(Продолжение. Начало - Ведьмин внук. 1)
— Привет!
Голос у мамы был неестественно веселым. Галя тут же поняла: она знает про Толика. Но откуда?
Они обнялись.
— Где была? — все так же весело продолжала мама. — У меня же ключа нет! Я тут уже час в саду сижу, волноваться начала.
— В монастырь ездила. Я же не знала…
Галя торопливо отперла дверь.
— Одна? — небрежно спросила мама.
— Мам, а тебе же на работу завтра! — «не услышала» вопроса Галя. — Ты вроде не собиралась…
— Взяла за свой счет до среды. Ты же понимаешь: я даже не отдохнула.
— Давай я тебе разогрею, — предложила Галя.
Она загремела сковородками. Мама разобрала сумки, умылась и принялась помогать накрывать на стол.
— Ого, у тебя мясное рагу? Это ты когда научилась готовить?
— Да так… подружка рецепт дала.
Допрос, как поняла Галя, откладывался. Спасибо, что скандалить сразу не стала. Впрочем, она сама на себя удивлялась, как мало ее это сейчас волнует. Куда хуже было то, что Толик ушел, и они проведут эту ночь порознь… и завтра, и послезавтра…
Ее словно отделяла теперь от других — даже от самых родных — непреодолимая пропасть. Все они сейчас растворялись в тумане, их слова, действия — все это ее почти не достигало.
С мамой у нее отношения были доверительными, даже подростковый возраст их не испортил. Ссоры происходили в основном на тему «надень шапку» или «ложись спать, не ломай глаза», если она читала допоздна. Мнение мамы по всем жизненным вопросам было самым важным. Вот сказала она, что Димка — вертихвост, и у Гали словно отрезало. Но теперь…
Теперь мама казалась такой чужой… хорошо, если не превратится во врага. Галя знала: она не поймет, она собирается помешать. Вот только ничего у нее не получится.
— Тут говорят, что ты вроде как встречаешься с этим странным мальчиком… внуком той неприятной бабки, — выдала, наконец, мать.
Галю передернуло — она говорила с этакой улыбочкой, тоненьким голосом: хи-хи, мол, ну я-то знаю, что это чепуха, такого не может быть. Примерно так классная руководительница изобличала курильщиков: мне сказали, что кто-то из вас курил за углом… но я-то конечно, не верю…
— Да, и что? — вызывающе вскинулась Галя. — Ты поэтому прилетела?
— А почему я узнаю об этом от чужих людей?
— Потому что по телефону о таком не рассказывают.
— А ты собиралась рассказать?
— Конечно.
— Я папе не говорила, хотела сначала сама спросить. Но… ты же понимаешь… — мама уже не притворялась. — Он же совсем не пара тебе. И эта странная бабка…
— Нормальная она! Надеюсь, ты не веришь во всякую чушь?
— Нет, но… — не слишком уверенно начала мама.
— Между прочим, — разгорячилась Галя, — это у нее я ночевала, когда ты ключи увезла. Она добрая, просто нелюдимый характер. А люди — жестокие дураки.
— Но ты могла пойти к тете Вале! Я ей запасные ключи оставляла на зиму, ты что, забыла? И замок не пришлось бы менять.
Галя непонимающе смотрела: а ведь правда, и как это она не вспомнила… Зато ясно теперь, кто доложил матери. У кудрявой Вали был их московский номер: мало ли что.
Не дожидаясь ответа, мать продолжила:
— Дело ведь не в бабке этой…
— Ее зовут Нина Егорьевна!
— Да, но… этот парень… он такой взрослый… опытный. Ты понимаешь, о чем я? Что между вами…
— Ничего, — быстро сказала Галя. — Ничего такого. Ты что, мне не веришь?
— Верю, конечно, но ты еще такая наивная.
— Не наивная я! И ты это знаешь. Никто меня не обманет, — твердо сказала она.
Судя по всему, их совместные ночевки остались незамеченными, иначе разговор был бы явно другим. Вообще-то лучше вернуться на мирные рельсы, иначе мама может все усложнить.
— Я вас познакомлю, и ты поймешь, что он другой совсем, — примирительным тоном сказала Галя. — Какой он взрослый, всего на год старше.
— Он где-то учился?
— Учится еще, — быстро соврала она. — Он после десятилетки, между прочим. В техникуме, на вечернем. И работает.
— До сих пор в техникуме? Там же после десятого всего два года…
— Так он сперва в армию сходил.
Она намеренно переставила последовательность событий.
— А как же отсрочка?
— Не захотел, решил пойти.
— Но все равно… что между вами общего? Вам же с ним, небось, не о чем разговаривать! Ты у меня такая умничка, в шесть лет в школу пошла, с медалью закончила...
— Ох, ну чепуха какая-то. Причем тут учеба. Есть нам о чем разговаривать! И вообще… можно подумать, много вы с папой разговариваете. Только о зарплате да об уборке.
— Это неважно. Люди должны быть одного уровня развития.
— А ты что, знаешь его уровень?
