ИССА КОСТОЕВ: "Мы не должны судить плохого человека за то, что он не совершал"

Свой 80-летний юбилей отмечает заслуженный юрист России, генерал-лейтенант в отставке Исса Магометович Костоев, признанный одним из лучших следователей СССР. О том, как Исса Костоев смог добиться признательных показаний самого страшного маньяка XX века Андрея Чикатило, как расследовал в Смоленске уголовное дело сексуального маньяка-убийцы Владимира Стороженко, читайте в материале журнала СК России «Записки следователя».

Исса Костоев

Исса Магометович Костоев — генерал-лейтенант в отставке, бывший старший следователь по особо важным делам, который смог добиться при­знательных показаний самого страшного маньяка ХХ века Андрея Чикатило. Окончив юридический факультет Казахского государственного универси­тета, прошел путь от районного следователя на Северном Кавказе до на­чальника отдела по борьбе с бандитизмом, а далее начальника главного международно-правового управления Генеральной прокуратуры РФ. После поимки и разоблачения в Смоленске сексуального маньяка-убийцы Влади­мира Стороженко был признан одним из лучших следователей СССР.

— Исса Магометович, одно из громких дел в вашей следственной практике, рас­следование которого вошло в учебники криминалистики — это разоблачение смоленского душегуба Владимира Сто­роженко. В советское время преступле­ния этого серийника потрясли не толь­ко Смоленск, но и руководство страны. С какими сложностями вам пришлось столкнуться во время расследования?

— Это был 1981 год, я тогда был в центральном аппарате следственной части Прокуратуры Союза ССР. К этому моменту я уже работал в следствии до­вольно долго, более 15–16 лет. По этому делу, по-моему, есть фильм, «Следствие вели…» с Леонидом Каневским, доволь­но интересный фильм.

Стороженко, как и Чикатило, был се­рийный маньяк, совершивший 15 убийств на сексуальной почве. Очень жестокие. Среди его жертв были женщины, девуш­ки, была 12-летняя школьница. Престу­пления он начал совершать в конце 70-х годов, то есть три года его не могли вы­числить. Задерживали подозреваемых в этих преступлениях, но убийства все равно продолжались, и в своей книге я об этом деле рассказываю.

В книге, она так и называется «Пре­ступление без наказания», я рассказал о делах, где в процессе расследования допускались нарушения законности, издевательства над людьми, насилие, выбивание показаний. Вследствие чего рождались неправосудные приговоры вплоть до расстрела невиновных людей. То есть ошибки следствия повторялись судебными властями. Вот таким делам я посвятил свою книгу.

— В деле Стороженко тоже были не­виновные?

— Да, к сожалению, там по одному из убийств был осужден ни в чем не по­винный человек, муж убитой женщины. Был осужден на 9 лет. Я его освобо­ждал уже после ареста маньяка Сторо­женко. Когда он был освобожден, было возбуждено дело о нарушении законно­сти. Но, как всегда, дела эти были пре­кращены, виновные лица, допустившие нарушения, как в процессе расследова­ния, так и при рассмотрении дела в суде, не понесли положенного наказания. Бо­лее того, по этому делу был арестован и очень длительное время содержался под стражей прокурор района, которо­му были предъявлены все эти убийства. И я его освобождал еще задолго до того, как был обнаружен настоящий убийца.

В деле Стороженко было очень ха­рактерное для маньяка поведение, но в результате следственных ошибок на первоначальном этапе расследова­ния преступнику удавалось довольно длительное время находиться на сво­боде и безнаказанно продолжать свою преступную деятельность.

— Ваша книга однозначно будет ин­тересна новому, молодому поколению правоохранителей. Тема, которую вы затрагиваете, проблема, о которой Вы пишете, должны обращать на себя вни­мание, чтобы исключить повторения ошибок, правильно?

