Из писем (по ссылке часть первая) князя А. М. Белосельского-Белозерского к графу И. А. Остерману (избранные места)
Турин, 25 августа (5 сентября) 1792 г.
26 августа Национальное Собрание (здесь Франции) подтвердило неслыханный военный проект против королей и неприятельских предводителей. 1200 волонтеров, под именем "тиранисид", хотят под клятвой идти для умерщвления их всеми возможными средствами. Кинжалы и пистолеты будут их оружием (тогда и в Россию поехал с умыслом на жизнь Екатерины некто Басевиль (см. Храповицкого, 8 апреля 1792)).
Дело уже было шло о назначении жалованья этим 1200 извергам; но по представлению трех депутатов, что этот способ навлечет адскую войну, собрание отослало определение оное на рассмотрение комитета.
Жители департамента Жюра, думая, что примечаемые в Швейцарии движения могут быть неприятельскими, выслали большую часть своей черни на границу; они не просят войск, надеясь сами собой сделать отпор нападениям швейцарцев.
Из Берна пишут, что эрнестский полк с двумястами, не помню, другого какого-то полка, получил повеление идти в Порантрю, выбить наконец французские войска, которые там давно находятся. Якобинцы совокупились с новыми силами, и вот смысл адресов, что они распустили в народе:
"Ежели не поспешите погубить ваших неприятелей, то они вас погубят. Ежели убоитесь вы смерти, то пропадете все. Напротив того, ежели вы ее презрите, ежели пойдете ей навстречу, то большинство все при нас останется: потому что, пусть неприятель искуснее, но мы многочисленнее и храбрее.
Мы будем сражаться за наших жен, детей, и в ряду с ними. Ежели хотя положить, что каждый немецкий солдат убьет пятерых французов, то сам не уцелеет от шестого. Эта победа, может, стоить нам будет миллиона людей; но за то неприятельская армия вся рассыплется.
Теперь надобно знать, чего вы неотменно хотите? Того ли, чтобы Франция была населенною 24 или только 23 миллионами жителей? В первом случае народ истреблен будет весь, во втором - 23 миллиона спасутся и останутся вольными.
Теперь уже вы сами приметить можете, что собрание для конституции вас обольстило и что законодательное спасти вас не может, и так осталось вам только объявить, что народ силу самодержавия, объявлением прав утвержденную, возвращает к себе опять, как дело такое, которым собранию совладеть нельзя.
Когда же самодержавие единожды присвоено народом будет себе, то не останется никакой другой власти, кроме сопряженной с первобытными сеймами, самое Национальное Собрание не иначе будет продолжать какую-нибудь власть, как по мере вашей доверенности.
Но как отечество находится в опасности, то не отменен срок созвать общенародное сословие, которое имеет преобразить всю машину правления. Почему и нужно сыскать всевозможные средства, удаляющие разврат от оного, превратить исполнительную силу и обуздать Национальное Собрание.
Это венценосное сословие имеет судить короля, который нам изменил, вследствие чего все публичные чиновники, поставленные королем, удалены быть должны от первобытных сеймов, так как и все вообще избирательные корпуса. Добровольные же выборы производимы будут народом, всем народом, никем другим кроме народа.
Легко можно подкупить в каком-нибудь департаменте триста или четыреста изборщиков; но подкупить 80 тысяч - это дело несбыточное".
Вот тактика, за которую принялись якобинцы для произведения нового народовосстания, для уничтожены конституции 1789 года и для основания нового беспорядка, в чем уже они по большей части успели.
Ежели позволено прорекать в таких замешанных делах, то по присловице милорда Чатама: "Настоящее чревато будущим", - скажу я, - что герцог Брауншвейгский, правда успехами своими хотя может отвести в сторону принятые французским народом меры, но будет ли он в состоянии их уничтожить?
Восстановить силой монархическое урядство, предполагаемое в его манифесте, теперь уже поздно; а дожидаться того, чтобы этот народ, образумившись от опустошающего его состояние сам начал стараться о восстановлении своего порядка, то еще рано.
Да хотя бы предположить, что герцог Брауншвейгский наверно сломит сумасшедшую борзость французского народа, и что возвратит хотя тень с его толь желанного покоя для всех: то надолго ли это продолжится? Надеется ли он справедливо, так как говорят эмигранты, пробыть одну только зиму во Франции для успокоении ее? И двух и трех лет на то мало.
Турин, 1 (12) сентября 1792 г.
2-го сентября произошла в Париже новая, а не последняя катастрофа. Гонец от Люкнера прискакал с известием, что обложенный неприятелями город Вердюн не выдержит и 8 дней осады.
