***
Летняя ночь коротка. Но птицы еще не запели все разом и громко, как делают всегда, предчувствуя восход. Подумал вяло, почти наощупь, неумело, тяжело выискивая в гудящей от боли голове, мысли:
– Час был в отключке... Не больше...
Вы читаете окончание. Начало здесь
Хотел встать, но не смог. Попробовал еще раз, чувствуя, что руки его крепко схвачены по запястьям, и ноги широко перетянуты чем-то, плотным, скорее всего скотчем, по голым икрам и ниже, поверх носков. Даже рот залеплен плотно, крепко-липко, отчего он не кричал, а лишь мычал утробно, глухо.
Вновь рванулся всем телом от земли, и понял, как повезло, что руки сцеплены лентой впереди, а не вывернуты за спину. Иначе не смог бы сесть, а так, рывком получилось. И от пониманием этого своего везения, внутренний ужас его начал понемногу гаснуть, давая возможность осмотреться.
Рядом никого. Это Денис не то, что увидел, а почувствовал, даже ощутил всей своей кожей. Кончиками онемевших, отекших пальцев, которые казались обрубками, не с первого раза, но подцепил край липкого пластика, содрал его с лица. Чувствуя боль, долго, как ему показалось, очень долго, грыз зубами толстую опояску пластика на руках, пока надгрыз его по краю. А потом резко, сильно, рванул руки на себя, на живот, как это он видел в ютюбе, молодые американцы фокус такой показывали. И получилось. Пластик разом, словно ножом полоснули, разошелся. А освободить ноги было не сложно – бревном докатился до кострища, помня, что отец, почистив рыбу, воткнул походный ножик в пенёк. Денису тогда понравилась та легкость, с которой нож вошел в древесину по самую рукоять. Обшарил рукой пенёк и, не нащупав ножа, успел оборваться душой, но тотчас ребром ладони наткнулся на его рукоять, торчавшую ниже того места, которое помнил.
Все это время он не думал об отце, для него было важно, что он уже действует, и этого было довольно. Но когда он освободился от пластика, страх за отца сжал его снова.
***
В предутреннем сером свете Денис увидел его, неподвижно лежащим лицом вниз, с вывернутыми за спиной руками, перемотанными по запястьям скотчем и со спелёнутыми им же от колен до пят ногами. В детективах он видел, как в таких случаях следователи пальцами нащупывают пульс на шее человека, проверяя жив ли, но сама эта мысль проверить жив ли отец, привела Дениса в ярость. Торопясь, разрезал жгуты пластика на запястьях и, рывком перевернув отца на спину, испугался его окровавленного лица и почернелой от крови челки. Содрал пластик, залепивший рот, и стал в голос, в рёв звать, трясти изо всей силы за плечи, как будят от крепкого сна.
Первое мгновение ему показалось что отец, очнувшись, не узнает ни Дениса, ни палатки, но тот, облизнув языком пересохшие губы, спросил коротко, даже буднично:
– Кто? Видел?
Сел, не дожидаясь ответа, глухо при этом застонав. Неуверенными, еще отекшими руками, привлек к себе Дениса, обнял и тут же заторопился, помогая ему снимать со своих ног пластик.
К машине бежали, настороженно оглядываясь по сторонам, и испытали огромное облегчение, увидев, что в салоне, несмотря на спущенные стекла, все оказалось на месте, в целости и сохранности. Те, кто связал их, явно не спешили по ночи трофеи рассматривать.
– Поехали, поехали... – как заведенный, говорил Денис, поминутно оглядываясь по сторонам, торопя отца. А тот, вместо того, чтобы завести мотор и рвануть с места, принялся осматривать салон, всем туловом поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, ища что-то под креслом.
– Да, пап! – отчаянно завопил Денис, в окровавленное ухо, не понимая такой медлительности. Но тот, пошарив под сиденьем, вовсе вышел из машины и, засунув руку под кресло почти до плеча, с торжествующим оскалом вытащил из его глубины добротный черный кожаный чехол с торчащей из него рукоятью ножа.
– Во-о-т! – удовлетворенно произнес, усаживаясь за руль, громко при этом, хлопнув дверцей, так что Денис втянул голову в плечи и быстро осмотрелся вокруг, ежеминутно ожидая нападения тех, кто их оглушил и связал. Сначала уехать надо отсюда подальше, вот тогда как хочешь, так и хлопай дверцей, да, хоть из пушки тогда стреляй, а пока все нужно делать тихо. И, самое главное, быстро. Ему хотелось только одного – уехать. Уехать. Как можно быстрей.
