Павел отвернулся.
— Паша… — голос Глаши был ласковым, но тревожным.
Она подошла, он закрыл глаза.
— Павел Андреевич, папеньке худо. Зовёт вас.
Павел вскочил на ноги.
— Так бы и сказала сразу. Чего ты мне тут блеешь как коза словами своими лестными. Паша, да Паша… Достала…
"Лютый февраль" 2 / 1
Глаша голос не изменила, взяла Павла за руку:
— Павел Андреевич, сходите к нему, зовёт вас.
Павел метнулся к двери.
Глаша осталась в гостиной. Поправила накидку на кресле, подошла к роялю.
Оглянулась, убедилась, что никого нет рядом и стала наигрывать грустную мелодию.
Она так увлеклась, что даже не заметила, как Павел подошёл к ней сзади. Обхватил её за талию и носом уткнулся в кудрявые волосы Глаши.
По вечерам она снимала чепчик. Распускала косу и кудри ложились на плечи. А когда-то волосы Глаши были ниже пояса.
Ещё в прошлом году мать Павла говорила сыну:
— Эта рыжая плутовка затянет тебя в свой омут как водяной. Не успеешь оглянуться, как потонешь вместе с ней. Тебе не угодили уже шесть! Шесть славных девиц с хорошей родословной. А эта… Ведьма…
— Ведьма, не ведьма! Какое вам дело, матушка? Я не собираюсь делить своё время с женщинами. Глаша просто кухарка. Успокойтесь, маменька, я держу себя в руках и ваше высокородное происхождение не очерню женитьбой. Ни-ког-да не очер-ню!
— Ну и славно, мой мальчик, ну и славно. Ты в свои 22 ещё молод. Но отец злится, что тебе не угодить. Хотя он и сам был таким.
А ночью после этого разговора в комнату к Глаше по просьбе Марфы Феофановны (матери Павла) пробрался парикмахер. И воспользовавшись Глашиным беспамятством после испитого на ночь кваса с добавлением снотворного, обрезал девушке волосы.
Наутро Глаша появилась на кухне не в привычном всем чепчике, а в платке.
А Марфа Феофановна спустилась к ужину с накладным рыжим кудрявым хвостом, смешно свисающем с её седой макушки.
А через неделю померла, положив голову на туалетный столик. Рядом лежал накладной хвост из волос Глаши.
— Вот не вижу тебя, — прошептал Павел, — и вроде всё хорошо. Думаю, что не нужна ты мне. А как глазами с тобой встречусь, так тянешь меня, тащишь в свой омут. Путаешь меня своими кудрями.
Глаша перестала играть. Положила свои руки на руки Павла. Он прижал девушку к себе ещё сильнее.
— Глаша, а давай ты уйдёшь? Найдёшь себе другую работу. Не могу я с тобой, и без тебя не могу.
— Что с папенькой? — поинтересовалась Глаша.
— Уснул, дышит тяжело. Беспокоится, что до моей женитьбы не доживёт. Говорит, что терпит, и силы заканчиваются. А я с ним уже не спорю. Киваю и жду вместе с ним последнего его вздоха… А чего это он меня сегодня позвал? Он же под твоим присмотром засыпает, что сегодня изменилось?
Глаша пожала плечами.
— Вроде как и ничего. Почитала ему, подушку взбила. А он тебя… Вас, Павел Андреевич, затребовал.
Павел вдруг оттолкнул от себя Глашу.
— Всё, хватит! Мне нужно закончить поэму. Не мешай. Иди спать. А завтра всех опрошу. Надо бы о пожаре побольше узнать и чёрта этого найти… Федьку…
— Ходили к нему, дверь заколочена, окна тоже. Соседи молчат как рыбы. Как же он Софью так быстро вывез и куда? Она на сносях, — голос Глаши был встревожен. — А Машенька у них маленькая, болезная, она…
Глаша не успела договорить, Павел закричал:
— Уходи, уходи и не морочь мне голову. Говорила мать, что ты ведьма. Тянешь меня к себе, погубишь.
Глаша тяжело вздохнула. Вышла из гостиной.
А наутро в кухне не появилась.
Павел весь извёлся. Вчера договорился, что Глаша пойдёт готовить к соседке, одинокой вдове преклонного возраста.
