Свой самый объемный, против обыкновения лишенный даже признаков лаконичности, семисот страничный роман Набоков выпустил в печать ровно полвека назад, в разгар «сексуальной революции», правда уже после публикации этапных для американской литературы в обыгрывании запретных тем книг «Супружеские пары» Джона Апдайка и «Майра и Майрон» Гора Видала. Кроме того, почти четверть столетия назад вышел в свет единственный адекватный русский перевод «Ады», выполненный Сергеем Ильиным как всегда не без погрешностей, но при этом блистательно.
Справедливости ради стоит заметить, что именно «Ада», точнее ее многочисленные эротические эпизоды, изысканные стилистически, но перверсивные по сути (при том, что их извращенность культивируется автором на протяжении романа), оказали решающее влияние на характер литературного андеграунда позднего СССР: без «Ады» не было бы ни «Русской красавицы» Виктора Ерофеева, ни «Тридцатой любови Марины» Владимира Сорокина, это совершенно очевидно.
Таким образом, мы имеем дело с во всех отношениях эпохальным романом, но что он оставляет у читателя в сухом остатке? В нем нет экзистенциальной боли, трагедийности русскоязычных книг Набокова, нет пульсации человечности, как в «Пнине», нет очарования безумия, как в «Бледном огне», но есть попытка вновь войти в ту же воду литературного скандала, как получилось с «Лолитой», вновь заработав на этом реальные деньги и литературные дивиденды. Рискну сказать, что «Ада» несмотря на отмеченную восторженными критиками трехязыковую игру в каламбуры, анаграммы и цитаты, несмотря на попытку Набокова написать своего «Улисса», засунув в текст всю мировую литературу в качестве намеков и аллюзий, несмотря на все изящество стиля, который просто упивается изображаемым, превращая его в гедонистическую утопию, является расчетливым коммерческим романом.
Главная беда «Ады» - в ее беспроблемности, в том, что она не предлагает никаких острых драматических конфликтов и несмотря на свою словесную избыточность пуста и бессодержательна. Единственное, что предлагает «Ада» - это упоение языком, своего рода дискриптивный оргазм, экстаз описания запретного (для тех лет, конечно). Вставная четвертая часть (трактат героя о времени) дела не меняют. Инцест, гомо и автоэротика, групповой секс, описанные так, что не сразу догадаешься, о чем речь, иногда завуалированно, но воинствующе бесстыдно, имморально, то есть просто вне нравственных категорий, а не с целью их преодолеть, - вот настоящий материал этой книги.
Еще никогда раньше (даже в «Лолите» этого не так много) изощренный эстетизм Набокова не обнаруживал так отчетливо свой почти ницшеанский сенсуализм, настоящую завороженность чувственной стороной жизни. Маниакальная дотошность в изображении природы в его русских романах, особенно в «Даре», здесь мутирует в скрупулезность сексуальных описаний, однако «Ада» - это не только нагромождение эротики, это еще как было, замечено, и каламбуры, и анаграммы, и аллюзии из мировой литературы от Шатобриана до Пруста, одним словом, «Ада» - это стихия игры, как эротический, так и художественной. Быть может, конгениальность эротики и эстетики и была главным замыслом автора при написании этого текста.
Персонажи, как всегда у Набокова, - марионетки в его руках, не развивающиеся во времени, не имеющие полнокровных характеров и запоминающихся черт. Конечно, в его литературной биографии были и исключения: Лужин, Цинциннат, Годунов-Чердынцев, даже Пнин – герой самого реалистичного из его романов, все они отмечены печатью исключительности, выделяющей их из пошлого окружения, но даже им не хватает какого-то антропологического объема, который есть у героев тех книг, которые Набоков причисляет к «серьезной беллетристике»: «Сага о Форсайтах», «Волшебная гора», «1984» и прочее из того, что он не любил за игнорирование формальной стороны текста, но что оставило свой след в веках.
Ада и Ван, как родились вундеркиндами, так и ими и умерли, как читали Пруста в двенадцать лет, так и продолжали упиваться его играми в старости, кроме их утех, да путанного трактата Вана о времени, взору читателя не на чем остановится. Набоковский эстетизм совершил полный круг и пришел в начальную нулевую точку, став физиологичным материализмом, который всегда отрицал и с которым боролся (вспомним главу о Чернышевском в «Даре»), и Бог ты мой, скатился в пошлость, которую презирал и от которой бежал всю жизнь! Ибо что может быть пошлее описания однообразного полового соития в разнообразных вариантах?
«Ада» стала подлинным творческим тупиком великого автора, из которого он так и не вышел, как мы уже видели, анализируя два его последних романа «Прозрачные вещи и «Смотри на арлекинов!». Стоит заметить, что постмодернизм всегда занимался и занимается возвеличиванием и оправданием разнообразных перверсий, не только сексуальных, - в этом его пафос, хоть он и бежит патетики при помощи иронии, но здесь он плакатен и прямолинеен.
Что уже упомянутые Апдайк (по крайней мере в некоторых своих романах) и Видал, что менее прославленные Джон Барт и Томас Пинчон и многие другие талантливые (этого не отнять) американские и европейские (да и российские) литераторы современности, испытавшие огромное влияние Набокова, в том числе «Ады» и «Лолиты», занимаются одним и тем же – разрушают при помощи иронии и карнавализации моральные и эстетические иерархии и легитимизируют извращенное и веками вытесненное на смысловую периферию принципами христианской цивилизации. Жаль, что Набоков, выдающийся русский писатель даже после смерти продолжает играть в этом постыдном процессе не последнюю роль.