– Так, сын, – почти деловито начал отец, вытащив из ножен охотничий нож, осматривая его со всех сторон, и пробуя пальцем остриё лезвия, – это мне с год тому Саныч презентовал, а я его уронил под кресло, сразу не достал, а потом решил – пусть лежит. На всякий случай. Ну, вот, долежался...
Денис с трудом понимал смысл слов отца. Вместо того чтобы уехать быстрее и подальше отсюда, он про Саныча.
– Ты о чем? – схватил отца за руки, желая привести в чувство. – Чего ждешь? Чтобы они вернулись?
– Так, сын, ты не бойся, я очень аккуратно, схожу на разведку. Посмотрю – кто и что. А ты закройся, сиди и жди.
– Ты с ума сошел? – Денис, не отпускал руки отца, заглядывал ему в глаза. Дышал тяжело, жарко. – Да какая разница, сколько этих отморозков. Поехали отсюда, поехали...
– Взглянуть хочу, разобраться. Связали нас крепко, значит, думали надолго оставить. Понятно, мы им нужны не для того, чтобы с нами рыбу удить. Могли обойти нас, не трогать. Машину забрать тоже могли. Но чтобы нас оглушить, связать поодиночке... Это, как мой дед говорил – другой коленкор.
Поведение отца сбило Дениса с толка:
– Какой еще коленкор?! Чего на них смотреть, на выродков? Не сходи с ума, поехали... Тебе что, мало того, что они с нами сделали? Они выродки. Это из тех, кто присваивает себе право пытать и убивать.
– Ну, да – задумчиво, что-то решая про себя, все еще разглядывая найденный охотничий нож отец. – Пытать, говоришь? А, поглядим...
И уже почти приказал:
– Сиди здесь. Если что – уезжай.
– Как это? – вновь цепко ухватил Денис за руку отца. – Как это – уезжай?
– Ну, давай, сынок, рассудим – непривычно мягко, почти ласково начал отец, тихонько высвобождаясь от рук Дениса. – Они явно возле столба своего. А если сейчас пытают кого? Ты сам-то что помнишь?
– Да, гадость... Глаза, и не глаза, а словно дырки черные с потеками из них... Женщина. Так мне кажется...
– Наверное... Вот это нас и спасло. Если бы мужик, то заломил бы тебе за спину руки, и могло бы быть, что не сидели бы мы сейчас здесь, не разговаривали... Баба, значит...
***
К поляне пробирались как могли тихо. Помогли птицы, громко, на все лады, запели-заверещали приветствуя скорый рассвет.
Оголенный по пояс человек стоял у столба со связанными вместе и поднятыми вверх руками. С обеих от него сторон симметрично и почти картинно – на коленях две фигуры в черном, со свечами в руках. Еще двое, казавшиеся огромными из-за широких балахонов с островерхими башлыками поочередно и размеренно, наносили удары прутьями по спине привязанного. Чуть в стороне, тоже в балахоне и тоже со свечой, еще один. Он говорил звонко, громко, но ни единого слова нельзя было разобрать в этой тарабарщине, звучавшей как заклинание. А когда смолк, два женских голоса начали на распев что-то о крови и власти. Эти два слова – «кровь» и «власть», они выговаривали громко и торжественно, и было видно, как при этом от их дыхания рвались и трепетали язычки пламени свечей.
Отец показал Денису два пальца и кивнул головой в знак того, что верно, Денис не ошибся, есть женщины. Они вязали Дениса, а отцом явно занимались ребята покруче и посуровее.
Как только смолкли, привязанного перестали хлестать. Тот, в балахоне, державшийся уже ближе к краю круга, произнес что-то коротко обрывистое, тотчас вновь подхваченное женскими голосами. И женщины, при этом, воздели руки вверх, сложив их вместе так, как и руки привязанного к столбу, четко различимые на фоне неба с угасшими звездами.
Все вместе вновь прокричали свое заклинание, звучавшее нелепо в предрассветном гомоне птиц, а потом разом смолкли, оставаясь неподвижно на местах. И тот, что привязан был к столбу в наступившей тишине начал старательно повторять эту тарабарщину. Происходящее отдавало такой дешевой театральщиной, что Денис готов был заскучать и подумать, что перед ним безобидные, только больные на голову, молодые люди, разыгрывающие спектакль. Но то, что они с ними сделали не давало ему заскучать. И, главное, что еще сделать хотели?