— Что касается уровня, — жестко сказала мама. — В среду уезжаем вместе, звонила…
— Я никуда не поеду, я могу еще весь сентябрь здесь! — закричала Галя.
— Нет, поедешь. Звонили из института, твой дипломный руководитель. Сказала, что у тебя должно быть готово восемьдесят процентов материала, и что она должна посмотреть. У тебя, кстати, сколько готово?
— Это мое личное дело, я за него отвечаю сама! С каких пор ты меня контролируешь? Ты мне даже дневник забывала подписывать, а теперь…
— Так, Галя, послушай. Если ты скажешь сейчас, что тебе плевать на диплом, и ты останешься здесь навсегда продавщицей в продмаге, вот тогда я по-настоящему испугаюсь.
Галя отвернулась к окну.
— Не скажу, — уныло ответила она. — Но это не значит, что…
Она поморщилась и не договорила.
— И вообще, если это у вас настоящее, то разлука вам не преграда. До Москвы полтора часа, надо будет, доедет. И, кстати, отец тоже имеет право его увидеть.
Что ж, подумала Галя, это хотя бы что-то. По крайней мере, им не будут мешать встречаться. Остальное уже не их, извините, дело.
***
Она гадала, придет ли с утра Нина Егорьевна, но та не пришла, видимо, внук предупредил. Хотя, может, и зря, лучше бы они с мамой хоть немного пообщались. К семи часам вечера Галя переместилась с книжками в сад — «заниматься на воздухе». Погода была уже не такой теплой, чтобы долго сидеть на улице, и она накинула куртку. Ее задачей было встретить Толика первой, до того, как мать вцепится в него с расспросами.
Галя буквально угадала его в сумерках за перекрестком и торопливо вышла навстречу.
— Привет, — негромко сказал он, словно их могли подслушать. — Пойдем?
— А? Нет… куда? Надо с мамой тебя познакомить.
Толик замялся.
— Не хочешь? — резко спросила Галя.
— Хорошо, — ответил он невесело, словно предвидя, что на самом деле ничего хорошего из этого не выйдет.
Галя это тоже предвидела, она была уверена, что предубеждения насчет бабки — спасибо кудрявой! — сильно повлияли на мать. А еще будет очередной допрос про образование. Больная семейная тема: как же, они же все из себя такие интеллигентные! То же мне, небожители… И еще кое-что, хоть и за кадром: иногородний претендент на московскую невесту. Этого никто вслух не скажет, но опасение для мамы типичное. Хотя, извините, сама-то она откуда? Не из этого ли поселка?
— Только скажи, что учишься в техникуме, на вечернем, — быстро инструктировала она, пока они шли обратно.
— Зачем? — Толик нахмурился.
— Не понимаешь, что ли?
— Понимаю, — еще мрачнее ответил он.
— Это чепуха, но моя мама любит, чтобы все вокруг учились, — попыталась снизить накал Галя. — Ты ведь все равно собираешься восстановиться, да?
— В моем технаре нет вечернего.
— На дневной можно.
— А на какие шиши? — Толик остановился. — На бабкину пенсию?
— Ну… это же год всего… Стипендия какая-то… — растерялась Галя.
Из калитки уже выходила мама, явно опасаясь, что Галя уйдет, не отметившись. Увидев их, посторонилась, уводя со всеобщего обозрения во двор.
— Мама, это Толя, я тебе говорила.
— Очень приятно. Ирина Михайловна.
Толик неловко кивнул.
Они прошли в дом, и мама, как и предвиделось, принялась отрабатывать свою программу. Ей, должно быть, казалось, что она ловко выуживает информацию, ведя непринужденный разговор, но Галя видела каждую ее уловку, и Толик, конечно, тоже. Стараясь не подвести Галю, отвечал напряженно и односложно, и духом явно упал.
Вот ведь, будь он весельчаком с открытой улыбкой, мать спокойненько простила бы ему десять классов, и был бы он «зато настоящий мужик, золотые руки», как, например, муж маминой сестры, выходец из куда большей глубинки. Но Толик так не умел. А то, что так трогало в нем Галю, маму явно пугало.
Наконец, Гале удалось вырвать его из цепких маминых ручек, и они с Толиком отправились «погулять перед сном».
Они дошли до конца улицы к пруду и ушли на поле, подальше от жестокой цивилизации.
Тут Галя сообщила ему новость, не прибавившую Толику настроения.
— Мама хочет, чтобы я ехала в среду, но я не поеду, — торопливо оправдывалась она. — К руководительнице надо в пятницу, значит, можно в четверг вечером.
— А во сколько она уезжает? — раскрыл, наконец, рот Толик.
— Вечером, — с досадой сказала Галя, понимая, что его выходной в среду они потеряли. — Но я тебя в четверг с работы дождусь, и ты меня на электричку посадишь, да?
— Да, — коротко ответил он.
— Я в субботу вернусь… Или даже в пятницу.
— Если тебя отпустят.
— Куда они денутся…
Галя видела, что он сильно подавлен, и не знала, как вывести его из этого состояния.
— Толя… — она повернулась к нему лицом, обвила его шею руками и прошептала:
— Я люблю тебя… так сильно, что… иногда мне кажется, что не хватает воздуха… где-то вот здесь болит… А ты… скажи… ты тоже так чувствуешь?
