Рассказ
…Я в общем не склонен сходиться с людьми,
обладаю чёртовой странностью: схожусь с людьми
туго, недоверчив, подозрителен. И – представьте
себе, при этом обязательно ко мне проникает в
душу кто-нибудь непредвиденный, неожиданный
и внешне-то чёрт его знает на что похожий...
М. Булгаков «Мастер и Маргарита».
I.
С некоторых пор завёлся у меня друг. Произошло это вскоре после выхода моей первой книги. Признаюсь: я к изумлению своему услышал довольно много тёплых и восторженных откликов о ней от разных людей. Но его рецензия отличалась от прочих какой-то научной литературоведческой обоснованностью, вернее даже обстоятельностью. Он с беспристрастностью хирурга взгромоздил мою книжку на операционный стол, ввёл её в глубокий наркоз, вскрыл, вывернул наружу все её внутренности и рассмотрел каждый орган в мощнейший микроскоп. И когда ему удавалось вдруг разглядеть в окуляр нечто особенное: какую-то необычную, совершенную в своём строении клетку или сосуд, – он выражал такое страстное и неподдельное восхищение, что я и сам невольно начинал верить, что создал шедевр.
Ну, скажите, мог ли я после этого отказать ему в небольшой услуге, о которой он меня просил, хоть она и стоила мне определённых неудобств? Разумеется, не мог. А просил он о том, чтобы я зашёл как-нибудь к нему на работу и уделил ему – почитателю моего литературного дара час-другой для беседы, так сказать, с глазу на глаз. Неудобства же заключались в следующем: работа его находилась не на краю даже города, а километрах в двух за его пределами, в промышленной зоне, где он работал инженером по технике безопасности, кажется. Хотя по образованию он был филолог. Рейсовые автобусы туда не ходят, таксисты же ломят такую цену, что моих жалких карманных денег не хватит даже на поездку в один конец. Поэтому оставался единственный приемлемый выход – идти пешком. И всё бы ничего, но после аварии, в которую угодил год назад, я имею несчастье носить в правой голени металлическую пластину, которая время от времени прилично отравляет мне жизнь. Стоит сказать и о том, что события происходили зимой. И сорокаградусный мороз с «якутом» (северным ветром) тоже, знаете ли, не очень-то располагают к подобной прогулке. Беря во внимание всё, что я перечислил выше, легко себе представить, с какой неохотой шёл я к своему новому другу. Я уже начинал тяготиться этой дружбой, но мне так не хотелось огорчать этого милого и искреннего в своих чувствах человека.
Скажу честно: я собирался лишь нанести Аркадию Ивановичу (буду звать его так, хотя у него, конечно, другое имя) единичный «визит вежливости». Услуга за услугу: беседа с писателем в обмен на профессиональные отзывы о его книге. Но уже через несколько минут общения мне стало ясно, что теперь отделаться от Аркадия Ивановича будет не так-то просто. Мой новый друг пожелал, чтобы я как можно чаще «забегал» к нему. Он намекнул, что обладает такими литературными познаниями и таким колоссальным жизненным опытом, что общение с ним сделает из меня – молодого провинциального писателя настоящего маститого литератора. Должен заметить, что Аркадий Иванович нисколько не лукавил, его интеллект и необычайная энциклопедическая начитанность поражали моё воображение. Тем не менее, я попытался деликатно объяснить ему, что несмотря на соблазнительные для меня перспективы желания продолжить наши встречи не имею по ряду причин, в том числе и чисто практических, связанных с дорогой, на которую уходит много сил и времени. Все мои доводы Аркадий Иванович счёл незначительными и малоубедительными. Более того, в конце нашей беседы он вручил мне несколько толстых журналов и книг, настоял, чтобы я как можно быстрее их прочитал и при следующей встрече высказал ему о них своё мнение.