— Из своей практики я вам скажу, что, в любом многоэпизодном преступлении, совершавшемся на тер­ритории Советского Союза, да и России, когда раскрывались один, два, а может, даже целых три эпизода, бывало, что к от­ветственности привлекали невиновных людей путем злоупотребления, насилия, превышения власти, путем шантажа, угроз. И, как правило, за эти дела никто не нес ответственности. Я считаю, что эта про­блема была важна не только в советский период, но и сейчас. Поэтому, исходя из своей следственной практики, я и на­писал «Преступление без наказания».

— Исса Магометович, какое Ваше каче­ство помогло вам в раскрытии этих престу­плений? Когда Вы почувствовали, что были наказаны невиновные люди, а настоящий убийца до сих пор не пойман, или это было простое стечение обстоятельств?

— Вы знаете (задумался), если следо­ватель по расследуемому им делу, стал­киваясь с конкретными обстоятельства­ми, с конкретным человеком, работая с ним, апеллируя и располагая каки­ми-то определенными доказательствами, не может определить, имеет ли он дело с преступником или нет. Если он не мо­жет определить, что в настоящий момент перед ним преступник, и все равно сле­по идет дальше, поддается стечению обстоятельств, я это называю роковое стечение обстоятельств, если он это­му поддается и привлекает человека к ответственности и отдает его под суд, то таким следователям не место в след­ствии вообще. Такие люди должны зани­маться где-нибудь торговлей, на базаре, на рынках, но не решать судьбы людей. Если он сознательно, зная и понимая, что он человека отдает под суд, привле­кает его к ответственности и предъяв­ляет ему обвинение, не будучи уверен, не будучи абсолютно уверен, что он име­ет дело с преступником, я говорю — это не следователь, вот.

— Исcа Магометович, если спросить обывателя на улице и перечислить все Ваши дела, то в принципе большинство ответит, что самое известное, о котором они слышали, это дело Чикатило. И там же тоже был привлечен изначально не­виновный человек, ну, по крайней мере, в тех преступлениях, которые ему предъ­являли, и был расстрелян некий Крав­ченко. Скажите, пожалуйста, для Вас это дело чем-то особенным запомнилось, или это была часть работы, одно из дел, которое нужно расследовать и довести до конца, как и какие-то другие?

— Вы знаете, получилось, что дело Чикатило было последним делом в моей следственной практике. После этого я оказался совершенно неожиданно для себя в структурах политической власти, я был назначен Полномочным представителем Президента России в Республике Ингушетия. Дело Чикати­ло — это, конечно, как бы мы ни говорили, преступление века, то, что он совершал. Это самый опасный преступник ХХ века. Опять же, это дело тоже обвешено не од­ним только Кравченко, эпизодами пре­ступной деятельности лиц, занимавших­ся расследованием этого дела. И никто за это не понес никакого наказания. Хотя, я опять говорю, я возбуждал уголовные дела, направлял их для расследования в органы прокуратуры, но что касается специфики данного дела, то здесь ошиб­ки, допущенные на первоначальной ста­дии расследования, дали возможность на протяжении 12 лет преступнику — Чи­катило, в данном случае, совершать тяг­чайшие преступления. И еще раз говорю: ни один человек за то, что был расстре­лян Кравченко, в данном случае невино­вный человек, ответственности не понес.

Конечно, говоря об этом деле, следует отметить, что вывод эксперта, который ошибся в определении группы крови, когда первый раз попался Чикатило, также стал причиной такого безнаказанного перио­да расследования дела. А позже, много раз появляясь в поле зрения оперативных работников, Чикатило свободно уходил, на него не обращали внимания, ссылаясь на то, что он проверен, у него вторая груп­па крови. Тогда как искомая была 4 груп­па. И так было до тех пор, пока я лично не столкнулся с этой ситуацией.

