У Анны Николаевны — радость. Дали ордер на новую квартиру! Правда, отчего-то она находилась на пятом этаже, зато с лоджией. Значит, можно развести небольшой цветочный садик, о котором Анна Николаевна столько лет мечтала. Просторная квадратная комната, широченное окно с видом на парк и реку, удобная ниша, где можно расположить гардеробную. А самое главное — ванная комната! Это просто подарок судьбы! В старом доме ванной не было, приходилось ходить в городскую баню и толкаться в очереди за шайками. Ирка приехала из Ленинграда — завизжала, запрыгала от радости! Дом полон молодежи, только на их лестничной площадке — три коляски! Планировка — лучше и не надо: распашонкой. Можно открыть окна на балконе и в комнате — сквознячок освежит пространство и охладит воздух. Никаких соседей, дополнительных шкафчиков и столов. Красота.
Только успела порадоваться — как снова — здорово. Явился, не запылился бывший муженек, которым Анна официально не была разведена. Что за гадство! Учуял, стервец, нарисовался, хрен сотрешь! Адрес нашел, не растерялся. Анна дверь открыла — обомлела. За годы нисколько не изменился, только виски сединой тронуло, а так — красавчик, черт бы его побрал. Да и с чего ему стареть? Это Анне Николаевне — шестьдесят, а он на десять лет младше. В самом расцвете, кобель драный.
— Здравствуй, Анюта. Впускай уж, — легонько отодвинув Анну, шагнул в квартиру. Снял пальто, разулся.
— Хорошую квартирку получила, государство не обмануло. Жалко, что однушка, разменять сложнее, — с места в карьер решил двинуться.
— Ваня, ты в себе? Это с чего я должна новую квартиру разменивать? — ахнула.
— А с того, что я твой законный муж. Но собираюсь подавать на развод. На жилплощадь имею такие же права, поэтому не кобенься, Аня. Девки устроены, куда тебе эти хоромы? — Иван говорил уверенно и твердо.
Анна Николаевна поняла — это война, и ей одной справиться будет очень сложно.
***
У Валюши случилось ужасное горе — кончилось лето! Только вчера она купалась в озере до синевы, бегала босиком по мягкой траве и собирала целые букеты ромашек, как вдруг увидела желтые листочки на березе, пламенеющие ягоды рябины и умирающие цветы. Запахло костром, жгли ботву от убранного картофеля. Бабушка надергала десять ящиков моркови. Огурцы собирать не успевала, они желтели и становились горькими. Засолили целую кадку грибов. Огород опустел, только капуста кудрявилась на грядках. Зарядили дожди, и теперь все спали в теплой избе, где печь топилась каждый день. Валя ходила, увешанная бусами и браслетами, сделанными из рябины. Отец почти каждый день жарил грибы на летней кухне. Бабушка молилась по вечерам и благодарила бога за сено, за урожай, за припасы. Потом укладывалась в кровать и вздыхала.
— Баба, ты чего? — спрашивала Валя.
— Дык, ничего. Вот, думаю, как Виташе сумку собрать, да еще к дяде Мише надо завтра сходить, маслица и творога ему принесть.
— Куда сумку собрать? — всполошилась Валя.
— Куда… Сама знаешь, куда. Домой, в город. Папе на работу надо, а тебе в садик. Вот завтра схожу к Мише, попрошу его вас до самого города довезти. Ему в Тихвин, как раз по пути. Доедешь, как королевна, — бабушка еще что-то бормотала, пока не заснула.
Валя долго лежала с открытыми глазами. Это было самое большое горе в ее жизни!
Обратная дорога: те же леса, те же озера. Те же, да все равно другие — прокрались в малахитовую зелень позолота и яркая киноварь. На полях побурела трава, лишь озимые да отава сверкают изумрудно. Солнце еще греет сквозь стекла окошек автомобиля, но стоит попросить дядю Мишу приоткрыть окошко — холодный сквозняк пробирает Валюшу до самых косточек. А еще тошнит ее, и поэтому машина останавливалась уже несколько раз. Не хочется ехать «домой». Нет у нее там, в поселке, ничего.
Кое-как добрались, вот он, серый кирпичный дом. За лето двор изменился: какой-то волшебник поставил избушку на курьих ножках, качели, медведя, бабу-ягу, столб-крутилку с черным вороном на верхотуре. Словно сама сказка к ним в поселок пришла. Только это совсем Валю не обрадовало. Она и смотреть на красоту не желала, глаза застилала пелена из слез.
Вот подъезд, знакомые запахи только что намытого пола по графику, повешенному на стене, вот дверь Валиной квартиры, не заперто. Она шагнула в свой дом. Чистота сияет повсюду, на окнах — новые шторы, а в ее комнате — новый ковер. Мать на пороге. Сдержанна. Не бросается, как бабушка при встрече, с поцелуями. Ждет, пока Валя это сделает. А Валя застыла и молчит. Бровь у мамы красиво изогнулась, лицо изменилось в гримасе.
— Выросла как. Никитин, а во что она одета?