Они уже признавались друг другу в любви во время ночных ласк, первый эти слова прошептал Толик, словно не ей даже, а просто — сообщение мирозданию, самому себе… «люблю… как же я люблю».
Он захватил ее в свою куртку, крепко прижал, словно удерживая, чтобы не сбежала.
— Как она за тебя боится… — прошептал он куда-то ей в волосы.
— Что? Нет! Да нет же, она успокоится, вот увидишь…
— Нет, она права…
— Как это? — Галя недоуменно отстранилась от него.
— Я себя сам иногда боюсь.
— Прекрати! — она стукнула его кулаком в грудь, потом прижалась лицом к его свитеру, вдыхая его, Толика, запах, и желая дышать им вечно.
В ответ он поднял ее лицо и принялся целовать — так страстно, как, казалось, никогда раньше не целовал.
Когда она, наконец, распрощалась с ним у калитки, лицо у нее так горело, что смотреть на маму она не могла.
***
Конечно же, был скандал, но она настояла на своем: поедет одна. Толик обещал поменяться сменами, так что хотя бы четверг они проведут вместе.
— Ты что мне, не доверяешь? — орала Галя. — Ты меня контролировать будешь? Считаешь, что я без тебя тут пущусь во все тяжкие? Тогда опоздала малость…
— Тебе — доверяю! — кричала в ответ мама. — Но не ему… Пусти лису в огород!
— Да ты знаешь хоть… да он… он до меня пальцем не дотрагивается! А ты его оскорбляешь! Чем он заслужил, скажи, ну чем? Только тем, что твоя тетя Валя — дура?
Мама в итоге отступила, решив не перегибать, и зашла с другой стороны.
— Галечка, я все понимаю, вы хотите побыть вдвоем… — ласково начала она, обняла и прижала к себе дочь. — Я что, молодой не была? Просто я твоя мать, я же волнуюсь за тебя… Конечно, я знаю, что ты не совершишь ошибок…
— Караулить без толку, захочу совершить, найду время, — Галю коробили эти воспитательские приемчики, и она вывернулась из объятий.
— Галя!
— Ладно, мам, успокойся, — устало сказала она. — Все будет в порядке. Кто меня обидит, тот… ну ты знаешь.
Это была их домашняя присказка. Папа очень гордился, что дочь умеет за себя постоять.
Во вторник Толик пришел к ним не поздно, отпросился с работы пораньше. Мама сменила тактику и старалась обращаться к нему поприветливее, и он тоже был очень вежлив.
— Вот, бабушка передала, — он притащил ведро яблок.
— Какие красивые! — всплеснула руками мама. — У нас таких нет.
— Да, этот сорт только у нас растет.
В маминых глазах мелькнула опаска. Галя не знала, смеяться ей или злиться: мать, похоже, вспомнила сказку о колдунье и отравленных яблочках.
— С собой столько не утащу… Вот бы варенье… Когда же мне столько переработать?
— А мы сейчас почистим, — предложила Галя.
Они с Толиком устроились на кухне и быстренько перечистили все яблоки. Мама одновременно стерилизовала банки и развлекала их разговорами про Галиных московских подружек. Полина, одноклассница, выходила через месяц замуж и забегала передать приглашение. Тема была интересная, где она взяла платье, в прокат или сшили, а какие туфли, кто приглашен и как будут отмечать… Галя уже начала мечтать, как они с Толиком вместе придут на свадьбу, и она всем покажет, какой у нее парень — девчонки будут впечатлены. Но, наверное, у него нет приличного костюма. Ничего, что-нибудь придумают.
Мама осталась варить, а они еще немножко постояли в темноте сада, но чувствовали себя под колпаком и не могли расслабиться. Договорились, что Толик и завтра попробует уйти с работы пораньше, и они проводят маму на электричку — это произведет на нее хорошее впечатление.
***
Но, мастер, увы, задержал его, и, когда Толик принесся с работы, Галя уже вернулась со станции и ждала его дома.
Мама на прощание еще раз попросила ее быть осторожной. Галя, в предчувствии вечера с Толиком, была настроена благостно, оставила оскорбленный тон и очень искренне обещала. Обратно она почти летела.
Наконец-то они снова остались одни! Они никак не могли утолить накопленной жажды объятий и поцелуев, словно разлучались на годы. Потом на них почему-то напал смех, что ни скажи — они хохотали над каждым словом. А потом что-то пошло не так. Толик снова стал подавленным и молчаливым, а когда Галя принялась стелить, встал у окна и уставился на неприятно разбухшую луну.
— Бабка моя хочет, чтобы я на тебе женился, — неожиданно сказал он, не оборачиваясь.
— Да? — замерла она.
Что-то в его интонациях было не то, что-то не так. Бабка хочет, а он, значит, нет… или он имеет в виду… или — что?
— Она считает, что ты для меня — путевка в нормальную жизнь, — как-то бесцветно произнес он.
Камень лег ей на сердце — она еще не могла понять, в чем дело. Только знала, что происходит что-то плохое.