Медленно, картинно медленно одна из женщин развязала веревки на руках привязанного, и все вместе, с зажженными толстыми свечами выстроившись друг за другом цепочкой, начали шествие по кругу. Закончив шествие, скинув башлыки и оголив лица, на которых в предрассветье угадывались тени татуировок, стали поочередно подходить к тому, отвязанному, но стоявшему все также у столба, хлопая по плечу и притягивая его к себе, подбадривая возгласами. А одна из девиц, подошедшая последней, вцепилась в него долгим поцелуем. Их активное шевеление означало, что ритуал посвящения окончен или близок к завершению.
Медленно, осторожно стали уходить.
***
Задержка вышла из-за того, что отец вспомнил про походный холодильник с рыбой.
– Да чтобы я из-за каких-то уродов рыбы с рыбалки не привез? Да не бывать такому!
Весело Денису сказал и даже подмигнул, мол, не дрейфь, все хорошо. И побежал за уловом.
Денис видел, как отец нырнул в палатку и тотчас, как и обещал быстро, вынырнул оттуда, с холодильником и курткой, в кармане которой держал бумажник с документами и наличкой. И в тот же миг Денис увидел троих, выбежавших из-за кустов. Выбежавших с шумом и с какими-то даже развесельем, прямо на отца. Уже без балахонов, но также в черном. Отец, отбросив в сторону походный холодильник с рыбой, не сводя с тройки глаз, попятившись, схватил валявшуюся рядом с кострищем дубину, которую Денис вчера раздобыл для костра, и не успел распилить. Дубинка сухая, увесистая.
Все трое были выше отца ростом, но тоньше, хлипче, и оттого их фигуры, увешанные металлом, казались более зловещими, почти монстрами из американского сериала. Не переставая выкрикивать отцу что-то глумливо-веселое, они все ближе и плотнее подступали к нему. Один, по центру, явно главный, поблескивал металлическими украшениями на одежде и еще чем-то на правой руке, сжатой в кулак.
«Свинцовая «головоломка, – тотчас понял Денис. – Свинчатка!»
Двое других, чуть согнувшись, по-шакальи брали отца в полукруг. Один из них подбрасывал, поигрывая, в руках что-то в виде короткой цепочки, напоминающей длинный браслет, и безбоязненно, даже горделиво шел на отца. А тот, кто был ближе к Денису, шел, перекладывая нож из руки в руку.
Денис, пригнувшись и сжав рукоять охотничьего ножа, оставленного отцом, следил за ними, берущими с двух сторон отца в клещи, с мрачным каким-то весельем. Страх исчез. Он сейчас видел не представление, не фильм и не сон, а самое мерзкое на земле дело – смертную драку. Не только видел, а и сам должен убивать...
Ничего не было: ни неба, ни восходящего солнца, а только отец и эти трое.
Тихо выскользнул из вездехода, когда тот, с ножом, так близко подошел к отцу, что оказался к Денису спиной. А тот, что с кастетом, был так упоен своим преимуществом в этой смертельной игре с жертвой, своим над ней торжеством, что даже не смотрел по сторонам.
Во рту у Дениса стало вязко, словно он пожевал полынь. Мысль мелькнула, что такая горечь, наверное, знакома тем, кто прошел войну, – это вкус отчаяния. Вкус смерти.
Сжал в кулаке нож, и нож этот, кованый, тяжелый, словно стал продолжением его, Дениса, руки – легким и ничуть не чужеродным. Не выпуская из вида ни пришельцев в черном, ни отца, стоявшего набычившись на одном месте и державшего дубину двумя руками поперёк себя, пошел, зная, что сейчас он всадит в того, кто к нему спиной, в его черное туловище нож.
Но не убьет.
Он знал, что не должен убить, а должен отвлечь от отца, а потом... Что будет потом, он не успел подумать.
Пара шагов осталась, когда отец, подпустив близко гогочущую троицу, дико вскрикнув, стремительно крутанулся, и все трое разом, получив дубиной по бёдрам, как подкошенные свалились к его ногам. Денис даже успел заметить некоторое недоумение на лице главаря. С таким же, как и у отца, утробным криком, он прыжком подскочил к тому, кого наметил взять на себя, уже пытавшегося подняться, придавил плотно к земле и без замаха, но как мог сильно, всадил кулак ему в рёбра.