Хитрый ход. Не правда ли? Взял и перекрыл мне все пути к отступлению. Хочешь, не хочешь – читай. Хочешь, не хочешь – а придётся как минимум ещё раз тащиться с больной ногой по морозу чёрт знает куда, вдоль каких-то дико гудящих цехов, по каким-то железнодорожным путям, под какими-то обмотанными стекловатой трубами над головой, из которых сочится ржавая вода и кажется, что вот-вот упадёт тебе сверху с этих труб на голову какой-нибудь забытый слесарем молоток...
II.
Литература, коей снабжал меня Аркадий Иванович, была в большинстве своём скучной и неинтересной, созданной современными бездарными писателями. Читал я её наспех, с неохотой. А потом убирал на полку и забывал сразу и о существовании её, и о существовании самого Аркадия Ивановича. Но тут неожиданно раздавался как-нибудь среди дня телефонный звонок (я имел неосторожность дать Аркадию Ивановичу свой номер), и знакомый голос интересовался: куда я пропал и почему так долго не прихожу. Я извинялся, оправдывался наличием множества неотложных дел, обещал заглянуть на днях… и «заглядывал».
Беседы о литературе, более-менее меня устраивающие, очень быстро сменились разговорами о политике – угнетающими, наводящими на меня смертную тоску. Аркадий Иванович же, напротив, о политике мог говорить часами. И видели бы вы, с какой болью и с какой скорбью произносил он монологи о России. Вряд ли я когда-либо встречал человека более влюблённого в своё многострадальное отечество, чем Аркадий Иванович. Причём любовь эта и скорбь распространялись не только на Россию вообще, но и на каждого её гражданина в частности. Нет такого обездоленного или угнетённого человека, для которого не нашлось бы места в сердце Аркадия Ивановича. И поистине я мог бы считать себя счастливейшим человеком за то, что судьба благоволила свести меня с этой удивительной личностью. Да вот беда: я не разделял политических взглядов моего друга. Да, да! Представьте себе! А вы что думали? Думали, раз русский писатель, то, стало быть – патриот?
Как-то я неосторожно высказал своё, далеко не положительное мнение о родной стране, сопроводив это мнение к тому же некоторыми уважительными репликами в адрес США.
– Серёжа, скажите мне, за что вы так не любите Россию? – тоскливо и кисло спросил меня разочарованный и осунувшийся Аркадий Иванович.
– А за что мне её любить? – ответил я вопросом на вопрос.
– Разве любят за что-то? Родину нужно любить просто так, – сказал он.
– Это девушку нужно любить просто так. С родиной всё гораздо сложнее. За что прикажете любить Россию? За то, что на протяжении многих лет она интенсивно и методично истребляет собственный народ?
– Но это необходимые жертвы. Не считаете ли вы, что Сталин, например, создавал ГУЛАГ из некоей личной прихоти? В первую очередь он думал о благосостояния страны. И потом, ваша хвалёная Америка тоже ведь достигает благополучия множеством человеческих жертв.
– Аркадий Иванович, – сказал я ему тогда, – правительство Соединённых Штатов, по крайней мере, направляет свою агрессию далеко за пределы собственной страны. Бомбардировки Югославии, Афганистана и оккупация Ирака являются средствами для процветания собственной нации. И что самое важное – всё это делается во имя благополучия каждого американского гражданина, а не какого-то закрытого олигархического клана. Российское правительство проводить внешние военные кампании не способно. Оно лучше будет уничтожать свой собственный народ…
Я не смог объяснить Аркадию Ивановичу, что на самом деле не одобряю ни внешних войн США, ни внутренних распрей в России. Что это крайности, которые мне не близки. Не смог я также объяснить своему другу, что «…моя любовь к России не обязана распространяться на её правительство» (я процитировал сейчас слова Солженицына, если не ошибаюсь). Не мог объяснить по той простой причине, что Аркадий Иванович просто не захотел меня услышать. Нечто подобное я встречал уже, живя в Красноярском крае и общаясь с членами одной религиозной секты. С ними можно разговаривать на какие угодно темы, и вы найдёте в этих открытых и добродушных людях прекрасных и интересных собеседников. Но упаси вас бог выразить хотя бы малейшие сомнения в правильности их религиозного учения. А тем более вступить с ними по этому поводу в полемику. Заведёте себе врагов на всю жизнь. Религиозные фанатики, как и фанатики политические, нетерпимы к чужому мнению.
