Из донесения графа Аркадия Ивановича Моркова государю императору Александру I
Париж, 1/12 октября 1801 г.
Всемилостивейший Государь! Из моей депеши на имя действительного тайного советника графа Панина (Никита Петрович), Ваше Императорское Величество уже усмотреть изволили, когда именно я прибыл в Париж. Отсутствие министра иностранных дел (Талейран), продолжавшееся пять дней, замедлило мое первое свидание с ним, а равно и мою аудиенцию у первого консула республики (Наполеон Бонапарт).
Я просил, чтобы представление, совершилось без всякого церемониала, и оно так и состоялось, два часа спустя после официальных аудиенций, данных им дипломатическому корпусу.
При моих представлениях присутствовал только министр Талейран, и я вручил первому консулу лишь письмо из Вашего кабинета, которое Ваше Императорское Величество изволили поручить мне для передачи ему, не предъявляя верительных грамот, мне препорученных, чтобы устранить от моей миссии всякий официальный характер.
Вручая письмо В. И. В., я присовокупил к нему приветствие, согласующееся с его содержанием и выражающее Наше желание вступить в соглашение с Францией с целью споспешествовать к упрочению общего спокойствия и проявлять во всех случаях особенные чувства Вашего уважения и расположения к особе первого консула.
В ответ на это, первый консул, после уверений в полнейшей взаимности этих чувств, выразил сожаление, что, не взирая на эти взаимные добрые намерения, переговоры между двумя государствами останавливаются по случаю требований, основываемых на обязательствах, заключенных с Императором Павлом I-м блаженной памяти; что эти обязательства были исключительно личные и опирались на обширные и благородные соображения этого Государя и в такой степени согласовались с видами Франции, что первый консул не усомнился бы привести их в исполнение и сделаться подручником Павла I-го.
Но в настоящее время, когда В. И. В. вошли назад в пределы политики мудрой и умеренной, но обычной, то и следует вернуться к ее обычному течению; что весь вопрос теперь должен состоять в том, чтобы заключить мир, не подвергая его недоумениям, ради таких второстепенных соображений, каковы должны быть в глазах В. И. В. интересы маленького Сардинского короля (roitelel), которого пришлось бы, даже в случае его водворения в Пьемонте, поддерживать вооруженной силой, так как его подданные единодушно высказались против его возвращения; к тому же эти интересы были выставлены в таких выражениях, которые как будто предписывали законы и относились к Франции как бы к Луккской республике.
При этом он напомнил ноту, представленную моим предместником по этому предмету и жаловался, что она сделалась публичной путем газет, присовокупив, что именно эта нота и нанесла смертельный удар Сардинскому королю.
Он сделал подробное перечисление своих уступок, сделанных для В. И. В. и состоявших будто бы в стараниях, приложенных им ко всему относящемуся до курфюрста Баварского и герцога Виртембергского и в уступке тех завоеваний, которые совершены В. И. В. на бывших Венецианских островах, причем он скорбел об их участи ради производимых там турками притеснений.
В заключение он сказал: - Заключим мир, а потом уже будем говорить о другом.
Я спокойно возразил, что я никак не ожидал той речи, которую сейчас выслушал; что я полагал, наравне со всеми, что обязательства, принимаемые на себя правителями государств, заключались между государствами и не допускали других пределов, кроме тех, которые были между ними постановлены; что эти пределы не выразились нисколько в тех обязательствах, которые состоялись между покойным Императором и первым консулом, и поэтому они должны оставаться в действии и поныне.
Что виды и предположения И. И. В. были не менее обширны и благородны, чем виды Вашего Августейшего Предшественника, так как они относились до мира и благоденствия вселенной; что непрестанно выражаемое В. И. В. желание прийти к соглашению с ним по столь возвышенному вопросу, в связи с неизбежно существующим в нем сознанием своего собственного могущества, по-видимому, долженствовало устранить в его сношениях с В. И. В. всякое подозрение о преднамеренном унижении; что участие, принимаемое В. И. В. в судьбе короля Сардинского (Виктор-Эммануил I), основывалось столько же на чувстве справедливости и дружбы к этому монарху, сколько и на соображениях, которые не дозволяли Вам оставаться равнодушным к участи какого бы то ни было Европейского государства.
