Три рассказа Вадима Месяца, в одном из которых мы узнаем, что можно выдохнуть свою сущность в случайный новогодний шар. В другом вызовем дух Джона Майера и увидим, что из этого получится. А в третьем познакомимся с причудливой реинкарнацией хрестоматийной чеховской героини. Подобно текстам Довлатова, эти рассказы могут показаться простыми и безыскусными. Но это только на первый взгляд. Настоящее мастерство — то, которого не видно.
Дама с собачкой
Штерн спрятал у женщин одежду, но они все равно ушли, нарядившись в старые ветровки и мужские резиновые сапоги, найденные на даче. Женьке было обидно: он раскошелился на фрукты и домашнее вино с колхозного рынка. Старался. Хотел провести выезд за город по первому разряду. Щедростью Евгений не отличался, но на сегодня, видимо, имел секретные планы. Мы с Лапиным подозревали, что он собрался сделать предложение Людочке Гулько, и посматривали на него с любопытством.
Идея прятать у дам одежду обычно срабатывала. Мы часто делали это, особенно зимой. Девушки оставались на ночь, достаточно было похитить их сапоги. Если любовь надоедала, предметы гардероба торжественно возвращались. Сегодня фишка не проканала. Анжеле, Анне и Людмиле действительно нужно было ночевать дома. Дача принадлежала Людкиным родителям, но она нас гостеприимно оставила, надеясь, что до пожара и затопления дело не дойдет. Из-за ее ухода расстроился не только Штерн. Расстроился и я. В те времена она давала нам обоим. Штерну официально, а мне — тайно. Мы даже приезжали иногда с ней на эту дачу и пили шампанское в постели.
— Как же мне оженить тебя, — непритворно вздыхала Людочка.
— Да никак, — отвечал я, реалистически оценивая ситуацию.
Как-то под Новый год Штерн застукал нас целующимися в сортире и смачно подбил мне глаз, попав в лоб тяжелыми наручными часами. Мы провели в драке всю новогоднюю ночь, но потом помирились, вернувшись в философское расположение духа.
Сегодня умиротворение не приходило. Штерн преследовал девушек до автобусной остановки, умолял, настаивал, издевался, — но безрезультатно. Мы с Лапиным не парились. Пили вино и ели фрукты, которых, благодаря влюбленности Штерна, было у нас в избытке.
Евгений вернулся около полуночи злой и трезвый. Нас с Лапиным не видел в упор. Он рассчитывал на другую компанию.
— Как же ты теперь без женщины? — издевательски процедил Сашук. — Без женщины тебе никак нельзя.
Штерн смерил его взглядом, отпил «Наири» из горлышка и предложил отправиться на поиски «живой жизни».
— В нашем распоряжении чудная дача, — сказал он. — Биксы должны слетаться сюда, как пчелы на мед.
Когда мы выдвинулись, снаружи установилась египетская тьма, слегка разряженная лунным светом. Пейзаж ночных полей предполагал волчий вой. Деревья у края дороги казались гигантскими распятьями. Земля под ногами чавкала, пожирая наши импортные кроссовки. Комары угомонились и вылетали из кустов строго по одному, чтобы сесть на нежное тело влюбленного Штерна. Нас с Сашуком они почему-то не трогали.
— Это ты заявил, что на свете есть любовь? — вдруг спросил меня Женька.
Я задумался. Я мог сказать в этой жизни, что угодно.
— Есть, — подтвердил я свое недавнее ощущение.
Четыре месяца назад я вернулся из Душанбе, где выступал на фестивале политической песни Азиатского региона и влюбился в Викторию Тер-Погосян из Ленинакана. Она подарила мне одноразовую зажигалку нежно голубого цвета. Я заправлял ее секретным способом и считал, что «эта музыка будет вечной». Любовь существует, думал я теперь, зажигая сигареты. Сообщал об этом Вике, когда звонил с главпочтамта, набив карманы пятнадцатикопеечными монетами. Я любил Викторию несмотря на то, что у нее была какая-то мутная болезнь кожи на животе и бедрах. Пройдет, говорил я ей, и был уверен в своей правоте. Она тоже была в себе уверена и умоляла сочинять песни попроще.