Я не смог объяснить Аркадию Ивановичу, что люблю Россию так же, как любил её, например, Иван Бунин, покинувший пределы страны после большевистского переворота, но, однако же, не восхищавшийся соотечественниками, надевшими власовский мундир во время Второй мировой войны: так делали некоторые тогдашние эмигранты. Не смог объяснить потому, что эмигрант Иван Бунин со своими совершенно бесполезными с политической точки зрения «Тёмными аллеями» для Аркадия Ивановича не является авторитетом.
III.
В предпоследний мой визит – четвёртый или пятый по счёту – Аркадий Иванович снабдил меня помимо журналов и книг mp3-диском с любительскими песнями национал-патриотического содержания. Означенные музыкальные композиции меня не заинтересовали. Патриотом и националистом я, как уже говорил, не являюсь, следовательно, подобными песнями, как бы мастерски и пронзительно они ни исполнялись, меня не проймёшь.
…И вот я пришёл к Аркадию Ивановичу в последний раз. А как раз накануне появился в печати мой новый рассказ – о красивой и грустной любви. Не к Родине любви, вот в чём оказия, а о простой любви одного человека к другому!
Беседа наша началась с того, что Аркадий Иванович разнёс мой новый рассказ в пух и прах. Он на правах нашей с ним дружбы начал вдруг тыкать меня – несмышлёного писаку – носом в моё же собственное сочинение. Аркадий Иванович заявил, что негоже литератору заниматься всякой ерундой вроде каких-то там влюблённостей, тем более что влюблённость, описываемая мной, уже одним только тем фактом аморальна, что происходит она между (о, ужас!) женатым мужчиной и замужней женщиной.
Вы не подумайте, что я против критики. На то и писатели существуют, чтоб их критиковать. Но извольте: тащиться неизвестно куда, за тридевять земель к некоему критику, который сам же перед тем упрашивает вас прийти, и выслушивать от него гневные отклики о вашем ребёнке (а каждый свой рассказ я считаю именно своим детищем, ни больше, ни меньше) это, знаете, уж слишком. Критику я и дома могу наслушаться, и на работе, и по телефону…
Расправившись с моим рассказом, Аркадий Иванович вдруг взялся учить меня, о чём и как мне нужно писать.
– Кому нужна ваша чёртовая любовь! – возмущался Аркадий Иванович. – Вы мне политику, политику давайте! Россию спасайте!
– Я не буду спасать Россию! – жестко и категорично заявил я своему новому другу (тема, да и сам тон нашего разговора были мне неприятны и даже в каком-то смысле казались нелепыми). – Увольте меня! Пусть Россию спасают люди более компетентные в этом вопросе.
– Но писатель обязан быть политиком! – вскричал Аркадий Иванович. – В противном случае ничего достойного из-под его пера выйти не может!
– Для того чтобы создать «Преступление и наказание», «Мёртвые души», «Мастера и Маргариту», не обязательно быть политиком, – возразил я. – Для этого достаточно просто быть порядочным и здравомыслящим человеком и главное – обладать литературным талантом. Я уже не говорю о «Лолите», которая от политики далека так же, как наша бренная планета от края вселенной. И, скажите мне: какие такие политтехнологи помогали Владимиру Набокову в описании, скажем, полёта бабочки? Писатель, прежде всего, должен быть художником, раз уж мы имеем дело с художественной литературой, а потом пусть он будет политиком и вообще кем угодно, кем ему только заблагорассудится.
Но Гоголь и Достоевский, а уж тем более белогвардеец Булгаков, мечтавший всю вторую половину своей жизни уехать из СССР, а уж ещё тем более эмигрант и к тому же «прелюбодей» Набоков со своими нимфетками и бабочками не были избалованы благорасположением Аркадия Ивановича. Поэтому я снова оказался неубедительным.