Что было бы весьма прискорбно предполагать, что судьба именно этого государя могла зависеть от такой случайности, как вышеупомянутая нота, в которой он вполне неповинен; что мир между нами на деле существует уже давно и что заключение трактата по этому предмету составляет лишь одну формальность; что назначение моего посольства заключалось в том, чтобы определить и установить последствия этого мира в видах общего примирения и что я с самого начала к прискорбию убеждаюсь, что вместо того, чтобы довершить столь благое дело (как я имел право надеяться, судя по столь положительным уверениям, данным мне здешним правительством) мне придется возвестить моему двору полнейшее с его (консула) стороны отступление от прежнего образа действий, с целью по видимому доказать совершенное равнодушие к сближению, которое, казалось, было вполне обоюдным.
Первый консул отвечал, что он нисколько не думал об отступлении, что он с первой минуты заговорил со мной откровенно, потому что таков уже его характер; но что он сохраняет самое примирительное настроение и надеется, что, при обсуждении вопросов, на правильно-организованных совещаниях, удастся все устроить дружелюбно и что тот примиряющий характер, которым я славлюсь, внушает ему наибольшую в том уверенность.
Так как он сделал при этом движение, чтобы удалиться, я остановил его, чтобы выполнить данное мне В. И. В. повеление и засвидетельствовать перед ним о достойном поведении г. Дюрока.
Вечером того же дня я виделся с г. Талейраном у него на дому и, возвращаясь вновь к разговору моему с первым консулом, я просил его принять на себя труд уверить сего последнего, что у нас также мало думают относиться к Французской республике наподобие Луккской, как мало опасаются, чтобы кому-либо вздумалось относиться к самой России, как к Этрурии и Цизальпинской республике (здесь дочернее предприятие Франции); что напротив того, В. И. В. сохраняет определенные намерения установить и продолжать самые дружественные отношения с Францией и в особенности достигнуть с ней соглашения по всем вопросам, касающимся до быстрого и прочного восстановления всеобщего спокойствия.
Впрочем, узнав по времени моего приезда, что все затруднения, возникавшие при наших переговорах, уже устранены за исключением статьи, относящейся до Сардинского короля, по поводу чего г. Колычеву (Степан Алексеевич), а равно и г. Дюроку поручено было обратиться к моему двору и что курьер должен был в скором времени прибыть и привести мне решение по этому предмету, - я находил нужным отложить до той минуты мои личные переговоры с ним.
До моего приезда мой предместник доносил уже В. И. В. о тех беседах, которые Бонапарт имел с вице-канцлером графом Кобенцелем (Людвиг фон), где он высказывал свое намерение сохранить за собой Пьемонт ( и на сделанное ему г. Кобенцелем возражение, что вся Европа будет протестовать против этого захвата, он отвечал: - Ладно, пусть их придут отнимать!
Это было мне подтверждено австрийским посланником и служит полнейшим доказательством, что это намерение не было последствием мнимой вспышки негодования, внушённого нотой г. Колычова, а скорее является плодом умышленного и уже давно решённого предположения.
В таких-то отношениях застал меня коллежский советник Жерве (Андрей Андреевич), доставивший мне повеления В. И. В. от 23-го минувшего августа месяца. Я без малейшего замедления просил свидания с г. Талейраном, чтобы сообщить ему их содержание.
После того, что он два дня сряду назначал мне час и потом отлагал его под предлогом вызова его к первому консулу, мне удалось застать его на третий день и, вступив в разговор, я изложил ему исторический ход всего происходившего между их кабинетом и нашим.
Я напомнил ему о пяти пунктах нами предложенных и ими принятых, что, по моему мнению, придавало им в полном смысле силу и значение предварительных мирных условий и долженствовало бы устранить все бесконечные препирания, к которым они с своей стороны прибегали.
Он оспаривал подобное значение этих пяти пунктов, относился к ним, как к простым предположениям, признанным, это правда, но подразумевая при этом необходимость взаимных уступок, которые не состоялись к тому же, и так как события развивались в противоположном смысле, то естественно приходится вернуться к новым соображениям.
Не соглашаясь с этим доводом, я предъявил ему редакцию шестого отдельного и секретного пункта, приложенного к рескрипту В. И. В-ва. Прочитав его, он сказал мне, что он находит его подходящим к их толкованию, но что он требует еще некоторых изменений, для которых он просил известного срока на размышление.
Затем он заявил мне, что его уведомили из Петербурга, что только что прибывший ко мне курьер привез мне ратификации актов, подлежавших обмену между нами и что мне было дано полнейшее, неограниченное полномочие изменять их по моему усмотрению.