Повсюду разошлись слухи. Народ восстал. Забили в набат. Ужасная толпа заклокотала: нас грозят резать, так предупредим мщением! Изверги пустились по всем темницам, разломали у всех двери и, составив между собой уродственное судилище, казнили и жаловали, как в буйную голову попадалось.
Демократов освободили, а прочих всех без изъятия перекололи штыками. Сколь ни старались некоторые депутаты спасти нескольких заключенных, как-то: двух Монморси, мадам Турсель с дочерью, гофмейстерину дофина и мадам Лямбаль, принцессу крови его Сардинского величества, но было тщетно. Все они перерезаны. Число может простираться до 2000.
Голова мадам Лямбаль принесена была на пике пред окна королевы с ужасным воем, но местопребывание королевской семьи осталось неприкосновенным. Вскоре потом все утихло, и театры загобзились по-прежнему. Определено собрать новую армию из 150 тыс. человек, из коих 60 тыс. идут уже в Шалон.
Турин, 8 (19) Сентября 1792 г.
По кончине ее светлости, княгини де Лямбаль, урожденной Кариньянской, замученной 9-го сентября в Париже, Сардинский двор наложил траур на три недели. Кажется, что она была предназначена жертвою такому кровопийству, по найденным в королевской шкатулке двум ее руки письмам о смутных нынешних делах.
Но слух о насильственной смерти мадам Турседь, ее дочери, двух королевских горничных открылся ложным: они спаслись. На третий день после того началось было волнение близ Тампля; но протянутая трехцветная лента, знак того предела, который народу не должно было переходить, была уважена и удержала от дальнейшего буйства.
Это ясно доказывает, что как парижская чернь ни нагла и ни своевольна в своей горячке, однако все она наводится какой-то спрятанной рукой, которая назначает жертвы и соображает происшествия.
11-го сего месяца марсельский муниципалитет отобрал силой у подозреваемых обывателей все оружие и все серебро, как в монете, так и в посуде; а на обмен им дал ассигнаты. Многие купцы притом схвачены и посажены в тюрьму. На этих днях услышим мы, что они все перерезаны, так как это случилось в Лионе, в Париже и в Версале, где недавно замучены 52 арестанта, везенные из Орлеана в Париж для представления на новый верхний национальный суд.
Герцог Бриссак есть из числа оных, так как и отставной министр Делессар, который наверно был искуснейший между поборниками революции; но в это непостижимое время прежде бывшие "зельными" (сильными в славе) оказываются будто агнцами и подъемлют участь слабости и мягкодушия.
Род купцов во Франции, как и в соседних с нею землях (в каковой, например, я нахожусь) в тайне потворствовал усилия демократичества, замечтав, что богатство доставит им скоро преимущества и почести; но с нескольких дней большая часть негоциантов поговаривает другим образом. Беспорядок в политике спустился до торговли.
Многие банкиры в Париже, в Лионе, в Бордо оставили или остановили все свои дела с чужими краями, а многие и совсем разорились. Чернь зачинает уже почитать их заодно с аристократами, и громоносная буря час от часу ближе к ним приближается.
Торговля в Пьемонте великий уже чувствует ущерб от нового злопорядка 10-го августа. Наперед сего ежегодно здесь получали за вывозы шелков около пяти миллионов французских ливров, а нынешним летом почти ничего.
Лионские фабрики теперь издерживают остаток из заготовленных шелков, а отсюда, по причине ужасной перспективы, ничего не выписывают, так что здешние купцы не знают, что делать с умножающимися в их кладовых шелками. Вооруженная и необузданная сволочь опять умножается на границах Савойи и Ниццы и причиняет новые страхи Сардинскому правительству.
К несчастью, день ото дня становится вероятнее, что народ в Савойе находится в скрытном волнении, т. е. в состоянии такого раздражения, которое от малейшей искры может родить пожар. Французские шайки то знают совершенно и каждый день требуют дозволения ворваться в Савойю.
Генерал Монтескье до сих пор успел их удерживать; но слух носится, что скоро совладеть не может, и что уже грозят поступить с ним как с аристократом; он и сам ожидает сей общей участи. Опасно, чтобы, от приближения герцога Брауншвейгского, рассыпанные толпы французов, подвинувшись к савойским границам, их не перешли и не выместили своего стыда грабительством над землями тестя графа д’Артуа.
Наверно Сардинский король не в силах оборонять все пространство своих границ. Ежели 50 тыс. бесштанников в бешенстве ворвутся в Савойю, то она потеряна; однако на это принимают здесь всякие предосторожности. Но так как я имел честь сказать самому королю, умереннейшая и безопаснейшая ухватка для него есть не та, чтобы он готовился к обороне (потому что это невозможно), но сам бы предупредил французов, потому что это одно и остается средство годным и благовременным к защите его земли, занимая французов в их собственной.
