл, пробираясь, напролом,
Сквозь реформизма бурелом.
Не ждал ни лести, ни награды.
С оглядкой обходил преграды.
Народ решал одну задачу,
Как выжить, бедам всем назло?
И, если крупно повезло,
Благодарил, как мог, удачу,
Надеясь: "Не в последний раз,
Удача вспомнила о нас!"