1) Начну с высокой политики.
Был 1979-й год, эпоха застоя, которая иными сегодняшними сильно поношенными политиками или молодыми идиотами-блогерами, которые сами в то время не жили, ныне изображается, чуть ли не Золотым Веком. Бред полный. Это была эпоха всеобщего вранья, когда говорили одно, думали - другое, а делали – третье. Про дефицит зубных щеток, лампочек или черного чая на Урале, а зеленого - в Средней Азии я даже говорить не буду, и сразу вернусь к милицейским делам.
На уровне самого Владимира Ильича Ленина было установлено, что в эпоху социализма уровень преступности должен неуклонно понижаться, а уровень раскрываемости преступлений – расти. Начальник, который бы этой аксиомой не руководствовался, на своём месте долго бы не продержался. Подполковник З. не был исключением. Ни понижения уровня преступности, ни повышения процента раскрываемости он с нас сильно не требовал, но и значительных изменений в статистике не прощал. А как этого можно добиться проще всего?!!
Правильно – не регистрировать совершённых преступлений до их полного раскрытия, или не регистрировать их вовсе. Описанные мною выше злостное хулиганство и грабёж при отягчающих вину обстоятельствах (ст.145 ч.2) были зарегистрированы именно из-за того, что раскрыл я их во время так называемой предварительной проверки.
И всех новых сотрудников дознания, прибывших из школ милиции, начальники на местах учили не раскрывать неочевидные преступления, а либо скрывать заявления о них от регистрации, либо писать постановления об отказе в возбуждении уголовного дела - так называемые «отказные» - используя всякие надуманные обстоятельства. Делалось это, разумеется, не явно. Укрытие преступление от регистрации в те времена - опять же не знаю, как это обстоит сейчас - было либо должностным проступком, либо преступлением. Иногда попавшимся на этом устраивали показательные порки, но все понимали: бьют не за то, что укрывал, а за то, что попался. Ведь ещё сильнее и регулярнее били за попытки возбуждать уголовные дела по нераскрытым преступлениям.
2) Престиж милиции в те времена - не знаю как сейчас у полиции - был высок только в высокохудожественных произведениях, типа «Следствие ведут ЗнаТоКи». На деле же – гораздо ниже уровня городской канализации.
На том самом выпускном вечере 1979 года в школе №28, когда я познакомился с М.-старшим, я встретился с её директором Людмилой Федоровной. В этой школе я отучился с 1964-го по 1972-й год, и она вспомнила меня. Мы разговорились, и Людмила Федоровна очень сильно переживала:
- Ты же подавал такие большие надежды, а оказался в милиции!.. - искренне горевала она.
Бог с ней, с директором школы, но и моя высокоинтеллектуальная московская родня тогда стала обо мне судить так же.
«Кирзовый сапог» - так оценил заочно меня мой дядя Саша В., узнав, что я стал милиционером. Несколько лет прошло, прежде чем мою жену Галю и меня столичные дяди признали достойными для включения в веточки и листики генеалогического древа. Однако, речь сейчас не о родне, а о престиже милицейской службы.
3) Честно скажу, что для такого отношения к милиции у людей были все основания. В январе 1978-го года, когда у меня ещё даже милицейской формы не было, меня вечером отправили в пеший патруль по городу со старшим сержантом Мишей Х.
В ходе патрулирования Миша усиленно обходил все места, где хоть что-нибудь могло случиться, и старательно не замечал пьянчуг. Постепенно мы добрались до магазина «Юбилейный» (ул. М.Горького, 39-а). А туда как раз пришла моя мама купить молока. Увидев, что я с ней заговорил, Миша, никогда раньше мою маму не видевший, подошёл поближе, прислушался к разговору и, тупо улыбнувшись, произнес замечательную фразу:
- ТЫ за молоком пришлА? Гыыы…
Когда я ночью вернулся домой со службы, мама была в полуистерическом состоянии и со слезами на глазах потребовала, чтобы на следующий же день я из милиции уволился под любым предлогом. С трудом я успокоил её, убедив, что обычное место Миши – в коридоре КПЗ, а на улицу его выпустили случайно и всего на один вечер.
Во время того патрулирования Миша Х. с упоением вспоминал времена из шестидесятых, когда он служил участковым в деревне, лишённой войной и всяческими экспериментами мужиков. Там - на безрыбье - и он был рыбой и назначал бабам, к кому он придёт ночевать, и что из угощения и выпивки она должна к его приходу приготовить.
Позднее я познакомился с Мишиной женой. Та работала завхозом школы №29, и женщиной была суровой. Вполне допускаю, что его рассказ был не совсем правдив, а всего лишь – предельным уровнем его фантазий о счастье…
И сейчас я вполне допускаю, что и Людмиле Федоровне, и моему дяде Александру Викторовичу, и моему дяде Константину Николаевичу (первому строителю Московского метро) именно с такими «представителями власти» и приходилось обычно общаться. Но тогда я много ещё чего не знал, а об ещё большем и не задумывался. И мне было очень обидно. Но служба продолжалась.
Это были времена Министра внутренних дел Николая Анисимовича Щёлокова. Некоторые считают его сейчас лучшим милицейским министром времён СССР. Не знаю, был ли он лучшим, но помню точно, что тогда было много прекрасных инструкций, которые никто не торопился исполнять. Вот, например, (продолжение следует)