Не очень приятно оставаться на даче одной, но что поделать. Планировалось ведь сначала как: мама берет отпуск, они вместе живут в Обозлово эту неделю. Галя пишет диплом, и при этом на воздухе, не в городе выхлопными газами дышать. Раз уж моря в этом году им не видать, то хоть на природе. А тут эта родня из глубинки — у них, видишь ли, тоже отпуск. Приехали посмотреть Москву.
Мама, конечно, отказать двоюродной сестре не могла. Галя возвращаться с нею не стала: во-первых, ночевать на раскладушке удовольствие небольшое (гости ведь займут комнату родителей, а мама будет спать в Галиной). Во-вторых, надо писать диплом, а где там писать, если сумасшедший дом? Хорошо еще папа в санатории, лечит язву, он всегда нервничает, когда в доме чужие. Да и не слишком жалует ту мамину родню.
Ночевать тут было не страшно — кругом люди, здесь же не садовое товарищество, а обычная поселковая улица. Раньше здесь жили бабушка с дедом, и мама тут выросла. Потом уехала учиться в Москву, вышла замуж. Всей семьей навещали стариков по выходным, оставляли на лето внучку. Когда те умерли, дом стали использовать как теплую дачу. Даже телефон тут есть и водопровод. Удобства, правда, на улице.
В воскресенье вечером Галя проводила маму на электричку, на обратном пути зашла в магазин — успела до закрытия, накупила себе продуктов на неделю и не спеша добрела до дома. И только возле калитки поняла, что единственный (так и не сделали второй!) ключ уехал вместе с мамой в Москву.
А она даже не может поехать следом — следующая, последняя электричка совсем уже ночью, метро работать не будет, а главное, она даже не взяла с собой сумочку, только деньги в карман, и все потратила. Вот так в один миг можно оказаться бомжом!
Галя вышла за калитку и в панике огляделась. Все ее подружки проживали как раз на дачах, на параллельной улице. И они уехали в начале сентября — кто учился, кто уже работал. На улице горел единственный фонарь, во многих домах зажегся свет, но она почти никого тут не знала. Ну, кое-кого знала, конечно, здоровались, но и всё. Их семью называли здесь «дачниками», считали чужаками.
Заявиться вот так и сказать: здрасьте, я буду у вас ночевать, или дайте мне денег на такси с электричкой, она, разумеется, не могла. Ночевать на улице тоже. Может, разбить окно?
Она вгляделась: от поля со стороны пруда кто-то шел. Хорошо бы кто-нибудь из соседей, спросят ее, что случилось, она ответит, а там…
Точно, из соседей, но только она и днем-то при виде этой старухи спряталась бы за калитку. Жила она на другом конце улицы, внизу, слева от перекрестка. «Очень неприятная бабка», — говорила про нее мама, а соседи так и прямо называли ведьмой. Смуглая, сутулая, с черными — не седыми! — волосами мочалкой, злыми острыми глазками и крючковатым носом: ну точно Баба Яга. Впрочем, окрестили ее так не из-за внешности и не только из-за злобного нрава. Даже девчонки с дач знали про нее, что она — настоящая ведьма. Не в смысле там травница или заговорами лечит, а взгляд у нее черный и вообще может сделать с тобой что угодно, коли ей не понравишься. Бабка могла отчихвостить любого встречного, а те ей ответить боялись — проклянет.
А еще у бабки был внук — тот у девчонок вызывал скорее опасливый интерес. Жила старуха вдвоем с этим внуком, чем он занимается, никто не знал, на улице считали, что у него криминальное прошлое (раньше он жил в городе), то ли с местной бандой связался, то ли сам по себе. Взгляд и у него был тяжелый, волосы черные, но Гале, да и не только ей, мерещилась в нем какая-то хищная опасность, и это странно притягивало. Когда она шла к дачным подружкам и поворачивала в конце улицы направо, частенько его встречала. Иногда он копался на углу со своим мотоциклом, иногда что-то делал на участке, но всякий раз поднимал на нее глаза и смотрел, прищурившись, как-то очень уж нагло, то ли с усмешкой, то ли с иронией — мол, иди себе мимо, хорошая девочка, смотри, осторожно.
Недавно она шла вместе с подружками, и они, хоть и боялись бабки, похихикивая, поглядывали в сторону ведьминого внука. Только Галя прошла мимо гордо, не повернув головы.