IV.
Хочу открыть вам страшную тайну: я не люблю людей. Вернее, я люблю только небольшую группу наиболее близких мне. Но это не значит, что всех остальных я ненавижу. Просто отношусь к большинству незнакомых людей нейтрально. К тому же обязываю себя уважать любую их точку зрения и любые, пусть даже самые аморальные поступки, лишь бы они не шли вразрез с существующим законодательством и не причиняли вреда и неудобства окружающим. Я обязываю себя уважать право человека на вероисповедание, на политические и сексуальные предпочтения и т.д. и т.п. Я против насилия, против смертной казни… Я, в общем-то, либерал. Интересно, не правда ли: ни любовью к родине, ни любовью к людям я не отличаюсь, но хочу, чтобы все жили так, как они сами считают нужным. Аркадий Иванович же, наоборот, только и говорит, что о своей безграничной любви к родине и к людям. Однако был бы весьма и весьма рад расстрелять всех олигархов, а вместе с ними и всех либералов вроде меня, чтобы (NB!) людям было хорошо! Аркадий Иванович настолько сильно любит людей, что почёл за труд самолично решить за них, как им – людям – нужно жить: о чём писать книги, какое смотреть кино, какому верить богу, какой иметь цвет кожи, на каком языке говорить, кому и сколько сидеть в тюрьмах, кому, с кем и как заниматься сексом…
Я не люблю людей, но я вот почему-то не смог отказать Аркадию Ивановичу в наших встречах. Хотя, повторяю, мне они были в тягость. Человеколюбивый Аркадий Иванович же ни разу в свою очередь не поинтересовался, не трудно ли мне с больной ногой добираться до его Тмутаракани, и может ли он, например, в знак благодарности и в знак нашей дружбы вызвать мне за свой счёт такси, раз уж он побеспокоил меня. Разумеется, от такси я бы отказался, но сама забота была бы мне приятна.
…В тот апрельский день – день нашей последней встречи – шёл влажный, отвратительный липкий снег. Шёл сплошной мокрой стеной. Я смотрел в молочное окно и слушал голос Аркадия Ивановича, доносившийся словно бы откуда-то издалека. У меня жутко ныли виски. У меня всегда ноют виски, когда идёт снег. Аркадий Иванович всё говорил и говорил о том, что Россия в опасности, что её унижают, с ней не считаются, что надо возрождать православные традиции, надо возрождать былую силу и мощь русского народа.
– …и тогда вновь настанет порядок... И все будут счастливы. И я собственными руками, – при этих словах Аркадий Иванович с любовью взглянул на свои белые ухоженные пальцы, – собственными своими руками расстреляю всех этих демократов и реформаторов. Благословенные времена наступят! Я верю в это! Справедливость восстановится! И как вы тогда будете жить со своими либеральными взглядами, Серёжа?
– Я? Не знаю… уеду куда-нибудь… в Америку, – произнёс я первую нелепость, которая пришла мне в голову.
– Прекрасно! – нервно и ядовито хохотнул Аркадий Иванович. – Ничего другого я от вас и не ожидал, господин писатель! Что ж… милости прошу, милости прошу! Поезжайте в свою Америку! Хоть сейчас! Чемодан в руку и – до свидания!..
Вы не поверите, но Аркадий Иванович и на этот раз снабдил меня литературой. Вот они – книги и журналы – лежат передо мной на письменном столе. Но прикасаться к ним мне почему-то совсем не хочется. Не буду я их читать. Меня сейчас интересует другой вопрос, с кем бы передать их Аркадию Ивановичу обратно.
Вы, наверное, понимаете, что на работе у него я никогда более не появлюсь. Даже если он специально для меня закажет самое роскошное, самое комфортабельное в городе такси.
2006 г.
P.S. Произведение вошло в книгу "Саянский декаданс".
P.P.S. Иллюстрацию специально для этого рассказа выполнил художник Николай Фомин.
#сергей шаманов