Когда мне сказали, что «он же прове­рялся», «он сидел под стражей», «у него вторая группа крови», у меня уже был такой же случай в Смоленске несколь­ко лет назад. Вот по тому самому делу, о котором мы с вами говорили. Там тоже по одному из эпизодов была определена вторая группа, и когда я здесь с этим стол­кнулся и мне говорят, что у него вторая группа крови, я пошел на его задержание. Даже не задержание, а на его арест. До определения его группы крови, исходя из других доказательств, которые удалось путем анализа всех материалов получить и которые вывели к тому, что это должен быть он. И когда мы взяли и проверили уже после задержания его группу крови, оказа­лось, что у него 4 группа.

Конечно, потом были попытки со стороны ученых, экспертов наших, даже со стороны высоких экспертных учреждений объяс­нить, что в данном случае ситуация такая небывалая в практике судебно-медицинских исследований, что у него (Чикатило) могла быть кровь одной группы, а другие выде­ления, в частности, сперма, — это другая группа крови, так называемые парадок­сальные выделительства. Ерунда это все! Это просто попытки объяснить жестокую экспертную ошибку, способствовавшую, в том числе, и привлечению и расстрелу невиновного человека.

Поэтому, говоря в целом об этом деле, а о нем столько пишут, появились фильмы, мемуары, книги, детективы, и я просто пора­жаюсь всяким измышлениям, которые приду­мываются тем героям, которые рассказывают, как они его ловили, как они его расследовали. Все это абсолютно далеко от истины. В дей­ствительности все происходило иначе.

К Чикатило, пока он не рассказал обо всех 55 убийствах, не имел доступа ни один человек, кроме меня. И, есте­ственно, тех надзирателей, которые его охраняли. Даже камерную разработку я не позволил в отношении него проводить, чтобы с ним сидела какая-то агентура и так далее. Обстоятельства были тако­вы, что Чикатило должен был сам расска­зать о своей преступной деятельности. Ибо прямых, объективных доказательств на местах происшествий он не оставлял. Он был академик в этих вопросах. Поэтому сказать, что это было рядовое дело, я не могу. Но, вместе с тем, в плане органи­зации раскрытия и расследования дела, нельзя сказать, что это какое-то чрезвы­чайное, совершенно отдельное дело и т. д. Тот же самый поиск, тот же самый метод исключения и отбора, и на основе анали­за и организации поиска все это привело к тому, что, как только он попал в поле моего зрения, он был арестован.

— Вы в книге пишете про Чикатило, что он был очень изворотливый, очень непростой и неглупый человек, и перед вами стояла задача, чтобы он сам дал по­казания, без всякого давления. Получает­ся, между вами была своего рода такая шахматная партия. У Вас было ощущение, что Вы выиграли эту партию, учитывая всю сложность ситуации?

— Сложность, понимание, с кем ты име­ешь дело, когда работал с Чикатило, заклю­чались в том, что в обыденной жизни по об­разу своего поведения, по образованию, по семейным и прочим делам, в обществе, на работе это был человек абсолютно не подходящий для этих преступлений. Более того, из тысяч и тысяч людей, которых можно было бы заподозрить в совершенных преступлениях, Чикатило заподозрить было нельзя. Да, он грамот­ный, образованный человек, семейный, безупречного поведения. Пытавшийся по­ступить на юридический факультет МГУ, но не получилось у него, поступил на фи­лологический факультет университета, успешно окончил его. Окончил несколько университетов марксизма-ленинизма, которые во времена Советского Союза были. Человек, к которому приходили сослуживцы, знакомые в поисках правды, справедливости. Это же надо быть тако­му, его супруга после его ареста, когда узнала, в чем он обвиняется, меня лично обвиняла, что мы сумасшедшие, что по­дозреваем ее мужа, Андрея Чикатило, в убийствах, «он цыпленка за свою жизнь не убил, а вы говорите, что он детей уби­вал», — говорила она.