— Девчо-оонки… — протянула Наташа. — А он-то, похоже, на Галечку нашу глаз положил.
— Глупости, с чего ты взяла? — она невольно залилась краской.
— Да так смотрел на тебя, прям укусил бы, — девчонки захохотали. — Смотри, приворожит тебя ведьмин внук!
Ей стало тогда страшно — но как-то по-особенному страшно… Словно смотришь вниз с большой высоты: и завораживает, и что-то внутри опускается при мысли о расстоянии до земли.
И вот теперь та самая бабка подходит к ней, да не проходит мимо, а останавливается, уставившись своими тараканьими глазками. В свете дальнего фонаря фигура ее казалась зловещим призраком: в руке у старухи была коса, видать, заготавливала сено для коровы. Молока у нее, правда, никто никогда не брал.
— Здравствуйте, — сказала вежливая Галя, все еще не понимая, как быть.
Она слишком боялась эту бабку, чтобы просить о помощи. Но больше просить было некого.
— Здравствуй, деточка. Что у тебя случилось?
Раньше Галя никогда со старухой не разговаривала, но слышала, как та хрипато отчитывает то одного, то другого соседа. Заботливость в ее неожиданно ласковом голосе казалась уловкой Бабы Яги, заманивающей жертву на противень.
Надо было ответить, что все нормально, и поискать другой выход, но Галя, как под гипнозом, рассказала бабке о происшествии.
— И что, так и будешь на улице торчать? Пошли-ка ко мне, а там… Голодная небось?
Бабка бросила проницательный взгляд на пакеты с продуктами.
Галя и сама не поняла, как оказалась вместе с пакетами на крыльце ее дома. Снаружи он был обычным домишкой, как у всех здесь — бревенчатый, обшитый синей доской. Но репутацию имел плохую, поэтому не стоило считать Галю трусихой за то, что она замерла на темном пороге.
— Входи, входи, я свет включу, — бабка подтолкнула ее сзади, и ловушка — то есть входная дверь — захлопнулась.
Внука дома, кажется не было. Бабка включила свет, и Галя огляделась: обычная поселковая квартира, терраса, кухня с рабочей печкой и газовой плиткой, круглый стол, скатерть с бахромой, ветхий диванчик под выцветшим покрывалом… Примерно как и у них на даче: после смерти бабушки никто ничего в доме не поменял.
Бабка деловито переложила Галины продукты в холодильник и плюхнула перед ней миску с картошкой.
— Почисть пока, деточка, а я пойду парники закрою. И за сковородкой последи, чтобы не подгорело.
Бабка зажгла газ под сковородой, приподняла крышку, и оттуда вкусно запахло тушеным мясом.
— Может, я на электричку успею… — робко предположила Галя. — У меня только денег нет…
— Да какая тебе электричка, в темнотищу переться на станцию! — гаркнула бабка. — Переночуешь у нас, а утром посмотрим, как быть.
— А телефона у вас нет? — с надеждой спросила Галя.
— И не было никогда, — усмехнулась старуха. — Всем поставили, а нам нет. Завтра со станции позвонишь.
— Да нет, я завтра поеду…
Бабка, не дослушав, отправилась в огород, а Галя принялась обреченно чистить картошку, стараясь срезать потоньше, как полагается — обычно она чистила быстро и как попало.
Старуха скоро вернулась и закопошилась на террасе. И тут Галя услышала подъехавший мотоцикл. Рука с ножом замерла над картошиной. Хлопнула сначала калитка, потом входная дверь.
— Ба, привет, — услышала она насмешливый голос. — Ну что, сварила свое черное зелье? Жрать охота.
— Тише ты, у нас гости, — шикнула старуха.
— Кто это еще?
Галя представила, как он нахмурился.
— Галя.
Бабка произнесла это многозначительно.
— Кто-кто? — cначала не понял внук и появился из-за печки. — Ах, Га-аля?
Не понятно, чего в его интонации было больше — изумления или насмешки.
— Ну, здравствуй, Галя, — и снова этот издевательский прищур, словно птичка попалась в сети.
— Мама уехала и ключи увезла, — быстро проговорила она, желая объяснить свое присутствие одной фразой. — Твоя бабушка меня пригласила.
Парень хмыкнул и некоторое время задумчиво рассматривал ее, словно не зная, что и сказать. Галя принялась сосредоточенно чистить картофелину, срезая все больше и больше мякоти.