— Хватит с нас этой «гребенщиковщины», — говорила она. — Ты создан для большего.
Штерн проникся моими убеждениями и на время забыл о новогодней драке. Зря он это забыл. Наш взаимный интерес с Людмилой не угас. Я не удивлюсь, что Гулько уехала из-за двусмысленности своего положения. Мне, как всегда, происходящее казалось естественным: с ней и без нее. Женщины устроены тоньше.
По проселку навстречу пронесся «Уазик», ослепив нас фарами дальнего света. Мы отпрыгнули в канавы. Лапин — в яму у леса, мы со Штерном — в заросли кукурузы. Когда он скрылся, мы вылезли, матерясь и отплевываясь, и уставились на явление божественной красоты, появившееся на краю горизонта.
Навстречу нам шла женщина в белом. Ее светлые волосы полыхали в матовом сиянии луны, на руках копошилось нечто вроде младенца. Женщина держалась прямо, как балерина. Ребенок спал, прижавшись к ее груди. Мадонна медленно приближалась к нам, думая о чем-то своем. Мы вылезли из травы и скромно притулились у края дороги, чтобы не напугать даму.
— Одна, в столь поздний час? — светски обратился к ней Лапин. — Я могу проводить вас до дома.
— Мы все можем проводить вас до дома, — вставил Штерн. — Мы все можем проводить вас до нашего дома.
Лапин недовольно фыркнул и накинул на плечи девушки потасканную джинсовую куртку. Он в нашей компании слыл однолюбом. Ира Карамзина по кличке Мурза из Заистока была дамой его сердца: она была мускулистая и страстная. Теперь ему попалось более воздушное создание.
— Вы больше любите Моцарта или Бетховена? — спросил Сашук, и мы со Штерном взвизгнули от ехидства.
— Как вам сказать, — отозвалась барышня. — Это по настроению.
На руках у нее сидела маленькая лысая собачка темной окраски, которую мы сперва приняли за младенца. Лапин рассказал ей все, что знал о собаках. Я тоже подошел к девице и предложил ей свою куртку.
— Только вчера из химчистки, — мотивировал я свою идею. — К тому же вельвет мягче, чем джинса.
Она не понимала, о чем я. Лишь радовалась, что получила столько внимания в холодную волчью ночь. Она улыбалась в ответ на наши комплименты, с интересом поглядывая то вправо, то влево. Волосы ее, по моде тех времен, были окрашены перекисью в неестественно белый цвет. Щеки густо напудрены. Я заговорил с ней о поэзии Льюиса Кэрролла.
— Варкалось. Хливкие шорьки пырялись по наве, и хрюкотали зелюки, как мюмзики в мове…
Женщина с нежностью посмотрела на меня.
— Это на украинском? — спросила она, недолго думая.
— На сербско-хорватском, — опередил меня Штерн.
— Музыка лучше литературы, — обиделся Лапин. — Сильнее дает по мозгам.
При упоминании об измененных состояниях сознания, дама вздрогнула.
— Мы жарили шашлыки, — сказала она. — А потом я всех потеряла.
Это сообщение нас со Штерном немного насторожило, но Лапин продолжал витийствовать.
— Давайте я возьму у вас песика? Он не кусается?
Лапин вырвал у нее из рук животное и прижал к себе. Его неразумный маневр позволил мне обнять даму. Я ощупал рукой ее худенькую ключицу и во мне проснулась нежность ко всему живому. Дама обратила внимание, что нечто произошло, и прижалась бедром к моей ноге.
Она была намного пьяней, чем мы. Поэтому в основном молчала. Ее молчание можно было принять за стеснительность или благородство.
— На дачу, на дачу, — бормотал Лапин. — Мы угостим вас шампанским и фруктами.