— Зачем ты мне это говоришь?
Толик молчал. И не смотрел на нее.
— А ты что считаешь? — с горечью спросила она.
— Что я для тебя — путь в не-нормальную.
— Глупость какая!
— А ты спроси свою маму.
Галя не нашлась, что ответить.
— Ладно. Я пошел. Спокойной ночи, — неожиданно сказал он и действительно направился к дверям.
— Подожди! — испугалась она.
Он остановился, но не обернулся.
— Ты что? — в отчаянии закричала она. — Забыл? Я завтра уезжаю.
— Как это можно забыть.
— И… что?
Толик повернулся к ней. Взгляд у него был опустошенным, словно ему просто хотелось быстрее уйти.
— Ты… не останешься?
— Нет.
— Почему?!
— Не могу.
— Почему…
— Не понимаешь?
Галя растерянно молчала. Она понимала, но (плевать на обещания маме, дело не в них), — не готова была… не могла вот так… хотя она и допустила и так слишком много, а все-таки… Никакие Наташки и «СПИД-инфо» не могли пересилить записанного где-то на корочку: так нельзя, нельзя до… ну пусть не свадьбы, но ведь пока еще не понятно, что и как… Ей с детства внушалось: вступать в связь вне брака — потерять уважение к себе. Вот же Полинка — выходит замуж, в белом платье, а она что, вот так просто… чем же она хуже… Бабушка его, видишь ли хочет, а он? Он ведь так и не ответил.
А Толик всем своим видом демонстрировал: я понял, какого мнения обо мне твоя мама, и не буду оправдывать ее подозрения.
— Во сколько завтра придешь? — спросила она вместо ответа.
— Когда разрешишь.
— Знаешь что. Приезжай в выходные сам в Москву… Папа вернется из санатория. Они увидят, что ты не прячешься… Ну, чтобы они не думали, что…
— Что я тебя соблазню и брошу?
В его интонации вернулась уже забытая злая насмешка, почти издевка — то ли над ней, то ли над самим собой.
— Прекрати, — поморщилась она. — Приедешь в субботу, переночуешь у нас, погуляем.
— Ага, то-то твои обрадуются.
— Они ничего не скажут. Они со мною считаются.
— С тобой все считаются, — он снова недобро усмехнулся.
— Слушай, я не понимаю… Ты не хочешь, что ли? Тогда на фиг я уговариваю.
— Я хочу, — с горькой гримасой сказал он. — Сказать, чего?
— Не надо, — отрезала она. — Если это все, чего ты хочешь.
— Почему же «всё», — снова скривился он. — Я же сказал… пропуск в другую жизнь, ага.
И он снова повернулся к двери.
— Мы разве договорили?
— Завтра договорим, ладно? Я… устал.
Он сделал шаг к дверям, но потом резко вернулся, обхватил ее обеими руками, больно впился губами в губы. Это был странный, жестокий поцелуй. На секунду ей показалось, что Толик себя не контролирует, и она испугалась. Почувствовав, он тут же ее отпустил, а в его взгляде появилось столько боли, что она вдруг не выдержала.
— Хорошо, — прошептала она. — Оставайся.
— Что? — еле слышно произнес он.
— Пойдем… Я тоже… тоже хочу…
Она потянула его за руку обратно в комнату, и в какую-то секунду в глазах у него зажглась безумная надежда. Но тут же потухла.
— Ну что же ты? — ей вдруг показалось, что он сейчас заплачет.
Он выдернул руку, развернулся и быстрым шагом ушел, хлопнув дверью.
***
Она так и не поняла, во сколько он придет. Выглядывала его ночью из окон, но в саду его не было — он ее больше не охранял. На сердце лежала тяжесть, но она знала, что дождется его с утра, и они все выяснят.
Галя приготовила ему завтрак, потом, не дождавшись, кое-как поела сама без всякого аппетита. Толика все не было. Может, бабка задержала его по хозяйству? Он на нее обиделся, но за что? Галя выстраивала сложные схемы, пытаясь представить, что творится у него в голове. И решила, что его оскорбило ее предложение — вроде как она, как и мать, считает, что он хочет от нее лишь одного.
Но ей было обидно и больно: неужели ему не дороги эти упущенные минуты, которые они могли провести вдвоем? А вместо этого она сидит сейчас одна, мерзнет в нетопленной комнате (никто об этом даже не вспомнил вчера). От нечего делать она растопила печку. Дымок явно показывал, что она дома и ждет. Но никто не приходил.
Галя начала потихоньку собираться. Сложила в папку бумаги, кое-какие летние вещи. Сумка получилась тяжелой. Ну не может ведь он не посадить ее на электричку?
К обеду она вдруг поняла: что-то случилось. Что-то страшное, а она не знает. Плевать на гордость, надо срочно бежать узнавать. Она пулей вылетела из дома и понеслась вниз по улице. Во дворе бабкиного дома было тихо. Гале стало страшновато, но она резко потянула на себя калитку, быстро поднялась на крыльцо и постучала.
Тишина.