— В платье, не видишь? — буркнул отец и понес рюкзак на кухню.
А Валя не знает, что сказать. Она думала, что мама похвалит ее. Платье — не какое-нибудь, а сшитое собственноручно. Да, простенький сарафанчик, бабушка раскроила материю, а Валя сшила две половинки вместе и приторочила к ним две веревочки. Бабушка расщедрилась на полоску кружева, и подол украсила нарядная оборка. И все — вручную! Валя так старалась, так старалась…
— Снимай с себя эту хламиду! И, Валька, ты вообще в деревне не мылась, что ли? Вся черная… От тебя воняет.
Да. От Валюши пахло. Но это не был запах немытого тела, а запах печки, хлеба, трав, старенькой баньки по-черному. Но разве мать будет слушать. Валя посмотрела на себя в зеркало. Она не черная, а загорелая, и загар этот не был золотистым южным, а северным, стойким, коричневым. Валюша открыла горячую воду, набрала в ладошку душистый шампунь, пахнувший чем-то сладким, фруктовым. Намылила голову. И заплакала тихонечко, чтобы мать не слышала. Она не любит, когда Валя плачет.
Вечером она лежала в своей кровати и смотрела в окно напротив. Барабанил дождь. Дождевые капли стекали струйкой по стеклу, точно так же, как слезы сбегали по Валиному лицу. Ей не хотелось ничего. А самое плохое — бабушка Анна съехала от них. Она получила квартиру. А, может быть, это хорошо? Можно уезжать к ней на недельку в город, покупать мороженое и ходить в кино. Даже как-то полегче стало. Валя уснула.
***
Август выдался насыщенным на разные события: и плохие, и хорошие. Елена даже похудела на несколько килограммов. Все хоть какая-то польза. Что произошло? А вот что. Ее опять закрутил вихрь чувств, она возобновила отношения с Сашей. Получилось это случайно после того, как он подвез ее зимой до дома. Елена теперь всегда невольно искала глазами его машину. И однажды в мае он снова притормозил рядом. Слово за слово — оказались в кафешке, а потом — в постели.
Пришлось потом врать и выкручиваться перед Виталиком. Но — пронесло. А потом муж, получив отпуск с кучей отгулов, уехал почти на два месяца к родителям, забрав с собой дочь. И Елена забыла напрочь, что замужем. Вместе с Сашей они сошли с ума. Все простилось, не вспоминалось, только губы болели от поцелуев, да горели глаза нехорошим, ведьминским огнем.
— Валя моя? — один только раз спросил ее любовник.
— Нет, — коротко ответила Елена.
В эти минуты ей, конечно, очень хотелось бы, чтобы Валька была Сашиной. Она даже находила какие-то общие черты. Валя не походила на Виталика славянской красотой. Она не удалась красотой и в Елену — яркой, южной. Так, невзрачное, белесое существо. Моль. Серость. Даже цвет волос — серый. Саша тоже был серый. Но ему это шло. Серость Саши — свинец. А Валя — маленькая, блеклая мышь. Наверное, она любила бы дочь, если бы та взяла хоть капельку от матери. А так — нет.
Жалость, брезгливость, раздражение — вот что Елена чувствовала к Вале. А еще у дочки была противнейшая привычка цепенеть, застывать, как деревянная чурка. Это выводило из себя. Хотелось встряхнуть, ударить дочь, и она часто не сдерживалась: трясла ее и хлестала по щекам. Нет, о дочке с Сашей говорить не хотелось. Хотя Валя — мощный козырь. Саша без разговоров ушел бы к Лене, узнав об этом. Тьфу на какую-то там жену. Правда, станет ли он таким же нежным и трогательным, если будет законным мужем? Попридержим козыри при себе пока. Да и неизвестно еще, может быть, Валька — не Сашина дочь. Ох, закрутилась Елена, запуталась…
Мама в ноги бросилась — отец нарисовался. На квартирку претендует. Елена взвилась, как коршун, и к Нине Синельниковой, а ныне Галиновой, законной супруге судьи Георгия Владимировича прямо домой заявилась. Нина кофе подавала и на Елену зорко поглядывала — опасалась за мужа: мало ли, про заклятую подружку слухи всякие ходили. Галинов Елену успокоил и все толком объяснил.
— Бояться вашей уважаемой маме абсолютно не стоит. Ей сбежавшего супруга давным — давно прижучить надо было. За столько лет — алиментов ни копейки. За квартиру он не платил. Поэтому выписать его можно. Да еще и судом пригрозить!
Елена после все матери пересказала, и папенька смылся, как и не было: даже с дочками не повидался, не то, что с внучкой. Ах, ты, родная кровушка! Ну-ну. Скатертью дорожка!
Вызывал к себе на ковер Арон. Елена шла, ни жива, ни мертва. Арон так просто не приглашает. Неужели опять что пронюхал? Но в кафе Елена вела себя безупречно! Ну, если только что домой отнесет, а так…Да еще одна неприятность — недостача по кассе. Так и тут — прикрыли, а незадачливую кассиршу, дубину стоеросовую, отправили восвояси. Пусть еще Елену благодарит за доброту. Отравился кто? О господи, час от часу не легче.
