Способно ли чтение мемуаров об испытаниях XX века помочь обрести внятные поведенческие координаты? Какие из них помогают не впасть в отчаяние? Стоит ли опасаться того, что в книжном мире грянет цензурная буря? Об этом и многом другом мы поговорили с писателем, телеведущим Александром Архангельским, который недавно презентовал книгу «Русский иероглиф. Жизнь Инны Ли, рассказанная ею самой» (АСТ. Редакция Елены Шубиной, 2022). Беседовал Борис Кутенков.
— Александр, многие наши сограждане этой весной уверяли, что занятия литературой сейчас — это как пир во время чумы. Честно говоря, понимаю их мотивацию, но не разделяю убеждений. А Вы?
— Я ещё понимаю, когда после Освенцима ставили вопрос, возможны ли стихи. Но там речь шла не о том, возможно ли их писать, потому что те, кто ставил этот вопрос, тоже писали. Речь шла о том, допустима ли красота (или представление о красоте, или страдание от её отсутствия), лежащая в основе лирического высказывания, в этом сгустившемся свинцовом воздухе после Освенцима. Мне не очень понятно теоретическое рассуждение, возможно ли заниматься литературой. Если это моя профессия, то неужели я должен её бросить, видя в ней гедонизм? Это не гедонистическая профессия. Уверяю вас, есть более гедонистические занятия на этом свете.
Другие вопросы — о чём писать и для кого писать. И тут нет единых решений. Кто-то сможет писать, как он писал, потому что это совпадёт с его представлением о разговоре с современником. Кто-то развернётся в сторону других жанров и откажется от вымысла в пользу литературы документа. Кто-то вообще откажется от вымысла, потому что его личный опыт несовместим с фантазированием об окружающих нас литературных формах. Нет единого ответа. Но больше всего я боюсь тех, кто даёт рецепт. Тех, кто это делает, слушать точно не стоит. Стоит слушать самого себя и своего читателя.
— Если прислушаться к себе, можно поставить вопрос иначе: многим ли будет нужно то, что мы делаем?
— Но это другой вопрос. Конечно, Россия, по крайней мере, в ближайшее время, неизбежно будет восприниматься в контексте того, что произошло. Совершенно очевидно, что не будет переводов, что международная аудитория потеряна, что чувство провинциализма должно нас посетить. Но, может быть, это полезно, так как русская литература часто сочетала доморощенность с чувством собственного величия. И то и другое было оправданно, потому что мы поздно встроились в европейскую модель культуры. Без пафоса самородка невозможно было встраиваться в эту модель. Результаты были подчас блестящими, но и имперское чувство величия не всегда способствует развитию внутренней силы. Внешней силы — да, внутренней — нет. И, может быть, нам полезно оказаться в положении тех, кого мы называли литературой окраин: это имперское понятие, его надо забывать, так как центр и периферия поменялись местами. Это опыт печальный, но очень полезный, потому что, может быть, провинциализм избавит нас от доморощенности и уж точно избавит от чувства имперского величия.
Украинская литература дала нам Оксану Забужко, Юрия Андруховича и много кого ещё. Я думаю, что именно украинский писатель станет лауреатом Нобелевской премии в этом году: заслуженно не только потому, что весь мир сочувствует Украине, а потому, что время пришло. Украина предъявила больших писателей, находившихся вне зоны внимания, а война привлекла к ним внимание. И хорошо, дай Бог.
В общем, сила совершается в немощи: нам это придётся узнать. Для литературы это скорее хорошо, чем плохо, даже если для каждого в отдельности писателя — не очень, так как литературная судьба будет складываться сложнее. Ну и что?
— Галина Юзефович недавно организовала подкаст, в рамках которого задала вопросы, какие мемуары помогают понять мир после 24 февраля и что сделать, чтобы не впасть в отчаяние. Как бы Вы сами ответили на них?
— В России люди редко говорят о счастье не как об эйфорическом состоянии, а как об опыте преодоления неизбывного ужаса жизни. Я бы порекомендовал в этом смысле даже не столько мемуары, сколько эссе двух великих людей: Виктора Франкла «Сказать жизни «Да!» и Эриха Фромма. Они про то, что даже в концлагере, где Франкл работал со своими соузниками, поиск смысла жизни позволял выдержать напор обстоятельств, не сломаться прежде всего душевно. Там, где люди теряли смысл, возобладала слабость, носителями которой являемся все мы без исключения. Там, где люди сначала находили в себе силы для того чтобы принять неизбежность того, что с ними происходит, а потом принимали своё существование в этих условиях, был выше шанс выдержать всё. Даже в тех обстоятельствах, про которые мы пока думать не смеем. Потому что это было бы некрасиво с нашей стороны — сравнивать себя с теми людьми, которые прошли через концлагеря.
В этом смысле мемуары учат не конкретным решениям в конкретных обстоятельствах, а опыту даже не преодоления: преобразования ужаса в свет. Сегодняшним днём жизнь не заканчивается. Да, тяжело. Да, рухнуло всё или почти всё, что многие из нас строили на протяжении всей жизни. Но история продолжается и выруливает на какие-то новые обстоятельства, которых мы предположить пока не можем. Умение принять свою судьбу как вызов, а не как разрушающий удар, кажется мне невероятно важным. Этому учат не только мемуары, а порой и разговоры с обычными людьми, которые в истории вроде бы не сделали ничего. Но иногда это даёт больше, чем общение с великими, в том числе через их воспоминания.
Мне кажется, что литература — это источник чего-то большего, чем конкретный опыт, который можно предъявить к себе. Как-то давно мой знакомый священник сказал про одно землетрясение, что это не двадцать тысяч человек взяли и погибли, а двадцать тысяч раз по одному человеку. И каждый удар, и каждая надежда, и каждая безнадёжность неповторимы, поэтому воспроизвести чужой опыт не удастся. Мы читаем мемуары не чтобы приобрести чужой опыт, а чтобы приобрести импульс. В тех мемуарах, которые я назвал, он есть.
— Тогда немного поговорим о вызовах сегодняшнего времени. Елена Ямпольская, председатель комитета по культуре Государственной Думы, недавно опубликовала во «ВКонтакте» пост с критикой в адрес магазинов, которые продолжают продавать книги писателей, выступивших против введения российских войск в Украину. Та же Юзефович в ответ на это написала статью, из которой следует, что можно не опасаться, так как введение цензуры — процедура слишком дорогая… По-вашему, есть ли основания для тревожных прогнозов?
— Если мыслить рационально, то книжная цензура не имеет смысла просто потому, что затраты не равны результатам. Результат символический, затраты реальные, а денег в стране будет становиться с каждым днём не то чтобы всё больше. С другой стороны, мы видим, как в истории, в том числе и в новейшей, рациональные доводы перестают действовать и начинается какая-то иррациональность. Конечно, если рассуждать разумно, сейчас в первую очередь надо обсуждать проблемы, связанные с микроэлектроникой: нет технологических разработок, нет практики. Нужно заниматься авиацией, вкладывать ресурсы в то, что позволит стране функционировать как пусть слабенькому, но живому экономическому механизму. Цензура сейчас хуже, чем нежелательна, она глупа, — даже если мы предположим, что она допустима, а я так не считаю.
Но у нас же куча бездельников, которым надо демонстрировать свою активность, и дураков, которым нужно показывать, что они влиятельны. Вот этих инициатив я побаиваюсь, и на какой стадии их схватят за руку и по этой руке шлёпнут, я не знаю.
#интервьюсписателем #современныеписатели #литература #ФОРМАСЛОВ