Спустилась и аккуратно постучала в окно. Потом сильнее. Потом забарабанила во всю силу, как только стекло не разбила.
Дверь за ее спиной бесшумно раскрылась, Галя боковым зрением увидела тень. На крыльце стояла Нина Егорьевна, ее губы по-старчески жевали, глаза смотрели без всякого выражения. Гале вдруг пришла в голову дикая мысль: бабка давно умерла и ходит уже мертвая.
Она пересилила себя и подошла.
— Нина Егорьевна! Где Толя? Он… он обещал проводить меня на станцию.
— Нет его, — без всякого выражения сказала бабка. — Не жди.
— А… где он?
— Запил. Вчера ночью не пришел. С утра явился пьяный и снова утопал куда-то.
Она говорила словно автомат, вот наделили автомат голосом, он и вещает.
— То есть как… он разве пьет? — залепетала Галя.
— Пьет, пьет. А как же не пьет. Ты езжай себе. Иди, давай, давай… — бабка двинулась на нее, чуть не уронив, недвусмысленно подталкивая ее к калитке.
Галя невольно попятилась и не успела моргнуть, как оказалась на улице. Она ничего не понимала. Толик запил? Он же говорил, что ненавидит за это отца, отчима. Что никогда не станет пить… Но как еще объяснить его отсутствие? Да и зачем бабке врать, раз она так мечтала, что они поженятся? Неужели, правда? Мать бы сказала: «генетика»…
Галя не помнила, как очутилась дома, продолжила сборы, как досидела до вечера. Она не могла уехать раньше, она все еще ждала его. Однако если не успеть на восьмичасовую, ехать придется ночью. Утром она должна быть в институте.
Она решительно ополовинила содержимое сумки, взяла с собой только самое необходимое и диплом. И двинулась на станцию.
Галя шла в темноте и давилась злыми слезами. Как он мог… как мог так поступить с ней? C чего вдруг вся эта истерика, почему вдруг? Всю ночь пил — после того, как ушел от нее. Это что, что это значит? Она готова была ради него на все, это он отказался. С чего такие страдания? Не понравился ее маме? Так он сам ничего не сделал, чтобы понравиться, Галя боролась за это одна!
В электричке народа было мало, ходили торговцы, из вагона в вагон перебиралась всякая шушера. Она села, как обещала маме, туда, где побольше людей, постаралась высушить слезы. Домой надо приехать в нормальном виде. Если родители увидят, что она плакала из-за Толика, отношение к нему не улучшится.
***
Она показала руководительнице свои жалкие пятьдесят процентов и клятвенно пообещала, что через неделю диплом будет готов на все сто. В выходные, разумеется, на дачу она не поехала, объяснив маме, что Толик работает.
Прибегать к нему первой, вот я, приехала, все простила? Ну уж нет. По ее твердому убеждению он должен был позвонить с извинениями, и извинения эти должны быть очень убедительными и многократными.
Но он не позвонил вообще. Она точно знала, что он помнит ее номер — несколько раз при ней повторял наизусть. Волновалась, что с ним: вдруг что случилось по пьянке… Вернулся ли он вообще домой? В понедельник Галя была готова позвонить сама и спросить строгим голосом, все ли в порядке, а потом гордо положить трубку. Но звонить ему было некуда.
Всю неделю она изводилась, врала что-то маме, но та догадалась, что между ними неладно, и явно не расстроилась. Маму волновало только одно, и Гале даже захотелось назло ей сказать, что они переспали. Но она понимала, что это чревато, и поэтому всячески усыпляла родительскую бдительность показной веселостью.
Она ездила в институт, общалась с подружками, обсуждала с Полинкой предстоящую свадьбу, что-то делала и говорила. При этом она никого не видела и не чувствовала, ей было все равно, что происходит здесь. Но она не понимала, что происходит и там, что вообще происходит. От нестерпимой обиды и оскорбления ее бросало в страх: Толика избили, убили, спаивают где-то в трущобах… Но главное, она чувствовала, что не сможет жить без него. Ей нужно было видеть его глаза, усмешку, знать, что он существует, что к нему можно прикоснуться. Надо было верить, что он снова будет обнимать и целовать ее, как раньше.
Нужен был любой предлог, чтобы поехать туда и все узнать, но она не находила. Предлог для всех — для мамы, для Толика, для самой себя.
В следующую пятницу она вернулась после встречи с преподавательницей. Та раскритиковала ее плакаты, велела исправить прибыль, мол, коэффициент рентабельности не дотягивает. Это означало пересчитать все, начиная с первых страниц второй части. На обратном пути ей наступил на ногу толстый громила, а вечером мама как будто между прочим сказала:
— На дачу ведь в эту субботу не едем, да? Надо встретить папу в воскресенье, убраться, что-нибудь приготовить.
А Галя вдруг ощутила дикую безысходность. Она поняла, что жизнь ее кончена. Молча прошла в свою комнату, села на стул и уставилась в пустоту. Мама зашла следом, продолжая что-то говорить, потом бросила на нее взгляд и испугалась:
— Что с тобой? Ты чего, Галечка?
И тут она разрыдалась. Это была настоящая истерика, она закатывалась так, что едва могла снова вдохнуть.