До сих пор еще не видно, чтобы это мнение брало верх, хотя и сам он чувствует всю важность оного. Искренняя досада его на неучастие в советываниях, а может быть и на неуважение своей особы при Венском дворе, в походе таком, в котором бы и сам он желал показать себя; непрочность помощи, данной ему за этим; надежность, что этим летом не будет атакован французами; часто повторяемый совет некоторых министров не пускаться на отважный случай (без крайней нужды обороны) потерять Савойю, чрез бунт, укрощаемый доселе только присутствием войск: все сии обстоятельства изменяют, кажется, характер его величества, каковой он сперва обнаружил, и делают его нерешительным, беспокойным и даже слабым в здоровье.
Турин, 11 (22) сентября 1792 г.
Его Сардинское величество решился выпустить еще ассигнации на восемь миллионов ливров. Из Турина недавно послано в Савойю и Ниццу еще несколько военных снарядов. Лагерь при Салюсе начинает распускаться, две тысячи человек отправляются в Савойю, да две же в Ниццу. Здесь вообще опасаются нападения от французских шаек, и уже дано повеление посланникам при мадридском и лондонском дворах сноситься на случай о помощи.
На сих днях, в разные места Савойи перебежало более 600 неприсяжных французских попов (здесь не принявшие присяги новому правительству во время французской революции). Их теперь там считается близ двух тысяч, да почти столько же в полуденных провинциях короля. 4-го (15-го) сего месяца спустившиеся по Роне два судна с национальными гвардейцами выгрузились было для грабительства на савойский край, против Пьер-Шатель.
Несколько пьемонтских гренадеров с офицером побежали к ним навстречу, и зачалась сильная драка, которая кончилась в честь пьемонтцев. Несколько ранено с обеих сторон. Французы, отступив в Пьер-Шатель, выстрелили несколько раз из пушек и повредили дома той савойской слободы, где они хотели выступить на берег. Французский комендант пьер-шательский выслал тотчас с извинениями, охуждая бесштанников, поступивших так без повеления.
Известно, что французские при Фор-Барро войска оказывают сумасшедшую нетерпеливость впасть в Савойю, что генерал Монтескье самолично уговаривал их недавно и им сказал, что он для истребования на то повеления отнесся к Национальному Собранию. В самой вещи, пишут из Парижа, что это требование предложено и отослано на рассмотрение дипломатического комитета.
Здешний двор очень беспокоен, вчера по этому же делу отправлен курьер в Милан, чтобы австрийский корпус привести в состояние выступить в поход по первому знаку. Гельветический сейм решился вторично, так как я имел честь предсказать вашему сиятельству, держаться вооружённого нейтралитета, как ни представлял напротив венский посланник.
Маленькие кантоны, правда, очень добивались нарушить оный и идти против французов силой, но мнение Цюриха, Фрибура, а особливо Берна превозмогло. Всенародное сословие сходится уже в Париже.
Дело начнется судом над королем, и для этого переведен он во второй этаж Тампльской башни, где близ его комнаты отделана зала для комиссаров, имеющих каждый день собираться для предложения его величеству разных вопросов. Он наверно приговорен будет на смерть, если герцог Брауншвейгский не подоспеет благовременно. Королева и остаток рассеянной в Париже королевской партии ожидать должны такой же участи.
Но сказывают, что королева твердо решилась не поддать себя такому посрамлению, и для того имеет завсегда при себе кинжал и самый сильный яд. Между тем, данных муниципалитетом ей, ее дочери и мадам Елизавете служительниц она отослала. Итак, сия порфирородная семья принуждена теперь сама на себя работать.
Турин, 27 октября (7 ноября) 1792 года
Посланный от его Сардинского величества в Англию курьер, после наводнения французов в его владения, третьего дня сюда обратно приехал. Чтобы не встретиться в Германии с войсками под предводительством Кюстина, принужден он был объехать круг почти на сто миль, поворотил даже через Кассель, где, сказывают, страх от приближения французов и желание большей части недовольного своим государем народа составляли совершенный контраст.
Дороги, по которым он ехал, гобзились (кишели) людьми, спасавшимися из города в город. Наконец приехал он сюда через Тироль с ответом от лондонского двора немного значащим: кроме учтивостей, соболезнований, сострадания и обещания употребить при времени и при месте свои доброжелательства, ничего более нет.
