Он в 1928 году любил гулять по Невскому проспекту в пилотке с "ослиными ушами" и с тросточкой, увенчанной старинным автомобильным клаксоном с резиновой черной "грушей", и распугивать прохожих.
А еще жадно интересовался оккультизмом (переписал тексты Папюса "Изумрудная скрижаль Гермеса" и "Способ приготовления философского камня"), показывал фокусы на детских утренниках во Дворце пионеров и подписывался "чинарем-взиральником".
И утверждал, что "сила, заложенная в словах, должна быть освобождена".
И именно ему в 1927 году Казимир Малевич подарил свою книгу "Бог не скинут" с подписью: "Идите и останавливайте прогресс".
Высокий, долговязый, всегда с серьезным лицом и удивительными стихами - бесконечно мною любимый ДАНИИЛ ХАРМС (1905–1942), не искрометный весельчак, сочинявший, хрустящие звонкой рифмой аки сладкая вафелька юморески.
Постоянство веселья и грязи.
Вода в реке журчит, прохладна,
И тень от гор ложится в поле,
и гаснет в небе свет. И птицы
уже летают в сновиденьях.
А дворник с черными усами
стоит всю ночь под воротами
и чешет грязными руками
под грязной шапкой свой затылок.
И в окнах слышен крик веселый,
и топот ног, и звон бутылок.
Проходит день, потом неделя,
потом года проходят мимо,
и люди стройными рядами
в своих могилах исчезают.
А дворник с черными усами
стоит года под воротами,
и чешет грязными руками
под грязной шапкой свой затылок.
И в окнах слышен крик веселый,
и топот ног, и звон бутылок.
Луна и солнце побледнели,
созвездья форму изменили.
Движенье сделалось тягучим,
и время стало, как песок.
А дворник с черными усами
стоит опять под воротами
и чешет грязными руками
под грязной шапкой свой затылок.
И в окнах слышен крик веселый,
и топот ног, и звон бутылок.
1933.
Даниил Хармс - очень петербургский поэт, ибо его фантасмагории есть та самая питерская традиция, представленная, скажем, Гоголем, ранним Достоевским, Погорельским, когда именно будничное, то, что от прозы жизни, вдруг оказывается таинственным, аки мистическое заклинание... поданное как детская считалка.
Хармс - это и хлебниковская заумь, и пушкинская ясность, и странное единение комизма, лирики и мистики.
И вот как отделить одно от другого и третьего не совсем понятно, да и стоит ли? Ведь миром руководит прозаичный "дворник с черными усами" и "грязными руками". И он, этот дворник, переживет всех: и воду, и солнце, и луну, и созвездия. Не переживет он только свой такой маленький, но такой большой мир - "топот ног и звон бутылок". Потому что мир этот вечен ровно так же, как и сам дворник.
А - актуальненько.
Скажу вам грозно:
хвост мудрого человека
опасен беспечному лентяю.
Чуть только тот забудет название года
хвост обмахнёт пыль памяти безумца
прощай тогда речей свобода!
Уже выкатывает солнце новые дни
рядами ставит их на выбор.
Скажу вам грозно: лишь мы одни -
поэты, знаем дней катыбр.
все
4 апреля 1931.
Да, он хотел писать только для взрослых (а еще лучше для молодых и пышных женщин, которых он просто обожал), но по иронии судьбы зарабатывать мог только детской литературой.
Т.е писать для детей, которых Хармс, к слову, не любил. Поэтому он с ними никогда не сюсюкается и не упрощает формы, хотя, думается, в этом и есть очарование Хармса, Дандана, Шустерлинга, Чармса - имел Даниил Иванович такую привычку, псевдонимы менять.
Кстати, слово, "чинарь", которым Хармс подписывался, было придумано Александром Введенским. Произведено от слова "чин", но это не про чиновников, а имеется в виду духовный ранг. Сам Введенский с 1925 по 1926/27 года подписывал свои стихи "Чинарь АВТО-ритет бессмыслицы", а Хармс - "чинарем-взиральником".
Введенский, к слову, тоже личность прелюбопытнейшая.
Он был назван в честь Александра Невского, слыл азартным картежником и любил жить в гостинице.
А еще утверждал, что "поэзия производит только словесное чудо, а не настоящее", т.е, чтобы действительно понять поэзию, ЕЕ НУЖНО НЕ ПОНЯТЬ.
Они оба, Хармс и Введенский, входили в поэтическо-философский кружок ОБЭРИУ - Объединения реального искусства (справедливости ради отмечу, что "чинарями" все члены кружка себя называли: и Яков Друскин, и Леонид Липавский, и Николай Олейников, и Николай Заболоцкий, и Юрий Владимиров...).
Вот отрывок из их манифеста, напечатанного в "Афишах Дома печати" в январе 1928 года:
"Кто мы? И почему мы? Мы, обэриуты, - честные работники своего искусства. Мы - поэты нового мироощущения и нового искусства. Мы - творцы не только нового поэтического языка, но и созидатели нового ощущения жизни и ее предметов... Посмотрите на предмет голыми глазами, и вы увидите его впервые очищенным от ветхой литературной позолоты. Может быть, вы будете утверждать, что наши сюжеты "не-реальны" и "не-логичны"? А кто сказал, что житейская логика обязательна для искусства?... Ощущать мир рабочим движением руки, очищать предмет от мусора стародавних истлевших культур, - разве это не реальная потребность нашего времени? Поэтому и объединение наше носит название ОБЭРИУ - Объединение реального искусства".
Поэзия - это вам не манная каша, утверждали они.