Мама ее чем-то отпаивала, потом, когда чуть отлегло, Галя, заикаясь — слезы все равно не заканчивались, сами лились из глаз, — рассказала маме, что они поругались. Мама поняла все по-своему: Толик настаивал, девушка отказала, он разозлился. Галя не могла объяснить ей, что все наоборот.
— Нет… просто… я не знаю, что с ним случилось. Он… обиделся… Все из-за тебя! Он понял, что ты против, и…
Она рассказала про визит к бабке.
— Так он еще и пьет? — предсказуемо всполошилась мама.
— Не пьет он… я не знаю… ты понимаешь, не знаю! Я должна узнать, иначе умру!
— С ума сошла! Из-за кого… — качала головой мама. — Господи, ну надо же так… как будто действительно….
— Что — действительно? — заорала Галя. — Ты опять? Ты понимаешь, что я не могу… Если с ним что…
— Ладно, — вдруг решительно сказала мама. — Поедем и все узнаем.
— Как?! Я не смогу туда прийти, меня уже выгнала бабка!
— Сама схожу, — твердо сказала мама.
***
Они поехали в субботу утром, вечером надо было возвращаться назад. Галя жила теперь одной надеждой. Они приедут, она встретит его, или он сам придет, и все разъяснится. Спасибо маме, что они поехали… Теперь с ней, конечно, станет еще сложнее, но кому еще было довериться, кто бы смог так помочь? Тем более, хуже, чем сейчас, все равно не будет.
Увидев их в окошко, словно караулила, выскочила кудрявая Валентина. Галя нырнула за калитку, а мать осталась поговорить. Галя с тревогой ждала. Но ведь если с Толиком что, не дай Бог, вся улица знала бы… Мама вскоре вернулась.
— Ну что? — с нетерпением спросила Галя.
— Я спросила ее про Толика, не заходил ли, пока нас не было. Говорит, бабка бегает туда-сюда по улице, с коровой и обратно, а его на этой неделе не видела.
Значит, живой, решила Галя. Если что, бабка бы померла. Как и она сама. Они немного разобрались в доме, и мама собралась идти к Нине Егорьевне.
— Скажу спасибо за яблоки, — придумала она. — Ну а дальше по обстановке.
Вернулась мама довольно быстро.
— На порог меня не пустили, — доложилась она, — но бабка, хоть и не в духе, разговаривала нормально.
— И что, что сказала?
— Я ей так намекнула, мол, дети дружили, не знаете, что произошло, от Гали, мол, ничего не добьешься. А она так: не знаю, ну, молодость, видимо, не срослось…
— А где он?
— Да, ну я и говорю, может, он хотя бы сам ей скажет? А она злая такая сразу стала и на «ты» со мной перешла, закудахтала: думаешь, прячу его… захотел, объявился бы, значит, не хочет. Только и добилась, что здесь его нет. Говорит, уехал к отцу.
— Как — к отцу? Отец же их бросил…
— Не знаю, говорит, оставил меня тут одну куковать.
— Может, врет?
— Не похоже. Видно, что ей, и правда, тоскливо.
— Ясно.
Галя вышла во двор, потом за калитку, потом пошла куда-то, она не знала, куда, пока не дошла до поля, до кустов, у которых они целовались, потом повернулась, пошла обратно. На сердце, в голове было пусто.
***
Когда она вернулась, с удивлением обнаружила в доме тетю Валю — раньше она никогда к ним не заходила.
Мама что-то искала, вытаскивая белье и обшаривая полки в платяном шкафу. Уж не решила ли она, что Толик их ограбил?
— Галя, детка, скажи, сколько раз она здесь была? — сердобольно запела соседка.
— Кто? — не врубилась Галя.
— Да ведьма же, бабка!
Галя непонимающе смотрела на нее.
— Как это может хоть выглядеть? — мама вылезла из шкафа, лицо у нее было красным.
— Ищи комки или шарики, словно ватные, вообще все, что непонятно откуда взялось, — инструктировала кудрявая.
— Вы спятили? — Галя уставилась на маму. — Мам, у тебя высшее образование, ты с ума сошла?
— Галя! — мать заломила руки. — Я никогда тебя не видела… ты себя со стороны… Любовь не бывает такая, с тобой ненормальное происходит!
— Да приворожили девчонку, сволочи! — в сердцах сказала тетя Валя. — Весь поселок видел, да что поделаешь? Веселая была девочка, красавица наша, а ходит с бирюком этим и глаз с него не сводит…
— Ничего, что я здесь? — ледяным голосом спросила Галя.
— А парню-то жениться и не охота. Это все бабкина затея была, пристроить его получше. Что угодно сделает ради внучка своего, вон в том году батю моего чуть не прибила, когда он Толика отругал за мотоцикл евойный. А девчонку-то зачем искалечили, уж не трогал бы ее тогда, раз не нужна…
Мама была слишком вежливой, но и её эта речь явно покоробила.
— А ну пошла вон, — тихо сказала Галя. И повторила громче:
— Вон, я сказала!