И занес над ним нож, собираясь ударить.
И ударил бы. Смаху, не раздумывая. Но увидел такой испуг, такой животный страх в глазах сатаниста, что остановил удар. Брезгливо ощущая тепло его тела, запах пота брыкавшегося, старавшегося вырваться из-под него парня с потеками татуировок по щекам, ударил его еще раз, ударил под дых, так что поверженный жадно стал хватать ртом воздух, затем резко, снизу вверх саданул в подбородок, удовлетворенно отметив, как клацнули зубы и обмякло на миг под ним тело.
Чей-то удар ему пришелся в спину и ожег, как плетка. Потом еще и еще... Но когда боковым зрением Денис глянул на отца, увидел, что один из двоих лежал словно в обмороке, а тот, что блестел кастетом, сидел, помахивая пьяно головой, силясь подняться. А отец уже успел вытащить из рыбацкого ящика моток капронового шнура, и, опрокинув навзничь очумевшего от удара главаря, перетягивал ему руки. Связать второго, очнувшегося и вяло оглядывающегося по сторонам, было минутным делом.
***
Пока отец, без жалости понужая дубинкой, тащил к вездеходу сыпавшего проклятиями того, кто был со свинчаткой, Денис перевернул своего пленника, матюкавшегося, старавшегося плюнуть ему в лицо, на живот и туго стянул шнуром руки. И только потом понял, что сам все это время кричал что-то так громко и долго, что засаднило горло. Он слышал, как отец шумно, одним махом, освободил багажник от всего, что в нем лежало – тычками уложил в него вырывавшегося и сыплющего угрозами сатаниста в одежде, щедро декорированной металлическими шипами и заклепками. И даже как он, захлопнув багажник, крикнул тому, кто в нем оказался:
– Сидеть тихо!
И даже хохотнул:
– Будешь хорошо себя вести – сдам на металлолом...
Двое других, за которыми следил Денис, видя возвращавшегося отца, как по команде еще сильнее стали пучить глаза и выплевывать угрозы, в тоже время озираясь по сторонам в ожидании подмоги. Этих, мельче ростом и слабее телом, заволокли на заднее сиденье, пристегнув ремнями. Уже оказавшись в салоне, один из них, вдруг, прекратив выгибать туловище и стучать ногами, неожиданно высокопарно заговорил:
– Да вы, вы еще не знаете, в какой ужас мы вас можем повергнуть. И повергнем! Повергнем!..
– Молчи лучше, – не теряя спокойствия, почти добродушно перебил его отец. – А то я тебя прямо сейчас в ужас повергну. Пикнешь еще – зубы выбью. Повергнете... Да кишка тонка! Только и можете, что втихаря нападать да по-скотски – валом на одного, безоружного.
И в наступившей тишине удовлетворенно произнес:
– Все точно так, сын, как у классика, – битиё определяет сознание. Давно это знал, а теперь еще раз убедился.
И только тогда Денис вспомнил:
– А девки? И еще один?
– Да хрен с ними, – отмахнулся отец, – никуда не денутся. Кому надо – найдут. Орлы эти, – кивнул головой в сторону сидевших на заднем сидении, – скрывать ничего не станут.
И рассмеялся весело, оглядывая пристегнутых. И с особым удовольствием – уже заплывший глаз одного из них, и уже лиловую руку другого:
– Смотри, сын, каких мы кабанчиков с тобой поймали. Это на рыбалке-то?! Съездили, ничего себе...
И уже обращаясь к ним:
– Тихо сидите. Дернитесь – получите. Ногой пхнете, по ногам получите, башкой толкнете, по роже схлопочите.
И для убедительности ткнул кулаком ближайшего из них.
– Нет, нет... Послушайте... Отпустите ...– неожиданно после всех грозных проклятий, шипений и выпучивания глаз, потерявший надежду на подмогу, а с ней и свою свирепость, почти заскулил один, не обращая внимания на толчки и обвинения в измене своего напарника, того, кто был до смерти напуган занесенным над ним ножом.
– Отпустите.... Я не хотел... У меня дети.... Двое... Я уеду... Что хотите сделаю... Отпустите только...
– Вот чучело, – удивился отец такой разительной перемене – детей нажил, а ума нет. Да тебя от детей твоих надо изолировать, может тогда людьми вырастут.
