Первое правило годного рецензента: пиши рецензию сразу.
Второе правило годного рецензента: см.правило первое - так не получается практически никогда.
Я среагировала на обложку – выверенная, до неприличия «репринтная» во всем, от виньеточек до фамилии автора. Собственно, и я подозревала, что это псевдоним. Потом меня купили на стиль изложения, и очнулась я где-то в два часа ночи, понимая, что уже предыдущие три часа пролистываю страницы, рефреном бубня себе под нос: «ну еще одну главу – и спать».
Если коротко, то я в восторге (а привести меня в него кхм весьма затруднительно). Если чуть подлинней, то тут бал правит стиль. Стиль во всем – от написания псевдонима (повести Белкина, конечно же) до самой последней точки. Роман сделан превосходной, добротной литературной мистификацией, ни в единой мелочи не погрешившей против замысла автора. Как говорится, в таких случаях – низкий поклон. Блестящий автор, блестящая работа.
Ну, и наглость тоже, надо сказать, у автора вполне-таки блестящая – умудриться написать роман о войне 1812 года (хорошо, не о самой войне, а о русских в тот год) после того, как князь Болконский еще в школьном учебнике обо всем неоднократно поговорил с дубом/с небом/с Наташей (нужное подчеркнуть)? А вот пожалуйста, как предуведомляет автор в аннотации, русская классика – но после прочтения не хочется заплакать и уехать в Баден-Баден.
Достоинства.
Роман как мешок с сокровищами, каждое из которых – моя прелесссть.
Язык. Русский язык. Мастер-класс по русскому языку. Прослезилась я со второго абзаца книги, на «всякое чинопочитание тот оставил еще где-то между Полоцком и Смоленском, вместе со своим чемоданом и здоровым пищеварением». Сразу захотелось что-нибудь вручить автору, как минимум – рецензию. Тут надо сказать, я не терплю ни Толстого, ни Достоевского, однако нежно люблю Салтыкова-Щедрина. И вот тут мне отвалили Михаила Евграфовича полной ложкой, начиная уже с тождества на слух Норовлёвка – Головлевка. Да еще с такими прелестными отсылками ко всему, чему только можно… Во-первых, не зная точно, что автор – наш современник, книгу совершенно спокойно можно принять за репринт некоего малоизвестного писателя из российской глубинки образца второй половины девятнадцатого века. Во-вторых, нигде, решительно нигде в тексте не торчат уши автора, того самого современника – я восхищаюсь такой мастерской стилизацией от души. При этом в романе есть все сюжетные обязательности и штампы, которые должны присутствовать в хорошем романе девятнадцатого века: сирота, оставшаяся без состояния (черт, даже две сироты), переодевание девушек в мужской костюм, невинность и соблазнитель, дуэль с роковым выстрелом, неразделенная любовь и даже сентиментальное узнавание никогда не виданного ранее сына. И даже счастливый финал (ну, хотя бы для некоторых героев). Но как изящно автор обыгрывает эти штампы!
Сюжет. Сюжет выражен в заглавии. Это не роман о войне, это роман о людях – о самых разных. О тех, кто вынужден к геройству веком и временем, но идет в герои в самом крайнем случае, когда отступать некуда, позади стена. У кое-кого и впрямь оказывается стена. О тех, кто жил-жил – и средь мирной жизни взял и оказался на войне (очень, я бы сказала, злободневная тема). Какие здесь прекрасные типажи! Каких два обрусевших заклятых врага – француз и немец. Какие тут абсолютно русские барыни – чтоб и в кипящее масло крепостную девку толкнуть, и потом в ногах у нее валяться, вымаливая прощение. Какие тут абсолютно русские крепостники, подтверждающие патент на человеколюбие аргументом: «а мог бы и запороть, но нет, не запорол ведь!». И русский бунт – бессмысленный и беспощадный, тоже тут как тут, ходит хвостом за теми крепостниками.