Но Глаша туда утром не явилась. Весь дом остался без завтрака.
Павел бесновался. Кричал на всех слуг. Трое пришли и сказали, что увольняются. И даже оплату не попросили.
— Бегите! Убегайте! — орал Павел. — Как крысы с корабля бегите! Обиделась она! Ишь, какая! Да кто ты такая, чтобы я о тебе думал?
Павел вдруг замолчал. Стал озираться по сторонам. Всё надеялся, что сейчас прибежит Глаша, и ему станет спокойно. Он опять уткнётся в копну её рыжих волос, и всё станет как прежде.
Но Глаша не вернулась и через неделю.
Нанимать кого-то для ремонта кухни Павлу было лень. Полевую кухню организовали прямо в гостиной. Работать там стало невозможно.
Павел всё чаще пропадал в своей комнате. К отцу ходил раз в день по вечерам. Тот слёзно просил позвать Глашу, мол соскучился по её голосу. Но Павел наговорил о девушке плохого. Обвинил в воровстве, нечистоплотности, грубости.
Андрей Леонтьевич всё вздыхал. А 29 ноября 1916 сразу после завтрака помер.
Павел стоял над гробом и молчал. Собрались на похоронах многочисленные друзья отца, ещё вполне себе здоровые бывшие моряки.
Павел не вымолвил ни слова. Прощался с отцом мысленно. А на поминках его присутствия никто не заметил.
Павел сидел в своей комнате, судорожно макал перо и писал:
— Закатилось солнце,
Обнажило души,
Мне б тебя не слышать,
Мне б тебя не слушать.
Сердце рвёшь на части,
Мне покой не снится.
Самым лучшим счастьем
Вижу я напиться.
Написал, зачеркнул, потом стал из чернильницы поливать на стол. Попал на сероватые льняные брюки. Чернила разливались по ткани причудливыми узорами.
Павел смотрел на свои перепачканные руки и вдруг заплакал.
Длилось это недолго. Взял себя руки, вытер слёзы. Размазал чернила по лицу.
Когда подошёл к зеркалу, шарахнулся от своего отражения.
Потом выбежал из комнаты и велел нагреть воду.
Вспомнил, как дважды Глаша его купала, когда он после сильной простуды не мог даже пошевелиться.
Вдруг почудилось ему, что она рядом, что нежно касается его груди. И заливисто смеётся.
Павел неистово тёр себя мочалкой, то и дело подбегая к зеркалу.
Растёр щёки докрасна. А наутро уже принимал помощника отца.
Тот зачитывал завещание шёпотом.
Боялся гнева Павла.
Большое поместье, оставшееся Андрею Леонтьевичу от первой жены, отец Павла завещал Глаше.
Остальные накопления, несколько счетов и дом, в котором жила семья Андрея Леонтьевича, отходили единственному сыну.
— Ей значит, — недовольно пробормотал Павел. — А как ты это допустил?
Помощник отца теребил в руках очки.
— Надень их, — потребовал Павел, — и прочти ещё раз! Может тебе без очков чудится иное?!
— Не чудится, Павел Андреевич! Ей-богу, всё до буковки прочёл. В очках читал. Только снял. В глазах щиплет. Так отца вашего жалко!
Павел вдруг вырвал из рук помощника завещание и стал рвать его на мелкие кусочки.
— Копия это, — бормотал помощник. — Отец ваш позаботился. Знал, что вы будете сопротивляться.
— Вон, — крикнул Павел. — Вон из моего дома! Вон!
Прошёл декабрь.
Начало января было тревожным. Революционно настроенные группы ночами нападали на богатые дома и грабили их. Хаос в городе удалось остановить только арестами и задержаниями подозрительных личностей на улице среди бела дня.
Павел выходил из дома редко.
Последнее время прогуливался только до полицейского участка, где безнадёжно говорили каждый раз:
— Глафира Степановна Усольцева не найдена и числится пропавшей без вести.
Павел уходил сгорбившись. Дома выпивал чарку медовухи. За два месяца оброс, парикмахер в назначенные дни приходил зря. Павел выгонял его, а потом тот и вовсе перестал приходить.
Продолжение тут