— Ну, правильно сделала, — наконец, довольно доброжелательно сказал парень.
Она вдруг поняла, что не знает, как его зовут, и тут же удивилась: а ее-то имя откуда?..
Он взял с кухонного стола маленькую помидорину, запихнул за щеку и отправился куда-то на улицу, видимо, загонять мотоцикл. Потом вернулся, снял грязную куртку и умылся прямо на кухне. Появилась старуха, быстро и деловито помогла Гале дочистить картошку, поставила ее на огонь. Парень схватил было сковородку с мясом, но бабка гаркнула:
— Ждем гарнира! — и тот, пожав плечами, отступил вглубь кухни.
Галя сидела на стульчике, не понимая, что делать дальше.
— Иди, деточка, в комнату, — вспомнила про ласковый тон старуха. — Толик телевизор включит, идите.
Толик, усмехнувшись, сделал приглашающий жест. Галя на негнущихся ногах прошла в проходную комнату. Спальня старухи была, наверное, дальше, там было темно, а тут явно обитал внук. Диван поприличнее, чем на кухне, старый письменный стол с двухкассетником (кассеты валялись везде, даже на кресле). Телек — но не такой допотопный, как у них на даче, а современный, как в московской квартире. Старый платяной шкаф с незакрывающейся дверцей. Джинсы на полу и пара маек на том же кресле.
Толик сгреб майки с кресла, поднял с пола джинсы, раскрыл шкаф и запихнул туда все одним комком. Галя сама собрала кассеты и присела в кресло. Повертела в руках коробочки: что за музыку слушает ведьмин внук? Несколько надписей были ей незнакомы, а вот зато: на одной накорябано «Кино», на другой «Наутилус Помпилиус».
— Тебе что поставить, что слушаешь? — спросил Толик, возясь с кассетником.
— Вот эту, — Галя протянула ему коробочку с Нау.
Тот оценивающе хмыкнул, подкрутил пленку карандашиком и вставил в маг. Бутусов запел про синоптиков — запись была не качественной, и это был не настоящий альбом (Галя помнила его наизусть), а сборник песен в произвольном порядке, возможно, с концерта.
— Слушаешь русский рок? — поднял брови Толик. — А я думал, какой-нибудь «Ласковый май».
— А ты даже про это думал? — не полезла за словом в карман она.
Он не ответил, плюхнулся на диван, явно не зная, как себя с ней вести. Это тебе не за заборчиком усмехаться, злорадно подумала Галя. Она вдруг поняла, что больше его не боится. Повернула голову, намереваясь спросить что-нибудь первой, и поймала на себе его напряженный взгляд. Он непривычно смутился, встал и перемотал кассету — она сама не любила «Всего лишь быть». А сейчас эта песня вообще звучала ужасно двусмысленно: «У меня есть дома новые пластинки…»
Зазвучал «Взгляд с экрана»: «Она читала мир как роман, а он оказался повестью. Соседи по подъезду, парни с прыщавой совестью».
— Оставить?
— Оставь, — смело сказала она.
Сейчас все любимые песни казались исполненными иного смысла.
— Учишься? — вдруг спросил он.
— Уже диплом пишу.
— Ясно.
— А… ты?
— Днем обчищаю дачников, а ночью собираю для бабки землю на кладбище.
— Толик! — старуха, оказывается, все слышала. — Не пугай девочку.
— Боишься? — он с интересом смотрел на нее.
— И что, сегодня тоже собрался? — небрежно спросила Галя.
Она не была уверена, что это шутка.
— А как же. Пойдешь со мной?
Бутусов как раз зловеще запел про «Князя тишины», который «идет вслед за мной».
— Ужинать! — приказала старуха своим самым злобным голосом.
Ели молча, бабка с расспросами не приставала, Толик тоже молчал. Галя думала, ей кусок в горло не полезет, но мясо оказалось изумительно вкусным, как и картошка с маслом и зеленью. Из комнаты доносилась самая лучшая песня альбома — загадочная, мистически-таинственная, наполненная безмерным пространством космоса «Бриллиантовые дороги».
Галя вдруг подумала, а где они все будут спать. Неужели старуха постелет рядом с собой? С ума сойти, проснешься ночью, а она… что-нибудь страшное делает, или смотрит на нее, не мигая…
— Похоже, сегодня я сплю в сарае? — притворно вздохнул Толик, словно подслушав ее мысли.
