Им нужна была та самая злополучная заклёпка за которой егерь, так истово рискуя своей жизнью, разбирал останки пушки под грохотом артиллерии среди жирной хляби грязи и холодных дождей конца ноября 1916 года в закат великой битвы Вердена, в огненном грохоте разрывавшихся неподалёку от него снарядом французской артиллерии, тщательно утюжившей германские позиции. Сухо стрекотала смертельная стрекоза пулемёта. Из десяти солдат отправившихся тогда с ним, троих срезало этой самой очередью, четверо, прячась от артиллеристского огня, прыгнули в залитую водой воронку, которую в течение буквально нескольких секунд накрыло новым снарядом, категорически опровергая казалось бы незыблемую аксиому о том, что снаряд в одну и ту же воронку дважды не попадает. Взметнулся столб чадящего огня, комья прелой и жирной земли, ошмётки плоти, крови и костей – всё то, что от этой четвёрки осталось. Когда Мюнц со страшным скрежетом пилил основание пушки с впаянной заклёпкой, рядом с ним жались от страха насмерть перепуганные, дрожащие как осиновые листы, тщедушные трое девятнадцатилетних юнцов из нового набора, откуда-то из крайне удалённых от французских огненных полей деревень под Кёнигсбергом.
Когда заклёпка наконец была извлечена из-под стальной изодранной толщи, на обратном пути они попали в зону действия французского снайпера, обладавшего поразительной скоростью стрельбы и перезарядки винтовки. Над головами юных желторотых птенцов взметнулись серо-красные облачка из мозга и крови, они вдвоём повалились на шмат сырой земли, перепаханной безжалостным лемехом войны. Мюнц и последний солдат успели тяжело перевалиться через бруствер и растянуться на дне окопа. Единственный оставшийся в живых солдатик тяжело верещал от боли надломленным почти детским голоском потому как крупнокалиберная пуля французского снайпера попала ему в бедро, раздробив кость. Такова была цена за круглый кусок металла, выкованного почти восемь столетий назад.
-Ублюдки! – снова с ненавистью пробормотал Мюнц, губами жуя хрусткий ноздреватый снег и оставляя на нём крупные капли крови, текущей у него изо рта. Вся эта картина мгновенно пронеслась перед его взором в момент смертельной опасности. Погоня шла по пятам, егерь невероятным усилием воли заставил себя резко подняться и шатаясь пойти дальше. От чудовищного напряжения его крупный лоб покрылся сетью вздувшихся вен, глаза налились красным светом ярости, по худым щекам покатились крупные капли пота, почти мгновенно застывавшие в морозном воздухе ибо температура воздуха упала почти до – 18 градусов по Цельсию, а из уголка рта сильнее показалась червеобразная багряная струйка крови. Измученный и израненный организм егеря мстил своему хозяину за столь жестокое издевательство и обращение с ним, но адреналин выбрасывался в кровь в невероятных количествах мозговым веществом надпочечников и заставлял человека совершать немыслимый подвиг правда непонятно во имя чего. Легированные сосуды лёгких от перенапряжения уже трескались, кровь потихоньку просачивалась в альвеолярную ткань и грозила своему хозяину тяжелым лёгочным кровотечением если он сию секунду не прекратит такие тяжелые издевательства над собой и не возьмёт хотя бы небольшой тайм аут.
Но Клаус Мюнц и не думал останавливаться. Чувство страха и долга заставляли его развивать невероятный бег, на который был способен человек среди этих девственных глубоких сугробов. Ноги его проваливались мягкий снег по колени, по щекам и по телу бежали уже не капли, а настоящие струйки пота. Изо рта его вырывались клубы пара, становившегося тончайшей паутиной инея в этой суровой и морозной ночи накануне светлого праздника рождества. Страх заставлял егеря чувствовать себя загнанным зайцем. Погоня была уже очень близко.
Правда этой погони не было не видно, ни слышно. Но охотники уверенно шли по пятам егеря, он, будучи сам заядлым охотником в прошлом, был в этом уверен и разделяла их пара тройка километров. Как любой охотник, приобщённый к таинствам природы, он мог испытывать двоякие ощущения. Первым этим ощущением была слепая жажда крови, удовлетворение низменных мужских инстинктов добытчика с древних времён, когда косматый грязный оборванец в шкурах отрывался от огня и шёл за добычей, воспламенённый неутолимым азартом с каменным топором, грубо приделанным к сучковатому посоху. И хотя цель охотников на него была совсем не в добыче пропитания, но Мюнц явно ощущал все эти могучие инстинкты, заложенные в мужчинах со стародавних времён. Они бодры, охваченные свирепым огнём жажды крови и у них не было старых фронтовых ранений, которые так не кстати открылись у нашего бедного егеря.
Но помимо тех противоречивых чувств, что были ведомы старожилу чёрного леса, он прекрасно понимал и ощущения жертвы. Так беспомощная лань, охваченная ужасом, в слепом поиске выхода мчится среди снегов, так тщательно запутывая следы. Так робкий хорёк ищет спасительную норку, так исполин медведь со всех лап со скоростью хорошего локомотива с треском очищает себе путь среди кустарников, валежника, зная, что впереди спасительная лента реки, в которой он может надёжно укрыться от эти вездесущих двуногих, вооружённый смертельным огнестрельным оружием. Так и лесной озлобленный кабан с топорщащейся щетиной готов развернуться в сторону нападающих и своими острыми клыками вспороть брюхо преследующего его человека и своры заливающихся от лая гончих, но страх мешает это сделать. Страх – вот первоопределяющая константа того, что творится в душе предмета вожделения охотников за его спиной.
Клаус Мюнц понимал и ощущал ярков как никогда. Ледяная заклёпка, привязанная грязной тесёмкой к его шее, неприятно сковывала материальной и душевной частью тело и разум мужчины потому что именно она была тем самым призом, за которым и охотились его погонщики. И как я говорил ранее, они были очень близко, на расстоянии не более трёх километров потому как внезапно хрустальную тишину зимнего леса, освещённого полной луной разорвал надсадный и хриплый собачий лай, а так же исполненной невообразимой, какой-то отчаянной злобной тоски зловещий вой. Ситуация была хуже не придумаешь. Его преследователи выпустили по его пятам свору крупных и крайне агрессивных охотничьих псов, которыми имела полное право гордиться псарня гнезда аристократов с фамилией Фон Борг.
-Твою мать! – воскликнул Мюнц, сплёвывая на снег слюну с багровыми прожилками крови. Его рука уверенно легла на рукоять длинного охотничьего ножа из золлингемской стали – сокрушительного оружие ближнего боя, но абсолютно бесполезного против огнестрельного арсенала охотников за ним. И егерь прекрасно осознавал данный непреложный факт. Он так же понимал крайнюю невыгодность своего положения и возможный роковой исход, но решил продать свою жизнь как можно дороже, осуществив при этом выражение своих мыслей вслух:
-Идите сюда, сволочи! Хоть кого-нибудь да прихвачу с собой на тот свет!
Несколько приободрённый подобным изречением, он рванулся вперёд, сломав несколько сухих веток небольших деревьев и стремглав выскочил на гребень заснеженного обрыва, едва успев при этом затормозить. Несколько секунд он безнадёжно и отчаянно махал руками, стремясь установить равновесие на этом опасном склоне, жадно озираясь по сторонам. Внизу обрыва, освещённая тусклым и сюрреалистичным светом полной луны, пролегала извилистой лентой автомобильная дорога на Нойштадт.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…