Не стало деда. Я собирался до него добраться три месяца, ну, или…около того. Он хрипел в телефон, бодрился, говорил медленно, как бы отбрасывая от себя тяжелые слова. Дед подбирал фразы полегче.
- С работой лады? Не женился?
- Нормально все, дед.
- Это разе нормально!? Смотри!
Он с бабкой сошёлся быстро. На танцах. Тогда все так сходились. По крайней мере, многие. Дед носил кепку, прятал неспокойный чуб, который всегда свисал к уху. Дед носил выразительные глаза. Они и сегодня, когда всматриваюсь в снимки, вглядываются, сверлят. Задают пронзительный вопрос: ты нормальный человек, не превратился в скотину? Если превратился, больше не смотри в мой снимок.
Полагаю, что дедовы глаза свели с ума не одну девушку. Так говорил его брат Борис, ныне покойник.
Дед часто приходил к нему на могилу. Мог долго там находиться. Дед носил на кладбище свои помыслы, которые живые слышать не могли, да и не хотели особо. О чем-то они там договаривали среди неряшливых кустов. До багровеющего вечера могли говорить. До низких облаков.
Дом Бориса довольно быстро изнемог, стал тревожить сельчан внезапным скрипом. Это был даже не скрип, а скрып. По ночам дом страдал одышкой. Дом деда стоял напротив.
- Ну, постой маленько. Не крошись! - говорил дом деда.
- Охота ушла. Ищи меня в траве назавтра - угрожал дом Бориса. Он шутил, так мне кажется.
Дом деда Бориса обесформился скоро, где-то через год. Весь налился пустотой и лопнул. Дом моего деда стоит, но приговаривает еле слышно:
- Ещё постою. Но дни лукавы. Дед спрашивал перед смертью, не женился ты? Бил меня в ребра. Можешь не отвечать.
Бабушка оказалась бодрее. Не шумит, вопросами не донимает. Свое горе несёт тихо, гремит посудой, ведёт хозяйство. Деда отпели, пригласили сельского священника. Он даже денег не взял, странный человек. Я деду звонил перед самой его кончиной. Смеялся, просил приехать, порадовать старика.
В ритуальной конторе бесплатно выдали крест. Сказали, что мировой дед был, забирай крест и держи породу.