Хрип радио, газета "Комсомолка", лазурь каймы. Здесь жили мы достаточно недолго. Здесь жили мы. Скрываясь от настырных богаделен на самом дне, по-моему, чего-то мы хотели. Чего-то нет. Часы с кукушкой, мятые червонцы, лучей разбег. Июльским утром в дом ломилось солнце, январским — снег. Держала ночь от лампочки в секрете, что есть и тьма. Здесь жили мы, веселые как дети. Как без ума. Как музыка из импортных колонок, уже потом. Куриный суп, велосипед "Орленок", в метро жетон.
Бумажный змей, запутавшийся в липе, дворы, мосты. Здесь жили мы, пока еще не хиппи — уже цветы. Запечатлелись в образах нетленных и в номерах. Здесь жили мы во всех других вселенных, во всех мирах. Алхимики, волшебники, прохвосты, озорники. От скуки напридумывали звёзды. И маяки. Запретному не разучились сниться, нося вину.
Дед Николай встаёт в четыре тридцать кормить волну обрывками вчерашних фотоснимков, клочками лет. Дед Николай — он призрак, невидимка, пустой билет без пункта назначения и даты. Он пыль кают. Плывут корветы, лодочки, фрегаты, киты поют. Дед Николай поручкался с химерой, завёл змею. Когда-то он работал инженером, имел семью. Дед Николай держал собаку в будке, себя в узде.
А после смерти на газетной утке он улетел. Ещё зима была такая злая почти везде. Но только не у деда Николая. Смеялся дед, а остальные плакали зачем-то, вообще глупцы. Злой ветер, заострённый как мачете, рубил концы.
Едва коснувшись облака носками, мечтой влеком, дед Николай стал островом. Песками. И маяком. И тело, не привыкшее сдаваться, теперь бушприт. Дед Николай ложится в десять двадцать, хотя не спит. Изнанка дышит, море шепчет: внемлю.
Урчит волна. Ведь если Николай покинет землю — земле хана.
А мы, неуязвимые для горя, всегда вдвоем. Здесь мы живём. Пока не стали морем. Здесь мы живём. Вплетая сказку в штормовое кредо своих мозгов, придумываем следующего деда. Ну и богов.
#svirel_poetry