Штерн плелся позади и что-то бормотал себе под нос. Вероятно, мы все были однолюбами в те времена. У меня — несбыточный образ Тер-Погосян. У Штерна — Людочка. У Лапина — Карамзина. Наше временное равновесие нарушила чудная бабень в спортивной шапке-клобуком по имени Зинка. Она трахала все, что шевелится и начала со Штерна. Мы ночевали в квартире его недавно помершей бабки в разных комнатах. Не помню с кем был я. Помню, что Штерн уснул и мне пришлось провожать Зину до двери в трусах. Она со мною попрощалась, сунув туда любопытную руку, и я проникся ее чувством юмора. Когда через неделю дело дошло до Лапина, мы оставили его с Зинаидой в той же квартире, но ночью завалились туда, якобы в необходимости позвонить. Он выгонял нас, делал страшные рожи, но разжалобил единственной фразой:
— Мужики, мне тоже надо разнообразия…
Мы растрогались и ушли. Сегодняшней ночью Штерн вспомнил тот случай.
— Разнообразия захотелось, мудак? — сказал он. — Будет тебе разнообразие…
Штерн оказался прав. Мы поднялись на освещенную веранду и увидели друг друга в реальности. Дама с собачкой оказалась удивительной во многих смыслах. Она была страшна как смерть. Она была прекрасна в этом состоянии, я загляделся. Мой женский образ — далек от гламурного идеала и напоминает о тщетности бытия.
Ноги женщины были по колено в черной, впитавшейся под кожу, земле. Между пальцев босых ступней скопилась жижа с болотной ряской и мокрицами. Тело было веснушчатым и прозрачным. Его можно было помыть и даже охмелеть от его беспомощности, но его венчала страшная рябая голова. Пьяная и самодовольная.
— Кто первый? — спросила эта голова и рассмеялась.
Средь желтых прокуренных зубов поблескивала золотая коронка. На уголках губ скопилась та же болотная слизь, что на ногах. Бюстгалтер под ситцевым платьем был оборван и свисал на одной лямке. На платье оставались пятна естественного происхождения. Для общей сексуальности женщина высунула язык и проехалась по нему указательным пальцем.
— О бойся Бармаглота сын… — продолжил я цитирование.
— Вот он первый, — смущенно пробормотал Лапин и ушел в залу, привычно прижимая собачку к груди. Он решил спрятаться в доме.
— Какая честь, — сказал я и присел в плетеное кресло. — И только сейчас заметил, что Штерн беззвучно смеется, прислонившись головой к одному из столбов навеса.
— Собачку ей верните, — проскрипел он сквозь хохот. — И покормите ее на дорогу. И трешку дайте на пиво. Из общака.
Мы ждали хозяев до полудня. Кое-как прибрались, прикончили дары Ташкента, Еревана и Москвы. На станции Восточная пили в кустах молоко из бутылок с большими горлышками. «До чего дошли», — шептались старухи.
Эту историю я вспомнил потому, что сегодня в Джерси-Сити подобрал щенка питбуля на оборванном поводке. Плотный, вертлявый, с розовыми губами. Я притащил его домой и тоже взялся поить молоком. Разговаривал с ним за жизнь, вспоминал молодость. Щенок влюбленно смотрел на меня и высовывал язык. Я позвонил в полицию и объяснил наше положение. Мне сказали, что эти собаки опасны и, если я буду гулять с ним, меня оштрафуют. В приют его тоже не брали. Сомнительный подарок обстоятельств. Я взял псину на руки и помыл в ванной с мылом. Решил было закурить, но зачем курить при ребенке? Я слушал разборки Федерики на верхнем этаже с ее очередным мужиком и смотрел на Штерна. Я решил, что после смерти он стал собакой. Почему нет? Не мог же я его выгнать, как выгнал когда-то с чужой дачи бедную, одинокую даму?
Подобно Довлатову: современная проза. Часть первая
Подобно Довлатову: современная проза. Часть вторая
Читать полностью в журнале "Формаслов"
#современнаяпроза #современныеписатели #литература #формаслов