Как играют мелочи – я про засахаренное варенье в погребе, которое выстреливает, как то ружье известно где. Какая жестокая и точная сцена ампутации, приведшая к примирению заклятых врачей. И как меня дважды – дважды – злорадный автор обломал с любовной любовью Агнии, о! Это было прелестно! Вот в этом, пожалуй, была узнаваемая гримаса постмодерна (или уже метамодерна?) – в настоящем романе девятнадцатого века она вышла бы замуж хоть за одного инвалида войны. Но мудрый автор решил уберечь резвую барышню от подобной судьбы. Когда она является помогать при операции после первого своего обморока – момент очень сильный. Совершенно чудные здесь судьбы героев второго плана – что лекарь-француз, что пастушок-«дурачок», этакий доморощенный Кулибин, что Федька-буфетчик, так мечтавший вырваться в красивую жизнь, а ставший «Иудой» - всего только потому, что выполнил предсмертное желание барина. Целая россыпь поводов есть в романе поразмышлять о том, как причудливо тасуется колода, от каких мелочей зависят жизнь и счастье человеческие. И тащит тебя через текст, через рефлексию о судьбах родины не тройка-Русь, а кибитка с безногим барином да двумя крепостными в запряжке.
Трагическая в своей бессмысленности судьба старшего поколения семейства Норовлевых вроде не содержит ничего из ряда вон выходящего. Ну, первый брак. Ну, барыня, от скуки ставшая чревоугодницей и скупердяйкой. Ну, барин блудит – с кем не бывает. Ну, смерть родами. И даже перековка героя во втором браке очень естественна, такое бывает, что полное ничтожество всеми силами будет оберегать свой светлый образ в глазах любимого, верящего ему существа. И с какой болью ломается эта прекрасная для супругов Норовлевых иллюзия – ломается именно благодаря войне. Молодая госпожа Норовлева – конечно, не Иудушка Головлев, уходящий в дождь на могилу матери, но порыв пойман верно: невозможность встретиться с правдой о себе (в данном случае, о муже) лицом к лицу, необходимость чисто физическая – уйти, куда угодно, куда глаза глядят. Дорога как образ смерти, как крестный путь. И вот тут кончается сказка, человек пустой и пошлый оказывается героем – хотя практического смысла в том героизме ноль, но величие его поступка именно в его бессмысленности, в том, чтоб остаться верным образу, уже разбившемуся в глазах ушедшей супруги. Трагической в своей бессмысленности оказывается и участь молодого Норовлева. Какое там небо Аустерлица, ты попробуй проживи тем обрубком, что от тебя осталось, а умереть не удалось. Жертвы войны в этом романе явлены не в количестве, а в качестве, и от этого еще страшнее.
Аллюзии. Аллюзий много, они прекрасны, наверняка нашла не все. Конечно, русская классика (автор, повторю, изящно ломает ей шаблоны и выворачивает суставы). Конечно, современные ей французы – кончина Лассэра решена вот чисто по-мопассановски. Еще тут, разумеется, «Гусарская баллада» (все же помнят, что первоначально это пьеса под названием «Давным-давно» - вот таким «давно» и отдает текст романа, в особенности в части французов, отступающих от Смоленска) – даже в имени одной из героинь, имени, обыгранном именно тем, двуполым способом. Переодевание той же героини с обучением паренька грамоте - большой привет «Барышне-крестьянке». Вообще этот роман похож на пирог из слоеного теста – отрываешь тоненький слой за слоем, смотришь, что там внутри. И с каждым слоем – все глубже, все интересней.
Недостатки. Я не нашла. Успехов тому, кто попытается. Для меня это та книга, которой хочется любоваться, а не ловить в ней блох. А ежели и поймаешь (поймать везде можно) - не подкуешь, чай, не Левша. Отмечу разве что некоторое недопонимание по полякам – ужасно хотелось узнать, в чем была их сверхзадача, могущая «переломить весь ход войны». Противный автор все сказал, это не сказал. Хотя наиболее вероятно, что господа поляки просто бахвалились по древней национальной традиции.
И да. Французский, как положено в бородатой русской классике, есть. Но милостиво к нынешнему читателю – совсем чуть-чуть. Очень жалею, что книга вышла на Ридеро в прошлом году – потому что вот это вот, да на премию бы Гоголя в этом году… эх.
Автор, пиши еще.
Эй, кто там хоронит русскую литературу? Слухи о смерти русской литературы сильно преувеличены.
Читать Литмаркет и Автор.Тудей
#исторический роман #что почитать