Та даже не обиделась, только понимающие закатила глаза: мол, ну вот, что я говорила?
— Галя! — воскликнула мать.
— Ничего, ничего, я пойду... Ну, вы меня поняли, да? — многозначительный взгляд на маму. — Как найдёте что, позвоните, скажу, что делать.
Она ушла, а мать виновато уставилась на Галю.
— Поехали домой, — сказала Галя. — Я больше никогда сюда не приеду. Никогда.
***
Но слова этой глупой курицы запали ей в голову. Значит, тут все знали, что бабка мечтает пристроить внука получше... Да он и сам так сказал, не захотел врать. Если бабка что-то и сделала, Толик мог и не знать.
Галя действительно чувствовала: ней происходит ужасное. Она проезжала станции метро, впадала в ступор, не слышала, что ей говорят. Папа и тот заметил, что с ней что-то не так, хотя ему ничего не рассказывали.
Чтобы мама не приставала, Галя старалась делать вид, что успокоилась. Но она не могла успокоиться. Не могла забыть Толика. Думала о нем постоянно, и с каждым днем ей становилось все хуже. Она вспомнила, как поучала подружку: как можно любить того, кто тебя предал? Да если он мог так поступить, значит, он не тот, кого ты любила… ты его просто не знала… не станешь ведь ты любить постороннего и недостойного...
Какое же это было детство!
Ей казалось, она поняла его... Он ведь любил ее, это она знала точно. Любил и убивал себя — из-за нее. Нарочно опускался все ниже, считая себя не ровней. Бабкины слова про «путевку в жизнь» только этому поспособствовали.
Дурак, дурак, она бы ему объяснила, с нею он смог бы, вылез бы из своего болота! А он взял и сдался. И она тоже… зря она так давила, уговаривала учиться. Пусть бы работал, обеспечивал семью. Надо было доказать ему его ценность, не допускать унизительных допросов… Он ведь нужен ей таким, какой есть. Она успокоила бы его самолюбие, уняла бы его боль...
Она попыталась представить себе его здесь, в Москве, и поняла: не успокоила бы, а, возможно, с каждым днем ранила бы еще больше. Ну и ладно… остались бы жить там, в его мире… Нашлась бы и там ей работа… не обязательно же в продмаг…
Она притворилась больной и не пошла на свадьбу — не могла видеть чужое счастье. Не желала знакомиться со всеми этими мальчиками из Бауманки, обещанными ей Полинкой...
Зарылась в дипломную работу — хоть чем-то занять мозги. К тому же, обложившись бумажками, можно было сказать докапывающимся родителям: я занимаюсь.
Парень, Вадим, который в институте смотрел ей в глаза, а после женился, к защите диплома вдруг взял да развёлся и, оставив нерешительность в холостом прошлом, недвусмысленно намекал ей, что всегда был влюблен в нее. Они часто встречались у общего дипломного руководителя, пару раз он проводил ее до дома. Галя не возражала, она пользовалась любой возможностью перестать думать о Толике — вдруг поможет, клин клином и тому подобное. Она честно старалась забыть его, понимала, что никогда больше его не увидит.
После последней консультации накануне диплома Вадим, проводив ее, зашел вместе с нею в подъезд, остановил, взял за руку и развернул к себе лицом. Галя обреченно ждала. Он наклонился и поцеловал ее, сразу взасос, она претерпела это, не почувствовав ничего, кроме отторжения, ощутив этот поцелуй, как надругательство. Вадим прошептал, что мечтает о ней с первого курса. Она пообещала, что его мечта может сбыться на вечеринке после защиты.
Защитилась она на «отлично», так уж она была устроена. Хотя ей ничего в этой жизни больше не хотелось, делать свое дело некачественно она не умела. Однокурсники организовали грандиозную пьянку у одной семейной пары в поселке городского типа недалеко от Москвы.
Галя предупредила родителей, что вечеринка будет с ночевкой. Взяла ключи и рванула на дачу в Обозлово. Она ехала в электричке, словно в бреду. Иногда представляла себе Вадима, его лицо, когда он поймет, что его продинамили. Этот поцелуй стал лакмусовой бумажкой, ясно показавшей ей, что происходит. Она просто физически не может терпеть чьи-либо прикосновения. Только Толик, один Толик, никого кроме Толика. То есть — никого вообще. Потому что она понимала, что он-то как раз, возможно, в этот самый момент предает ее, утешается с кем-то, пытаясь ее забыть. Что они никогда не увидятся, а если и увидятся, все будет только хуже. Но даже это понимание уже не могло выпустить ее на свободу. А значит, у нее есть только один шанс.
***
Был конец октября, она шла со станции в темноте, под ногами шуршали опавшие листья. Все тот же запах осени, только уже настоявшейся. Ее душу кромсали эти запахи, этот воздух, эта дорожка, заборы — одно сплошное нестерпимое воспоминание.
На дачу она даже не завернула, сразу оказалась возле бабкиного дома. Калитка была не заперта. За плотными шторами слабо горел свет, и Галя принялась стучать в окно.
На этот раз Нина Егорьевна выглядела испуганной:
— Ты?