И уже резко, властно:
– Ноги поджал и сиди молча! Отпустить его... Размечтался! Была бы моя воля, пристрелил бы тебя и не пожалел бы об этом и даже не поморщился. Дети, видишь ли, у него...
Обошел машину, оглядывая колеса, стукнув по пути кулаком по багажнику, давая сигнал присмиреть тому, кто лежал внутри и колотился без устали.
Наконец, сел за руль. Натягивая ремень, чуть повернувшись к Денису, оглядел его цепко, пристально, проверяя все ли с ним в порядке, и уже заводя мотор:
– Ну, с Богом! Поехали... А те пусть пляшут возле кола, своих посланцев с добычей поджидают...
И Денису:
– В оба гляди по сторонам. Всего от отмороженных ждать можно, ума хватит и на таран пойти. Машины у них где-то стоят, не пешком же они сюда добирались. Далеко где-то остановились, иначе мы бы услышали. Ну, а к нам вышли по нашим с тобой следам, по траве полегшей...
***
На тех, кто был сзади, Денис не мог смотреть. Жуткое чувство овладело им – смесь ненависти и брезгливости. И страха. Страха мутного, вязкого, что вот оно, обитающее где-то в недрах общества мерзопакостное явление, лицом к лицу с ним. И это может случиться с каждым, почти буднично. Идешь по улице или сидишь на рыбалке – а оно вот, рядом. Извольте примерить.
Ему хотелось выпихнуть их из машины, чтобы не дышать вместе с ними одним воздухом.
Страшно одним воздухом с ними дышать.
Не воздух рядом с ними – муть одна.
До проселочной дороги, по кустам и колдобинам, выбрались без происшествий. А когда выехали на простор, Денису не было уже нужды озираться по сторонам, луговина – во все стороны далеко видно, не просмотришь ни человека, ни машину, он даже смог оглянуться на пленных. Те сидели, ненавистью из глаз стреляли. У того, кого уложил Денис, и кто пинал отца двоих детей, от злобного шипения на подбородке слюна в каплю собралась и висела – мутная, вязкая, дожидаясь еще одной порции, чтобы свалиться на грудь хозяина. Денис даже мельком подумал – капнет, не капнет?..
И рассмеялся этому несоответствию злобы в глазах, и висевшей вязкой, словно сопля, слюне.
Выехали на шоссе – широкое, безлюдное по случаю раннего утра, поднажали на газ. Денис включил радио. Громко, почти на всю мощь. И оттуда понеслось:
Я попала в сети, в которые ты метил.
Я самая счастливая на всей планете!
Я попала в сети, возможно, будут дети,
Возможно, все серьезно, если ты заметил...
– Вот жизнь. Не жизнь, а сплошная, едрит твою, свобода... – сплюнул в открытое окно отец. – Но не свобода, война, в которой нам надо выстоять.– Взглянул на Дениса с теплотой. – И ты выстоишь. Уверен... Война, она не только у деда моего была, и у нас с тобой только что. Да и радио слушать и кино смотреть, там или телевизор, все равно, что по загаженной отбросами траве идти босиком, не знаешь, на что наступишь – то ли на то, что тебя ужалит, то ли дерьмом измажет... Обуваться, сынок, надо.
Денис, откинувшись на спинку, улыбнулся точным словам отца, согласно кивнул. Ему захотелось говорить с ним. Говорить, говорить... Обо всем. Но не при этих...
Он молчал и оглядывал все вокруг с каким-то новым чувством – зелень травы, далекий край озера со слепящей кромкой мелкой волны, лениво накатывающейся на берег, березу – так близко к дороге, с отставшими от ствола тонкими, почти прозрачными лоскутами коры, такой легкой, невесомой, колыхавшейся от самого малого дуновения ветерка. А небо! Небо какое... Бесконечное. И синее-синее!
И дух захватило.
До спазм в горле.
До мучительной влаги глаз.
– Неужели?
– Неужели я бы всего этого не увидел?
И прикрыл лицо руками, так заломило-защипало в глазах.
Солнце уже намеревалось взобраться на верхушки деревьев и заливало все вокруг безудержным сиянием. Туго натянутая внутри него струна, до того время от времени начинавшая больно пощипывать, освободила место странному волнению, в котором была радость, и еще – уверенность.
Уверенность почти до бодрости, что жизнь, это уж точно, ему сегодня дала обещания, которые обязательно сдержит.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пустовойтова Е.
Начало рассказа здесь
Рассказы автора есть в этой книге