Не приготовленный к тому, что это обстоятельство могло быть ему известно и не желая внушить ему моим запирательством невыгодное мнение о моей откровенности, я сознался в том и дал ему почувствовать всю цену той готовности и того прямодушия, с которыми В. И. В-у угодно действовать при этих переговорах.
Что же касается до неограниченных полномочий, которым я был облечен, по его мнению, то это правда, что оно было таково по форме изложения, но нисколько не относилось до принятых В. И. В. намерений, от которых Вам не угодно было ни в каком случае отступиться.
Тогда он перебрал все отдельные и секретные статьи и, за исключением первой, нашел их все излишними и неприменимыми к настоящим обстоятельствам, утверждая, что вторая статья, относящаяся до Италии, была в особенности бесполезна, в виду того, что судьба этой страны была уже решена трактатами в Толентино, Люневилле и Флоренции.
Что статья, обеспечивающая нейтральность за королевством Неаполитанским и Сицилийским, была слишком выгодна для Англии; а та, которая касается Баварии, была немыслима, заключая в себе предположение о возможности раздробления этого курфюршества, тогда как первый консул вступил уже с курфюрстом в соглашение о недопущении подобной случайности.
И в заключение он желал обратить меня к подписи лишь одного прямого договора. Тогда я встал, прося его снабдить меня паспортом для курьера, с которым я отправлю донесение о том настроении, которое я застал здесь и которое столь мало согласовалось с расположением, обнаруженным В. И. В-м.
Он удержал меня, сказав, что, отправляя подобное донесение, я не воздам должной справедливости истинным чувствам, здесь питаемым; что первый консул искренно расположен действовать в угоду В. И. В. и если он, Талейран, сделал мне несколько возражений, то лишь потому, что они вытекали из самого хода событий, но что они, тем не менее, могут быть улажены и что он надеется убедить меня в том вполне, при первом предстоящем нам свидании.
Слухи о близком примирении с Англией последовали вскоре за моим прибытием в этот город, и их достоверность в некотором смысле подтверждалась для меня столько же теми замедлениями, которыми сопровождали признание моих полномочий, сколько и теми новыми затруднениями, которые были возбуждаемы при обсуждении возложенных на меня переговоров.
И действительно, прошел только один промежуточный день между той конференцией, о которой я только что имел счастье доносить В. И В. официальным извещением, что предварительные условия подписаны.
В тот же день я отправился поздравить министра Талейрана, прося его уверить первого консула, что это событие будет для В. И. В. чрезвычайно приятно и, переходя затем к частной беседе, я вновь заговорил с ним о статье, относящейся до Сардинского короля.
Тогда он уже совсем снял маску и, не высказывая прямо, что это уже было предрешено, дал мне понять, что Пьемонт будет удержан, разве только Англия отступится от приобретения острова Цейлона. Он присовокупил, что он открывает мне это конфиденциально.
Я отвечал, что могу тоже сообщить ему не менее конфиденциально, что, какова бы ни была редакция, принятая нами с общего согласия для статьи о Сардинском короле, но что В. И. В. не прекратит Ваших настояний насчет восстановления прав этого государя и будет готов присоединиться ко всем державам, расположенным содействовать этой цели.
Он возразил мне, что ни одно государство этому не сочувствует и что сама Англия, коснувшись в предварительных условиях Италии и короля Неаполитанского, не упомянула даже о Сардинском короле. Мы расстались, условившись сойтись вновь после завтра в здании министерства иностранных дел.
Состоявшееся примирение с Англией и моя уверенность в миролюбивых намерениях В. И. В. убедили меня в безусловной необходимости заключить Ваши переговоры с Францией.
В этом убеждении, глубоко затаенном в самом себе, я свиделся вновь с г. Талейраном. Он в последний раз перечислил все отдельные и секретные статьи договора. Он не возразил ничего против первой статьи, но ограничился тем, что выставил все великие преимущества, доставляемые ею В. И. В., благодаря тому влиянию, которое она упрочивает за Вами в делах Германии.
Я отвечал ему, что это влияние существует уже давно и всегда будет существовать, не вследствие этой статьи, но силой вещей и вследствие тех средств, которые Провидению угодно было даровать В. И. В-ву, и что, соразмеряя его с влиянием Франции, Вы не имели в виду иной цели, как содействовать к восстановлению всеобщего спокойствия.