— В сарае, в сарае, — пробурчала бабка.
— Оставить тебе музыку? — парень повернулся к Гале.
— Как хочешь.
— Ладно, до завтра.
Он как-то слишком быстро поднялся, и Галя вдруг с тоской поняла, что Толик сейчас уйдет в сарай (если не на кладбище), а она останется с бабкой наедине.
— Подожди, — невольно вырвалось у нее.
Толик удивленно обернулся. Бабка принялась собирать со стола.
— Мне бы позвонить завтра… — просительно сказала Галя. — Не знаешь, откуда?
— Могу утром подбросить на почту. А куда будешь звонить, в Москву?
— Ну да… скажу родителям про ключи.
— И че, они сорвутся с работы и ключики тебе повезут?
— Ну… нет, ты прав. Тогда одолжи мне на электричку… пожалуйста. Уеду с утра.
Она невольно обращалась к нему, а не к бабке — та самоустранилась.
— С пустыми руками? Паспорт твой где?
— Внутри, где же еще. Да всё там, — с досадой сказала Галя. — Вот же попала… И диплом там, и все.
— Ну и чего ты паришься. Откроем завтра твою дверь.
— Да? — удивилась Галя. — А как же замок?
— Новый поставлю.
— А ты умеешь?
— Что, квартиры вскрывать? Конечно, — снова усмехнулся Толик.
Он немного постоял, словно не зная, не пригласить ли ее на улицу подышать воздухом. Она бы с радостью вышла — конечно же, ради воздуха, — но момент был упущен, оба промолчали, и Толик отвернулся, подхватил телогрейку и был таков.
***
Нина Егорьевна — Галя догадалась, наконец, спросить, как ее зовут, — постелила ей на диванчике Толика. Белье было старенькое, но пахло свежестью. Обращалась старуха к ней все так же ласково, но односложно. Вообще ничего особо зловещего сейчас в ней не наблюдалось. Дома она ходила в холщовом халате и синих плюшевых тапочках с зайчиками — такие носят девчонки. И казалось просто некрасивой, полной забот старухой. Вежливости ради, но в надежде получить отказ, Галя предложила помыть посуду.
— Ну, помой, — согласилась Нина Егорьевна, — а я пойду одеяло Толику отнесу.
Под песню «Казанова», не жалея соды, Галя кое-как отмыла жирную сковородку чуть теплой водой. Старуха вернулась, повозилась еще на кухне и ушла к себе, пожелав ей спокойной ночи. Галя обычно до двенадцати не ложилась, но, видимо, старуха вставала рано.
— Ой, а туалет у вас где? — опомнилась Галя.
Дома у нее на такой случай стояло ведро — не бегать же ночью на улицу.
— Как выйдешь с террасы, налево, сбоку от сарая, — зевнула бабка.
Провожать она ее явно не собиралась.
Галя вышла, выпустив полоску света с террасы. Сталкиваться с Толиком сейчас не хотелось. Окошко сарая было темным — наверное, умотал куда-то, к приятелям, может. Или к девке какой. Хотя все были уверены, что Толик принадлежит местной банде, никаких приятелей-хулиганов рядом с ним никогда не видали. Но девушка-то у него наверняка была. У девушек он, похоже, пользуется популярностью.
Галя нащупала скрипучую дверь туалета — темно внутри, ну совсем ничего не видать, не промахнуться бы...
— Фонарик там справа.
Она вздрогнула. На лавочке за сараем сидел Толик. Он как раз чиркнул спичкой и зажег сигарету.
Хорошо, что ночью не видно, как она краснеет. И что, он так и будет сидеть тут, пока она..? Толик, однако, встал и прошелся к калитке — огонек его сигареты мелькнул в конце дорожки. Галя как можно быстрее закончила с посещением заведения (фонарик, и правда, помог), но в дом не зашла, задержалась на пороге, словно ожидая, что ее снова окликнут.
— Я машины чиню, в мастерской. Кооператив у ребят на той стороне станции, — услышала вдруг она. — А ты что думала?
Снова мелькнул огонек — Толик по-прежнему стоял возле калитки. Она нерешительно подошла, он посторонился, и она тоже оперлась плечом о невысокий забор — настоящих воров тут не боялись, кто же полезет к ведьме?