Совершая эти преступления на протя­жении 12-ти лет, живя в семье с женой, да и с детьми, не оставил ни одного следа. Чтобы она могла спросить, а это откуда у тебя, это надо быть академиком, я ей не раз говорил. И, что касается допросов, уже на третий день (задумался), да, на тре­тий день, в конце третьего дня нашей с ним работы я почувствовал, что я на верном пути, это, во‑первых, а во‑вторых, я почув­ствовал, чего он опасается.

Он же сидел по этому же делу, до меня. Его задерживали за два, за три года до моего приезда. Он несколько месяцев сидел. Он с этого и начал. Наши встре­чи с ним начались с этого. Он говорил, что это уже было, что его задержали, что ничего не доказали. Чтобы оправдать его арест, ему там вменили, что он украл на заводе кусок линолеума или аккуму­лятор для машины. Отпустили его. И вот когда появились обстоятельства, я начал приводить ему определенные имеющи­еся доказательства. В частности, была такая ситуация, точно такие же убийства, как ростовские, мною были затребованы сведения обо всех таких преступлениях, совершенных на территории Советского Союза. И у меня, в числе других, пришли несколько сообщений из Москвы, в дни Олимпиады‑80 было совершено точно такое же убийство, с такими же харак­терными отсечениями половых органов, грудных желез, языка в Домодедово Московской области и в Ташкентской области Узбекистана где-то в 83 году. И до того как идти на его задержание, я проверил, бывал ли он в этих горо­дах в командировках. И когда я получил по месту его работы сведения, что в дни Олимпиады он был в Москве и был в Уз­бекистане в интересующее меня время, для меня это было существенно и важно.

— По нему, по его жестам, мимике было заметно, что он понимает, что Вы его прижали, что он ищет выход, как от­вести подозрение от себя?

— Когда я начал ему задавать вопро­сы «был ли ты в дни Олимпиады в Мо­скве? Был ли в Узбекистане?», сказать «нет» он не мог, у меня лежит его аван­совый отчет, командировочный. Я по­чувствовал его растерянность и что он ищет выход из этой ситуации. Хотя я ему не говорил, что он там совершал убийства. Я спрашивал, был ли он там. Но видно же, как он отреагировал. Это определенные тактические приемы по­ведения обвиняемого, его реакция на те или иные болезненные моменты.

К тому же было установлено, задол­го до нас, что он, много лет работая в профтехучилище, в общежитии зани­мался развратными действиями, и как только я начал подходить к этим вопро­сам, он повел себя совершенно по-дру­гому. Потому что до этого он пример­но полтора дня вообще не реагировал на все задаваемые вопросы. Вообще. Создавалось ощущение, что он даже не дышит, никакой реакции не было. Вот когда я начал вводить эти вещи, у него началось, уже и реакция его была вид­на, и он где-то на седьмой день сделал первое заявление, а на девятый уже со­гласился и начал давать показания.

Это была партия тяжелая, с одной сто­роны, но когда ты уверен в том, что ты имеешь дело с преступником, здесь мно­гое имеет значение.

У меня был случай по тому же Смо­ленску, когда человек с ужасной био­графией, который на 18-й день Великой Отечественной войны перешел на сторо­ну немцев и убивал в Белоруссии людей, трижды судимый, в том числе за измену Родине, признался в совершении одного из расследуемых в Смоленске убийств. Потому что оно было совершено недале­ко от той сторожевой будки, где он де­журил. И следователи, которые работа­ли с ним, вместе с оперативниками мне докладывают, что он признался в этом убийстве. Но только в одном. И я читаю эти показания, довольно подробно рас­сказывает, описывает ее, эту потерпев­шую. Я пошел с ним, побеседовал и го­ворю следователям, пусть он откажется от этих показаний. Ну почему? Я говорю: «Не надо, вы перегнули там». Они мне: «Да нет, ну Вы же сами бесе­довали», я говорю: «Идите и работайте с ним до тех пор, пока он не откажет­ся от своих признательных показаний». Наконец, с большими усилиями он при­знался, что оговорил себя.