— Можно? — постучалась, зашла в кабинет.
Арон весь в делах, сидел, зарывшись в документах. Поднял голову, сухо кивнул. Как будто и не было у них ничего. Никогда. Ладно, Лена была готова проглотить эту горькую пилюлю. Рыцарь какой выискался. Пенек старый. Выглядит отвратительно: под глазами набрякли черные мешки, весь похудел, заострился. В кабинете отчетливо слышен запах лекарств.
— Здравствуй, Елена Ивановна. Проходи.
Елена уселась скромненько, сумочку на коленки, а коленки — вместе. Идеальная бесполая работница.
— Расширяться будем. Слава о твоих тортах на всю область. Молодец. Хвалю. Ждите премию. Да, и подготовьте документацию, технологические карты, в общем все, что нужно. Помещение под цех выделю. Оборудование выпишу. Людей найдем. Через годик откроемся. Ну, давай, Елена. Не держу.
Опять голову в бумаги опустил. Морщится. Что-то у него серьезное со здоровьем происходит. Недолго пыхтеть на этом свете осталось. Ну, туда ему и дорога. Отливаются кошке мышкины слезки.
Елена поднялась и вышла из помещения. Нет человечка — нет проблемы. Меньше сплетен — легче жить. А то, вообразил тут из себя отца народов, старый хрыч. Кобель. После молодого и сильного Саши и смотреть на этого Арона не хочется. Скорее бы вечер, Саша обещал забрать ее с работы.
***
Опять они лежали на чужой постели в чужой квартире. Лена терпеть не могла этого.
— Саш, можно было ко мне. Я брезгую этими простынями засаленными.
— Ах, ты, сладкая, ванильная, — Саша здорово передразнил актера Янковского.
— Прекрати, не люблю!
— Да успокойся, Ленка. Брезгует она. А в свой дом чужого мужика ты водить не брезгуешь, нет?
— Ты не чужой. Ты — мой, — фыркнула Елена.
Александр приподнялся на локте, посмотрел на нее задумчиво, провел пальцем по округлой груди.
— Нет, я — не твой. У меня своя жена есть. И извозился я перед ней в говне по уши. А ты перед своей семьей — так же.
Елена вскочила, вспыхнула, нисколько не стесняясь наготы, расставила руки в боки и зашептала яростно:
— Ишь, ты, чистеньким хочешь остаться? Святой выискался! Ты на меня полез, я силком не тащила! Да пошел ты, знаешь, куда? Не звони мне больше, козлина! Ненавижу!
— И не буду. Отпуск закончился. Надо ехать. Да и жена беспокоится, боюсь, догадывается. Еще в обком попрется, не дай бог. Мне работу терять никак нельзя. Так что, не нужно тебе больше мучиться на засаленных простынях, Ленка. Возвращайся в родное гнездо. Но не забывай, что я — козлина, что ты — курва. Одинаковые мы.
Последней фразы она не слышала, быстро одевшись и взяв в руки босоножки, громко хлопнула дверью.
Она шла босиком по ночному городу. Было холодно, лето уходило, и даже асфальт, нагревшийся от солнца днем, сейчас неприятно тянул из ступней человеческое тепло. Елена прошла мимо своего бывшего двора — бараки уже снесли. И только старая ветла, закрывавшая им свет в окне родной комнатушки, стойко перенесла разруху, оставаясь на том же месте, одиноко и растерянно растопырив ветви в разные стороны. У Лены защипало в носу. Вся ее жизнь, все ее счастье было здесь, оказывается. Тогда она была чистой, доброй, юной. Господи, когда она успела так испаскудиться?
Елена позвонила в дверь маминой квартиры. Анна Николаевна не спала, сразу же открыла.
— Ленушка, ты откуда?
— От верблюда, мама. Поставь чайник, пожалуйста. И дай мне аспирину — голова раскалывается, — опять спряталась в ванной.
Анна зажгла конфорку. Поискала в аптечке таблетки. Достала из холодильника колбасу и масло. Нарезала бутерброды. Присела на стул. Дочь вышла из ванной заплаканная.
— Что случилось? — Анна Николаевна пытливо смотрела в глаза Елене.
— Муж с ребенком завтра приезжают, — вяло ответила она.
— И ты решила пошляться ночью напоследок? Тебе не стыдно. Тебе не жалко ни Виташу, ни Валюшу. Я это знаю. Чего не хватает, понять не могу, — медленно произнесла Анна, глядя в одну точку.
— Я не знаю, мама. Я — вся в нашего папашу, урода. Я все понимаю, но когда вижу их обоих… меня начинает нести. Мне нет прощения, мама. Нет и не будет никогда, — Лена не прикоснулась к чашке, так и сидела, опустив безвольно руки, — а наше дерево так и стоит там, на старом месте…
Продолжение в следующей публикации>
---
Анна Лебедева