Он перешел ко второй статье и предложила мне разъяснить ее нотой, приложенной к договору, где было бы им выражено, что обе договаривающиеся стороны не желают, чтобы этою статьей были в чем бы то ни было нарушены трактаты, заключенные в Толентино, Люневилле и Флоренции, которые установят судьбу Италии и пр. и пр.
Я объявил ему, что я не могу допустить ноты, составленной таким образом, потому что она подразумевала бы признание Вами этих трактатов, которые никогда не были сообщаемы В. И. В-ну, но если бы он выразил в этой ноте, что Франция не намерена нарушать вышеприведенных трактатов и что этот договор обязателен лишь для одной стороны, я согласился бы принять ее, хотя считаю ее совершенно излишней, так как сама статья договора касается только последующих предметов и что одно это значение их уже ведет к тому, чтобы не заниматься тем, что уже решено.
Он принял мое предложение, но настаивал на необходимости ноты.
При статье III, при слове "примирение" он просил прибавить выраженie "окончательное", потому что, сказал он, ему предстояло заключить предварительный договор с турецким посланником. Я согласился на это.
Статья VI была вновь предметом долгих прений. После долгих настояний, чтобы было помещено слово "восстановление" короля Сардинского во всех его владениях, я, наконец, предложил следующую редакцию:
"Интересы Е. В. короля Сардинского и его владений будут обсуждены и определены по-особому последующему соглашению между Е. В. Императором Всероссийским и первым консулом Французской республики".
Мне не удалось провести эту редакцию, не смотря на ее скромное значение, и я был вынужден предпочесть ту, которую предложил взамен г. Талейран, причем я впрочем, заявил, что я, быть может, подвергаю себя полнейшему непризнанию, и что затем мне нельзя уже будет приступить к обмену договоров впредь до новых распоряжений.
Министр Талейран предложил, чтобы статья VIII, относящаяся до Баварии, также вошла в объяснительную ноту. В виду того, что это разъяснение не имеет никакого значения и совпадает с редакцией самой статьи, которая не определяет никакого обязательства, но представляет возможность прийти к добровольному соглашению с обоюдного согласия, я принял это предложение, ограничившись указанием, что оно вполне бесполезно.
При статье IX Талейран попытался ввести оговорку относительно "обеспечения независимости и конституции семи соединенных островов, принадлежавших прежде Венеции", желая исключить, говорил он, несколько деревень, находящихся на материке, в видах поощрения нескольких личностей, которые оказали услуги французам, когда они там господствовали.
Я положительно отверг это предложение, и его действительная цель состояла в том, чтобы поддерживать те сношения, которые образовались у них в той местности и которые следует не поддерживать, а уничтожать.
Наконец он предложил заменить названия отдельных, секретных статей именем секретного соглашения. Когда я спросил о причине подобной перемены, он отвечал мне, что их правительство есть новое и что всякий шаг его служит для него предметом колебаний. Так как это не имело большего значения, то я согласился.
Затем он настаивал на необходимости приступить к немедленному обмену обоюдных ратификаций, под тем предлогом, что эта мера была существенно нужна для того, чтобы ускорить то соглашение, которое водворялось секретным договором между двумя государствами.
Имея в виду, что на основании инструкций, данных мне при отъезде, мне было предписано, в случае известных предположений (которые были оценены по достоинству и которые даже в мое кратковременное здесь пребывание уже вполне осуществились) наблюдать за направлением правительства и вести пустые переговоры до новых случайностей, я нашел, что не могу лучше выполнить намерения В. И. В., как выразив согласие принять эти акты в том виде и в том изложении, в котором нам удалось их составить с французским министром; а потому, собравшись (26 сент.) 8 окт., мы взаимно подписали эти акты в числе трех, а именно:
"Мирный договор"; "Секретное соглашение" с числом на два дня позднейшим и приложенную к нему "ноту", заключающую в себе условия в пользу его светлости маркграфа Баденского, присовокупленную по требованию первого консула, желавшего предъявить тем новое доказательство своего уважения к особе В. И. В.
Взвесив вышеприведенное основание, на которое сослался министр Талейран, я также согласился приступить к обмену ратификаций, что и было нами исполнено два дня спустя, т. е. (28 сент). 10 окт., и я имею честь повергнуть при сем все эти акты к стопам В. И. В-ва.
Если мое усердие затмило мой разум и он не оправдал того доверия, которого В. И. В. меня удостоили, я осмеливаюсь прибегнуть к Вашему великодушному снисхождению во имя того побуждения, которое мной руководило. С глубочайшим уважением и пр.
Продолжение следует…