О том, что в поместье, доставшемся отцу от первой жены, появилась хозяйка и наводит порядки, Павел узнал от управляющего.
Тот ранним февральским утром 1917 года примчался с визитом к Павлу Андреевичу.
— Это возмутительно! Это невероятно! Она наглая, сварливая. Всё ей не нравится: простыни воняют, подушки не взбиты, пыль по углам. А отчего этой пыли не быть, если там вот уже 20 лет никто не живёт?! Неужто я должен своими ручками всё это взбивать? Нанимайте работников, делаете что-то! Отчего я остался крайним?
"Лютый февраль" 3 / 2 / 1
Павел смотрел недоуменно на малознакомого ему мужчину. Он видел его лишь на похоронах отца.
Поместье было под управлением Андрея Леонтьевича. Ни мать Павла, ни сам Павел не интересовались землёй, что была у отца. Всё потому что отец туда приглашал с условием поработать там. Но ни Павел, ни его покойная матушка не горели таким желанием.
Отец, бывало, пропадал там неделями. Из дома забирал с собой некоторых слуг и обязательно Глашу. Когда умерла Марфа Феофановна, отец перестал ездить в поместье. Зачем-то уволил прежнего управляющего и нанял нового.
Мужчина, представившийся Николаем Ефимовичем, почти кричал, что не намерен выслушивать в свой адрес обвинения.
— Я там как охранник! Чего вы хотите? Я год там живу, ничего никто не украл. Вот, полюбуйтесь!
Из заплечной сумки управляющий вытащил кипу бумаг и бросил на стол.
— Читайте! Я принял год назад поместье и описал всё до пылинки и паутинки. Да-да, чего вы смеётесь? Паутину я тоже описывал! Потому что мне не нужны обвинения.
Павел действительно рассмеялся.
— А это… — Николай Ефимович бросил на стол ещё одну подшитую кипу бумаг. — Это я описывал неделю назад, как раз перед неожиданным приездом неизвестной мне хозяйки.
Павел взял бумаги и стал их листать. На первой странице стояла дата. Возле каждого наименования время описи: «Перила крыльца изготовлены из трёх скреплённых брёвен сосны. Два сучка по периметру, одно отверстие в 15 см от края. 12:57»
Всё было исписано мелким почерком. Устав читать Павел запрокинул голову назад и опять засмеялся.
Пока управляющий возмущался, Павел хихикал.
А когда устал смеяться, поднялся со стула, стал расхаживать вокруг стола.
— Что вы хотите от меня? — произнес он наконец-то. — Почему вы пришли ко мне?
— А к кому мне идти? К отцу вашему на кладбище? Там изливать душу и жаловаться на наглую бабу?! Уж поверьте, ваш отец не стал бы так равнодушно относиться и, простите, ржать над несчастным человеком, то есть надо мной. Он принимал меры мгновенно! Одномоментно и не смеялся так, как вы!
Николай Ефимович вдруг затрясся. Его возмущения стали похожи на вопли, а потом он покрылся испариной. Дрожащими рукам вытащил из той же сумки веер и стал интенсивно махать перед своим лицом.
Павел от такого действа даже перестал ходить вокруг стола.
Уставился сначала на веер, потом на управляющего и опять засмеялся.
— Да что вы смеётесь! — уже со слезами на глазах воскликнул мужчина. — Я болен, меня бросает в пот от волнения! Чем я по-вашему должен спасаться от этого?
— Ну точно не веером! — Павел говорил весело. — Не пробовали помочь себе чарочкой вина или чего покрепче?
Управляющий опустил голову и стыдливо убрал веер.
— Не пробовал. Извольте предложить, может быть ваш совет станет лучшим на сегодня!
Павел подошёл к шкафу, наклонился и вытащил из нижней полки двухлитровую расписанную героями сказок бутылку. Быстро налил в два бокала и подал один Николаю Ефимовичу со словами:
— Будем знакомы…
После трёх бокалов управляющий уже не кричал, не возмущался. Он только жалостливо говорил:
— Никогда, знаете, никогда на моём веку мне не попадалась такая баба. Наглость и ничего больше! Ну как, скажите, как можно быть такой? Баба — это нежность и покорность, кротость и слабость. Это несомненно тайна и любовь. Любовь и уважение.
А тут… Поверьте, я повидал много разных характеров. Но эту даже ведьмой нельзя назвать! Я обижу всех ведьм, назвав эту так…
Павел почти ничего не говорил. Он даже имени оккупантки не спросил, а уже представлял её себе неким чудовищем с рогами, кочергой в правой руке, длинными ногами, губами как у коровы и выпеченными глазами. А ещё она была выше самого Павла. Воображение настолько увлекло Павла, что стали складываться строки:
— То не баба, то не птица,
То не рыжая волчица.
То чудовище из снов.
Ну какая тут любовь?
То не нежность, не покорность,
То не ласка. Только вздорность,
Только сила, смелость, страх.
Эта баба просто ах…
Павел быстро макнул перо в чернильницу и прямо поверх писанины управляющего, прямо на первой странице записал рождённые строки.
— Что вы делаете? — возмутился тот. — Что вы творите? Это мои доказательства! Я ничего не украл, ничего не сломал. Прекратите же там писать.
Но Павел не слушал. Он продолжал писать.
Николай Ефимович встал, схватил свои документы.
Павел выхватил их обратно со словами:
— Да дайте же закончить! Ей-богу, вы мне музу спугнёте!
— Да какую к чёрту музу?!
— Да вот такую!
То не баба, то не птица,
То не рыжая волчица.
То чудовище из снов.
Ну какая тут любовь?
То не нежность, не покорность,
То не ласка. Только вздорность,
Только сила, смелость, страх.
Эта баба просто ах…
Эта баба вам не чудо.
И взялась она откуда?
Кто родил её такую
Чудо-бабу роковую?!
— Ох, Павел Андреич! Ну как и есть, ну всё про неё! Вы же с ней знакомы, правда? Что же вы сразу не сказали? А я тут вам и так о ней, и эдак. И как вы так сложили? Ну ей-богу, чудеса какие!
Николай Ефимович посмеивался, смешно тряся головой.
Павел что-то зачёркивал и перечитывал своё «детище» вслух.
Когда стихотворение было дописано, Павел вырвал лист, сложил его напополам и сунул в карман.
— Так и быть, — вздыхая произнёс управляющий, — ради такого описания стоит пожертвовать целым листом моего труда.
Потом были налиты ещё три бокала из расписанной бутылки.
Павел развалился на диване, закинул голову и захрапел.
Николай Ефимович озираясь по сторонам приложился к бокалу ещё несколько раз, потом присел рядом с Павлом, раскинул руки в стороны и тоже уснул.
На завтрак двух храпящих мужчин слуги будить не стали.
Только к обеду Павел открыл глаза. Небрежно сбросил с себя руку управляющего, вскочил на ноги.
— Бог ты мой, — прошептал он. — Куда ты катишься, Пал Андреич?! Куда ты мчишься в этой жизни! Это ж надо так упиться и уснуть в обнимку с мужиком. Позор! Позор! Какая Европа, какие книги? Если кто расскажет, что видел меня в таком состоянии, меня перестанут уважать!
Он вытащил из кармана лист. Запинаясь стал читать написанное:
— То не баба, то не птица,
То не рыжая волчица…
Но дочитать ему помешал очнувшийся Николай Ефимович. Тот что-то бормотал себе под нос. А потом крикнул:
— Ну я тебе покажу, Глафира Степановна!
Продолжение тут