— Почему этот человек взял на себя преступление?

Помимо того, что с ним сидели не­посредственно разрабатывающие его люди, в огромную камеру, где содержа­лось 30-40 человек, и сообщили о том, что он изменник Родины, убивал совет­ских граждан, расстреливал семьи пар­тизан в Белоруссии. И вы можете себе представить, что другие заключенные творили с этим человеком, что они с ним делали. И, чтобы от этого ада изба­виться, он оговорил себя. Думая, пусть я расскажу, на суде я скажу, что я вот не совершал этого, видите ли, огово­рил себя. Я говорил своим следовате­лям, мол, успокойтесь, он плохой чело­век, он не имел права вообще-то жить за то, что он совершал, но мы нормаль­ные люди, мы не должны судить плохого человека за то, чего он не совершал. Освободили его, и потом оказалось, к счастью, я был прав. Что это престу­пление — одно из тех, что совершил ма­ньяк Стороженко.

— Исса Магометович, есть еще одно громкое, нашумевшее дело, которое Вы вели, и которое было довольно быстро раскрыто. Речь идет о нападении на один из универмагов столицы «Молодежный». Расскажите, пожалуйста, оно было рас­крыто, потому что преступники оказались не так умны, или, может, были примене­ны новые методики расследования?

— Да нет, никаких методик не было. Это была банда, которая состояла из ра­ботников милиции и одного работника КГБ, все они были офицеры, да, и еще был среди них военный дознаватель, между прочим, из военной прокурату­ры. Они договорились между собой со­вершить бандитское нападение на кассу, на инкассаторскую службу. Совершили они это преступление в 9 часов вечера на Минском шоссе, в универмаге «Мо­лодежный». Одного подельника своего, КГБшника, они расстреляли сами, уходя от преследования. Второй сам застрелил­ся при попытке задержать его работни­ком милиции. Один ушел.

Всю ночь шли оперативные мероприя­тия, и когда было установлено, кому при­надлежала машина, на которой передви­гались преступники, оказалось, что это был работник КГБ, потом определили, что руководил этой бандой оперуполно­моченный уголовного розыска Книгин, который застрелился.

И вот, беседуя с его матерью, я спра­шиваю ее, кто к сыну приходил послед­ним. Ну, назвала она тех, кто дружил с ее сыном, а вот приходил ли кто в ночь совершения бандитского нападения, она не знала, говорит, ее не было дома. Ска­зала, что ночью, уже после одиннадцати часов, звонил некий Финеев, тоже его коллега по работе в милиции. Я дал ко­манду найти этого Финеева. Оказалось, что он отбывает наказание по приговору суда в Калининской области, на строй­ках народного хозяйства, и иногда при­езжает в Москву к семье, и что он ему (Книгину) звонил. Финеев показал со­трудникам свой паспорт, что он родился 14 октября такого-то года, что в этот день, день нападения, у него был день рождения. Рассказал все телевизион­ные передачи, показал паспорт, сказал, что он отпросился из комендатуры отме­тить день рождения в кругу семьи. Кни­гину звонил как бывшему сослуживцу, с которым он общается.

Я нахожусь в универмаге, мне докла­дывают работники с Петровки, что Фи­неев проверен, что, как они вырази­лись, он «пустой». У него алиби, и жена подтверждает это. Я говорю, мол, все равно пусть он подождет, пока я при­еду. Я приехал на Петровку, в коридо­ре вижу — сидит Финеев. Начал с ним беседу, а уже все возможные связи двоих убитых грабителей проверяются сотрудниками, моими следователями. Я приехал на Петровку на всякий случай, пригласил его, прочитал его объяснение, написанное оперативными работниками, что он приехал, вот паспорт, вот жена, все как положено. Начал с ним беседо­вать, и он обо всем этом рассказывает, но никак не говорит о том, что в 11 ча­сов вечера он звонил Книгину. Обо всем говорит: о телевизионных передачах, о детях, что он делал, но ничего не гово­рит о том, что он звонил. Спросить его прямо об этом: «Ты звонил Книгину?»