Она несколько секунд всматривалась в нее, пытаясь понять.
— Пропустите меня, — резко сказала Галя.
Она знала, что все равно войдет, поэтому Нина Егорьевна послушно посторонилась. Галя оказалась в той самой кухне. Она оглянулась на бабку, и ей бросилось в глаза, как та постарела. А чему удивляться-то… И у нее тоже утерян смысл жизни.
— Его нет, — вымученно сказала бабка. — Так ни разу и не показался с тех пор. Матери звонила, она не знает, где он.
— А он мне не нужен, — холодно сказала Галя. — Я к вам.
Бабка неловко пожала плечами. Притворяется, что ей невдомек, подумала Галя.
— Я понимаю, — продолжала она. — Вы хотели как лучше. Но теперь вам это уже не нужно, верно? Снимите с меня приворот. Я не могу так жить. Я хочу, как все: любить, выйти замуж. Я что, нанималась вам любить вашего Толика! — взвизгнула она.
У Нины Егорьевны как-то странно, медленно искажалось лицо, сначала сморщился лоб, потом задергались щеки, длинный нос сблизился с губами. Галя не сразу поняла, что та молчаливо рыдает.
— То есть мне вас еще пожалеть, что ли? — жестко сказала она.
На самом деле, запал у нее уже кончился. И бабку действительно стало вдруг жалко. Вот только стало страшно, что она не согласится, или, чего хуже, уже не сможет…
— Я, между прочим, не верила… думала, вы ко мне искренне… — снова начала она. — Но мы с ним всего две недели… Не бывает так, ни с кем не бывает!
Бабка некоторое время смотрела на нее, собираясь что-то сказать, но передумала, встала и ушла в другую комнату, а потом вернулась с иконой— Богородица держит младенца. Такая старенькая икона: бумажная картинка, наклеенная на деревяшку, не антиквариат. Надо же, ведьмы, оказывается, тоже молятся…
А та прислонила икону, чтобы не упала, к чашке, достала залепленный воском подсвечник, зажгла перед образом свечу.
— Богородица, дево, радуйся, — заскрипела бабка. — Благодатная, Господь с тобою…
Галя не шевелилась, боясь нарушить церемонию. Нина Егорьевна дочитала молитву, загасила свечу.
— Это все? — спросила Галя, прислушиваясь к себе: прошел ли морок?
— Да. Иди и люби, кого знаешь.
Бабка смотрела куда-то в пространство. А сердце у Гали упало. Она вдруг увидела как будто со стороны. Толика, сторожащего ее ночью в саду… Нину Егорьевну с ее помидорками…
— Вы ведь не ведьма, да? — тихо спросила она. — Ничего вы не можете, правильно?
— Могла б, прожила бы иначе, — зло усмехнулась бабка. — Когда мой ушел, я ее, Верку-то эту, думаешь, ненавидела? Да я жалела ее. Тяжелый он человек был, беспутный, жестокий. Вот и Толик, небось, в него… да и отец его… Прав он, видать, лучше тебе так. Сказал, не буду я портить ей жизнь. Я — уговаривать, а он: убью я ее когда-нибудь. Она поймет, что я ей не пара. И я убью ее. Я и испугалась…
— А мне что делать? — тоскливо сказала Галя. — Я его разлюбить не могу.
— Разлюбишь. Это тебе сейчас только кажется. Вот посмотрю на тебя через год, небось, и как звать-то забудешь. Молись за него только, как можешь. Вдруг твоя молитва до неба дойдет. Моя не доходит чего-то… Может, там меня тоже ведьмой считают… а я вот ни разу зла никому не пожелала. Если и прикрикнула на кого, отругала, то только за дело… А ему, что же, теперь мыкаться за нас за всех? Я ему раньше: вон посмотри на девчонку, или кто может из местных, хоть и гонят они на нас, а парень-то видный. Нет, говорит… Идеал у него, видишь ли, есть.
— Какой еще идеал… — автоматически спросила Галя.
— Да ты, какой же еще. А потом: не заслуживаю я её. Не могу за её счёт в люди... Вот в кого он только такой совестливый взялся! И себе жизнь испортил, и тебя расстроил… Ну ничего, у тебя-то пройдет... Ты ночевать-то где будешь, у тебя, небось, холод собачий, дом-то месяц не топлен? Хочешь, останься, мне всё веселее…
Галя посмотрела на нее, как на безумную.
— Нет, спасибо… Если он появится… — она долго пыталась сформулировать, какое же послание ей оставить этой совестливой сволочи Толику, но не придумала ничего содержательного, — скажите ему, что он придурок.
— Скажу, скажу, — покладисто согласилась Нина Егоровна. — Пройдет у тебя…
И лицо ее снова сморщилось, как печеное яблочко: такая смешная, комичная ведьма из детского фильма, нос крючком над нижней губой, и с его кончика капают слезы.
________________________________________________
Окончание - Ведьмин внук. 3
(Начало - Ведьмин внук. 1)
Дорогие читатели, если вам нравятся мои тексты, пожалуйста, не забывайте ставить лайки, это важно для продвижения канала. Заранее благодарю!