Тогда как шок вполне может быть грушевым соком (сравнение не мое, а Антона Лоскутова из его пьесы "Рождество"). Или артишоком 😂 (это уже мои шуточки).
И если вы считаете, что соврик - это божечтотакое и счемэтоедят, то вот вам сказ про "Три левых часа".
На дворе было 24 января, шел 1928 год. Дом печати на Фонтанке (здание Шуваловского дворца) был полон людей, собравшихся посмотреть перформанс обэриутов (тогда, конечно, такого понятия не существовало и люди пришли просто хорошо провести время).
Итак. Вечер длился три часа.
Акт первый. Выступление Введенского, Хармса, Заболоцкого, Вагинова, Бахтерева, которых простое исполнение стихов само собой не устраивало и они подготовили сюрприз, т.е театрализацию, конечно, ни коим образом не соответствовавшую содержанию стихов.
Так, Хармс читал свои фонетические произведения, сидя на черном лакированном шкафу, который передвигали помощники, а Введенский выехал на трехколесном велосипеде.
Акт второй. Спектакль по абсурдистской пьесе Хармса "Елизавета Бам". Но и тут простого спектакля не вышло, ибо "Мы обэриуты, а не писатели-сезонники!" - постановку играли непрофессиональные актеры.
Акт третий, кинематографический. Но и тут пирогов с капустой никто не предложил, а подали на сладкое экспериментальную антивоенную киноленту "Мясорубка" Александра Разумовского и Климентия Минца (увы и ах, фильм этот ныне утрачен). Большую часть сюжетной линии занимали кадры движущегося товарного поезда с солдатами.
Конечно, такого рода акты "вандализма" советский люд терпеть долго не мог. Обэриутов обозвали кружком, "враждебным социалистическому строительству и советской революционной литературе", и запретили выступать на публике и вообще везде. То было в апреле 1930 года.
А в декабре 1931-го были первый раз арестованы Хармс и Введенский. Обвинили их по статье 58-10 действовавшего тогда Уголовного кодекса РСФСР и выслали из Ленинграда в Курск. Осенью 1932 года оба поэта, искалеченные душой и телом, вернулись домой и с весны 1933 года возобновились выступления и регулярные встречи инакомыслящих обэриутов.
Правда недолго.
20 июля 1937 года по обвинению в шпионаже и участии в контрреволюционном троцкистском подполье арестовали Николая Олейникова. На допросах его пытали - он дал признательные показания, т.е "сознался". Расстрелян в 1937 году как "участник контрреволюционной троцкистской организации".
27 сентября 1941 года арестовали Александра Введенского. Погиб от плеврита в тюремном вагоне на этапе в Казань в 1941 году (согласно официальному свидетельству о смерти).
23 августа 1941 года повторно арестовали Даниила Хармса. Диагноз - "контрреволюционно настроен, распространяет в своем окружении контрреволюционные клеветнические и пораженческие настроения".
На допросах Хармс имитировал душевнобольного и надо сказать удачно, ибо они поверили - выписка из акта мед.освидетельствования гласит: "Высказывает обширные бредовые идеи изобретательства". Отправили его, ясное дело, в тюремную психиатрическую больницу - обвинен за "контрреволюционную пораженческую агитацию, направленную к подрыву военной мощи Советского Союза, к разложению и деморализации Красной армии". 2 февраля 1942 года в этой психушке Хармс и умер. Ему было 36 лет, за окном была Блокада.
Кто спас и бережно сохранил многое из обэриутского наследия? Яков Друскин.
Именно он зимой, аккурат сразу после второго ареста Хармса, вынес из 8-й квартиры дома № 11 по улице Маяковского в Ленинграде чемодан с рукописями. То был архив Хармса, стихи Александра Введенского и авторский список стихотворений Николая Олейникова.
С этим чемоданом в июле 1942 года Друскин уехал в эвакуацию в Читинскую область, потом, в 1943-м - в Свердловск. С этим же чемоданом Друскин вернулся в сентябре 1944 года в освобожденный от блокады Ленинград...
Обэриуты утверждали, что мир непоправимо хаотичен во всех его ипостасях. Что мир фрагментирован, все связи ослаблены, и он распадается на социальные, психологические и онтологические фрагменты, изолированные друг от друга.
Поэтому ЯЗЫК в такой картине мира выступает как парадоксальная форма выживания, т.е говорение языком и на языке - это способ выжить в этом мире, т.е в хаосе.
Но не хочется заканчивать так грустно. Поэтому вот - история одного задания от Чуковского.
Дело было так: в одном из номеров журнала "Еж" Корней Чуковский призвал детей учиться писать стихи. Он предложил начало стихотворения, которое детям нужно было продолжить:
Залетела в наши тихие леса
Полосатая, ужасная оса…
Укусила бегемотицу в живот,
Бегемотица…
Предложение, от которого Хармс, Олейников и Шварц не смогли отказаться:
Залетела в наши тихие леса
Полосатая, ужасная оса…
Укусила бегемотицу в живот.
Бегемотица в инфаркте. Вот умрет.
А оса уже в редакции крутится -
Маршаку всадила жало в ягодицу.
И Олейников от ужаса орет,
Убежать на Невский Шварцу не дает.
Искусала бы оса всех не жалея -
Если б не было здесь автора Корнея.
Он ногами застучал,
На осу он накричал:
"Улетай-ка вон отсюда ты, оса,
Убирайся в свои дикие леса".
А бегемотица лижет живот,
Он скоро, он скоро, он скоро пройдет.