Сопоставляю: нападение было в районе 9 часов вечера, а он звонил в 11 часов, когда преступники убегали, бросив маши­ну, их было двое, один застрелился, вто­рой ушел. Я так просчитал, что время ему добраться до дома полтора часа, он хочет, наверное, узнать, а как же Книгин. Он же не знает еще, что Книгин застрелился.

Если бы он сказал, что звонил Книгину как бывшему сослуживцу, может быть, у меня и отпало бы подозрение, но когда я вновь и вновь возвращаю его к этой детали, казалось бы, мелочи, а он упорно молчит, я почувствовал, что он не хочет говорить, что звонил Книгину.

Тогда я ему говорю: «Вот я все это вы­слушал, все, что вы рассказали, а сей­час вы расскажите, как вы совершили нападение на универмаг, кто был его организатором, кто все задумал, кто главный?» Он же как, психологически думает, что преступление было соверше­но не одним человеком, что преступников было несколько, известно, там были ты­сячи людей. Значит, как он может думать, что кто-то уже рассказал до него.

На моих глазах он начал меняться в лице, пришел в какой-то ужас, побе­лел. Он, оперативный работник, бывший старший лейтенант уголовного розыска, начал рассказывать: «А что говорить? Книгин все рассказал». Он стал расска­зывать, как это началось. Еще оказалось, что с ними четвертый сотрудник был, до­знаватель военной прокуратуры, который непосредственно не рисовался нигде, но стоял с гранатами и бутылкой с за­жигательной смесью, и если вдруг будет перепалка, если будет какая-то ситуация, чтоб забрасывать толпу этими гранатами, и вот его тоже «тепленького» дома взя­ли, раскрутили. И оказалось, что они со­вершили ранее целый ряд тягчайших преступлений, в том числе и убийство. Более того, не просто убийство, а убий­ство милиционеров в поезде, по которому, кстати, тоже были осуждены совершенно невиновные люди, три человека, один из них был приговорен к высшей мере наказания, правда, в связи с раскрытием этого дела его удалось спасти.

Опять же, никто не понес ответствен­ность за то, что те трое невиновных были привлечены по этому делу.

- Исса Магометович, в годы Вашей следственной работы не было такого ар­сенала, методик, техники вот этой всей, которая сейчас есть у следователей.

— Да нет, конечно.

— Вы считаете, сейчас все-таки намно­го легче работать следователем?

— Конечно, сейчас созданы хорошие условия для работы. Надо отдать долж­ное, Александр Иванович Бастрыкин сде­лал очень многое для ведомства, я в то время, когда создавался Следственный комитет, уже был в Совете Федерации сенатором. Я не думал, что в масштабе страны возможно организовать такую огромную машину следственного аппа­рата, обеспечить всем необходимым: по­мещениями, транспортом, условиями ра­боты, зарплатой, да много там вопросов социального блока — это, по существу, новое ведомство. Специфическое, очень серьезное, требующее огромных усилий, и с этим вопросом он блестяще справил­ся, он превзошел, во всяком случае, все мои ожидания.

Что же касается условий, и тогдашних, и нынешних, конечно, сейчас и наука ушла вперед, ДНК определяют, если бы в то время Чикатило попался, взяли бы ДНК, проверили, да и все, это он — и не вопрос. Много других достижений и науки, и кри­миналистики. Вместе с тем сам процесс наш, я имею в виду законодательство, регламентирующее следствие, мне ка­жется, требует дальнейшей проработки и существенных изменений. Много есть вещей, которые, на мой взгляд, влияют существенно на работу, на правопорядок, на качество расследования.