Это время подлинно очень критическое, и это место еще очень неизвестно. Ежели разные министры съезжаются для конгресса в Люксембург, то французы не послали еще туда своего полномочного, да вероятно, что и не пошлют. Надменные и величаясь своими успехами до крайности, они не иначе захотят трактовать, как стоя в ружье…
Турин, 27 ноября (8 декабря) 1792 года
Его Сардинское величество приказал произвести военный суд над арестованным уже в Кони садюсского полка майором Вилла-Марина, который, будучи командован графом Сент-Андре под Соспелло с тремя стами человек против французов, но услыша на дороге от идущего оттуда крестьянина, что число французов простирается до двух тысяч, возвратился и не дошел до неприятелей.
По последним из Женевы известиям, сей город вновь угрожается посещением французов по причине восставшей между чернью сильной партии в пользу бесштанников.
Слух здесь также носится, что французы намерены ворваться в Пьемонт вдруг с четырех сторон, то есть с Савойской, Пиньерольской, Генуэзской и Миланской, вследствие чего народ и город находятся в унынии, видя наипаче те меры, которые и здешний город берет к обороне.
25 ноября (6 декабря) ее королевское величество герцогиня Аостская разрешилась от бремени рождением принцессы, которой в святом крещении наречены имена Marie-Josephie-Victoire-Beatrice.
Третьего дня приведены сюда двадцать два француза, взятые в полон здешними войсками под Соспелло.
Турин, 11 (22) декабря 1792 года
Вчера прискакал сюда вестник, но все не с радостной вестью. Он приехал из крепости Кони или Кунео. Содержание его писем есть следующее: четверо молодых офицеров, стоя в церкви, хохотали столь же громко, как в театре.
Может быть, кроме кощунства, издевались они над стоящим близ них с благоговением степенным человеком. Он им выговорил. По окончании службы, офицеры, напав на этого человека, требовали, чтобы он, пав перед ними на колени, просил прощения.
Невинный не хотел просить прощения - свара умножилась. Подоспел объезд, и невинного повели под караул. Граждане, узнав о том, отбили его силой; потом вооружившись, в числе 800 человек, приступили еще с большим остервенением к дому коменданта и требовали единогласно заарестовать и наказать кощунствующих офицеров.
Комендант заарестовал их и успокоил несколько граждан. Но как дело это очень колкое, то он заблагорассудил отнестись к королю в дальнейшем судопроизводстве. В Кьери, городе, составлявшим в древние времена республику, открылось сильное роптание. Туда посылается батальон полка де-ла-Марин…
Всеподданнейшее донесение князя Белосельского
Ее Императорскому Величеству. Рескрипт Вашего Императорского Величества от 14 июля получить удостоился и на другой день вручил высочайшую грамоту вашу королю на особливой аудиенции.
Король засвидетельствовал чувствительнейшее удовольствие о благополучном разрешении от бремени Ее Императорского Высочества (Ольги Павловны) и о умножении вашей Фамилии.
Он просил меня повергнуть пред стопы Вашего Величества жертву его почитания и приветствия. Потом, разговаривая о многоразличных успехах, увенчивающих, как в запуски, предприятия Вашего Величества, присовокупил он:
"Что касается до меня, то я в особливости признаю себя обязанным Государыне вашей. Писано мне, что она одобрила мой откровенный и скорый поступок в рассуждении французских дел, и никто столь высоко не почитает ее одобрения, как я.
О ежели бы она царствовала ближе к нам, то я бы первый, с моими войсками пошел в ее след и, может быть, порядок во Франции восстановлен бы уже был, или по крайней мере все бы уже знали, как себя вести в сем подвиге. Вы видите, что я теперь остаюсь одинок... Я не довольно силен.... Длина моих границ от Женевы до Ниццы ужасна.... Савойя и графство Ницское суть земли открытые... К тому же есть и у нас много голов, напорошенных французским дурманом...
Войска мои находятся в изрядном состоянии. Я сделал им, по возможности, наилучшую расстановку в пользу немецких армий. Данный мне австрийский корпус весьма мал... Ежели теперь прикажу я ему выступить в поход, то Монтескье по первом известии впадет с ордою разбойников в Савойю.
Я не боюсь завоеваний от него, но мне болезненно видеть ужас опустошения, каковой он может нанести сей части любимых моих подданных. Меня еще не очень допускают в советования двух немецких дворов. Я остаюсь одинок.
Между тем содержание моих войск за горами в Ницце стоит мне ужасно дорого, всякую всячину надобно им посылать отсюда. В Савойе не родится даже и столько хлеба, сколько нужно для прокормления там жителей. Наперед сего вывозили туда его из Франции, а теперь мятеж доведет до того, что сами французы помирать будут с голода.
Я все, ожидаю известия о каком-нибудь сильном подвиге герцога Брауншвейгского. Между же тем я все еще висну так как паук на паутине".
Вот вся сила бывшей у меня с королем беседы. Проникнуть последствия оной есть дело прозорливости и провидения Вашего Императорского Величества.