Написал бы такую повесть, с таким искренним и глубоким чувством, Лев Николаевич, если бы был счастлив в семейной жизни? Вопрос!
Поставим вопрос шире: возможна ли вообще счастливая семейная жизнь?
Вероятно, вопрос этот сильно волновал воображение писателя. Поэтому и удалось ему с такой художественной силой выразить в своих творениях те мучения, терзания, страдания и прочие угрызения душевные, которые обрушиваются на незадачливого супруга, или супругу, когда начинает трещать брак и разваливаться семья.
Отметим сразу: вопрос этот во времена Льва Николаевича имел значение исключительно для «образованного» класса, то есть класса, усвоившего известную широту взглядов, а не образованного в прямом смысле, в смысле глубины знаний. Что, согласитесь, совсем не одно и то же. Широтой взглядов может отличаться, и даже сильно отличаться, и неумный человек. А вот глубина знаний для неумного человека всегда будет недостижима. И, Слава Богу, а то иначе дурака от умника не отличишь.
Образованных то людей нынче уж нет, а скоро совсем не будет. Допускаю, кстати, что во времена Толстого их было больше.
Итак, едут в поезде, в одном вагоне, случайные попутчики, от лица одного из них и ведется повествование, разговаривают известные дорожные разговоры, и случайно набредают на тему любви и брака. Начинают как будто издалека, с вопроса о вреде образования и проистекающей отсюда порче народных нравов. Актуально, не правда ли!?
Не нами замечено, что именно в поезде сдвигается у людей некая заслонка в душе, развязывается язык, и льются на попутчиков такие откровения, которые в любой другой ситуации рассказчики оставили бы при себе.
Не принадлежащий к «образованному» классу купец на вопрос развитой дамы: «Что же делать жене, если она не любит мужа?» ответил однозначно и грозно: «Не любит! Небось полюбит!», после чего с чувством исполненного долга покинул вагон, в котором ехала заспорившая по этому самому вопросу разнокалиберная публика.
После ухода купчины, дама, не желая оставлять за ним последнего слова, заявила: «Брак без любви не есть брак, только любовь освящает брак, и брак истинный только тот, который освящает любовь». И пошло-поехало.
Правда, надо отметить, что до вмешательства в спор некоего нервного господина, заявившего, что всякий мужчина испытывает то, что образованные люди называют любовью, к каждой красивой женщине, обмен мнениями носил более или менее академический характер.
После этого заявления аудитория насторожилась – не услышать бы чего-нибудь неприличного. Откровения посыпались из уст нервного господина как листья с осеннего клена, одно ярче другого. Вот послушайте, и не забывайте, что история эта происходила приблизительно сто тридцать лет назад.
«Любить всю жизнь одну или одного – это все равно, что сказать, что одна свечка будет гореть всю жизнь».
«Если любовь основана на единстве идеалов, на духовном сродстве, то незачем спать вместе».
«Муж и жена только обманывают людей, что они в единобрачии, а живут в многоженстве и многомужестве. Это скверно, но еще идет; но когда, как это чаще всего бывает, муж и жена приняли на себя обязательство жить вместе всю жизнь и со второго месяца уже ненавидят друг друга, желают разойтись и все-таки живут, тогда это выходит тот страшный ад, от которого спиваются, стреляются, убивают и отравляют себя и друг друга».
Аудитория, особенно развитая дама, шокирована и подумывает, как бы избежать дальнейших откровений.
Что же дальше? Дальше следует откровенный рассказ нервного господина о своей безобразной семейной жизни с подведением под это дело соответствующей теории. Тут я рекомендую обратиться к первоисточнику.
Отмечу лишь, что развитая дама и другие попутчики, за исключением одного слушателя, то есть автора, который остался, впечатлившись рассказом нервного господина, благоразумно покинули вагон.
И приведу некоторые отрывки просто для того, чтобы дать понять читателю, какие вопросы волновали передовую общественность того времени. Потому что нельзя же не относить Льва Николаевича к передовой общественности.
«Если нет никакой цели в жизни, если жизнь нам дана просто для жизни, незачем жить».
«Если есть цель в жизни, то ясно, что жизнь должна прекратиться, когда достигнется цель».
«Пока человечество живет, пред ним стоит идеал и, разумеется, идеал не кроликов, чтобы расплодиться как можно больше, и не обезьян или парижан (!), чтобы пользоваться удовольствиями половой страсти, а идеал добра, достигаемый воздержанием и чистотою».
По Толстому выходит, кажется, так: плотская любовь – это не любовь, а вожделение, разрушающее нашу жизнь; идеальная любовь – это любовь целомудренная, которая и является идеалом человечества. Если при этом пресечется род людской, то туда ему и дорога; об этом и у св. отцов сказано.
Характерно, что к такому выводу Лев Николаевич приходит в довольно зрелом возрасте: родился он, как известно, в 1828 году, а повесть опубликована в 1891. Хотя, допускаю, что повесть написана задолго до публикации. Это надо у биографов спросить.
Но, помимо полового и, так называемого, «женского» вопросов, которым уделено, конечно, основное внимание, в тексте, там и сям, разбросано великое множество совершенно провидческих вещей.
Вот, например: «Внушите человеку, что ему необходима водка, табак, опиум (далее по списку, вплоть до гендерного равенства и права выбора пола), и все это будет необходимо. Выходит, что Бог не понимал того, что нужно, и потому, не спросившись у волхвов (так во времена Толстого называли либеральных прогрессистов), дурно устроил».
О докторах: «Я бы охотно отдал им половину своего дохода, …только чтобы они не вмешивались в нашу семейную жизнь, никогда бы близко не подходили к нам».
О детях: «Дети – мученье, и больше ничего. …Это была пытка для нее и для меня тоже. И нельзя ей было не мучиться. Ведь влечение к детям, животная потребность кормить, лелеять, защищать их – была, как она и есть у большинства женщин, но не было того, что есть у животных – отсутствия воображения и рассудка. …Поэтому было у нас постоянное спасение от воображаемых и действительных опасностей. Жена была чадолюбива и легковерна».
Заканчивается рассказ нервного человека о своей семейной жизни, наполненной в основном разнообразными и, по его мнению, неизбежными, неприятностями, как то: волнениями, ссорами, сценами, переживаниями из-за детей, взаимной ненавистью, и, как ни странно, ревностью; вполне закономерно и логично – преступлением.
На этом же заканчивается и повесть, потому что пришло время слушателю-попутчику, от лица которого ведется повествование, выходить на своей станции. Полагаю, что станция называлась «Ясная поляна».