— Ничего я не думала…
— А я, как ты верно сказала, думал, — усмехнулся он.
— А учиться, значит, не стал? — торопливо спросила Галя.
— Значит, не стал, — жестко ответил он.
— У тебя родителей нет, да? — аккуратно задала новый вопрос она.
— Отец ушел давно, а мать в Москве.
— А ты что же здесь…
Он ответил неохотно и не сразу:
— Она с новым мужем живет, у них двое детей. Я там лишний.
— Понятно…
— Да? — он бросил сигарету и повернулся к ней. — И что тебе понятно?
Голос был злым, и Галя тоже разозлилась.
— Ничего. Спокойной ночи. Спасибо, что приютили.
— Стой, — он сказал это как-то иначе, придержал ее было за руку, но тут же отпустил. — Не обращай внимание. Я знаю, что тут о нас говорят.
— Это все глупости! — горячо, но неловко запротестовала она.
— Да ладно, — хмыкнул он. — Видел я, как ты у печки дрожала. Гадала, небось, что там на тебя наложила бабка: приворот или безбрачие?
— А ты бы чего хотел?
— Приворот, конечно, — его голос неожиданно улыбнулся. — Я же давно на тебя глаз положил.
Значит, слыхал, что сказала дура Наташка.
— Тогда лучше безбрачие, — съязвила она.
Но Толик уже помрачнел — она угадывала его настроение в темноте, словно видела, — и достал новую сигарету.
— У бабки моей характер скверный, — сказал он чуть хрипло. — Настроила против себя весь поселок, и внешне тоже не ангел. Дед от нее быстро ушел к другой, через два дома отсюда. А та через неделю утопла. Вот все и кличут с тех пор ведьмой.
— А… дед?
— Вернулся. Но она не пустила. Помыкался где-то и помер с пьянки. Ну, это тоже бабке моей приписали.
Он помолчал.
— Я это с детства слышу. До школы мы здесь с мамой жили. Я тебя, кстати, помню. Тебя на лето сюда привозили.
— А я тебя — нет… Правда, я с местными мало играла, меня с ними далеко не отпускали.
— Я тоже. Пацаны со мной играть не хотели. Боялись и дразнили.
— А ты?
— Ревел, дрался, а после решил: обойдусь. Пусть по-настоящему боятся.
— А они?
— По-настоящему испугались. Дразнить перестали. Но дружить не начали.
— А там, в Москве, у тебя остались друзья?
— Ну… я не особо общаться хотел. Да нет, так, есть приятели, одноклассники. Они все в институты поступили. Я десятилетку окончил, год в техникуме автотранспортном, а потом бросил. После армии уехал сюда.
— Отчим? — изобразила понимание Галя.
Она слышала такие истории, но понять их изнутри, разумеется, ей было трудно. Хотелось спросить про отца, но воздержалась: тоже, небось, плохо кончил.
— Да не… то есть, да. «Я в твои годы…» — передразнил Толик. — А, ладно, че я тут тебе… Извини.
Галя не знала, что сказать. Посочувствуешь невпопад, еще разозлится.
— Ладно, иди спать, — как-то безразлично вдруг произнес он. — Завтра не работаю, в выходные отпахал, так что займемся твоей дверью.
— Спасибо, — неловко ответила она.
Постояла, помявшись. Но не нашлась, что сказать, пожелала ему спокойной ночи и пошла в дом. А он даже не оглянулся.
***
Галя заперла за собой дверь, погасила свет на террасе. У бабки в комнате было темно, похоже, уже спала.
Галя выключила свет и легла в постель, повертелась немного, пытаясь понять, как она вообще здесь оказалась. Мысль, что она спит там, где обычно Толик, смущала и волновала ее. За окнами было темно, в доме тоже, за стеной — дверь открыта — спала, похрапывая, местная ведьма, а Гале было совсем не страшно. Хотя поселковых можно понять: смерть разлучницы через две недели? Интересное совпаденье.
Может, у его бабушки просто сильная энергетика? Если так, то и у него тоже… Состояние было возбужденным, Галя не сразу заснула, спала беспокойно. Где-то совсем на рассвете бабка встала и отправилась доить корову. Из открытого окна пахло утренней свежестью — как-то иначе, чем у них на даче, может, к запаху примешивался запах сена и стойла, но это не было неприятно. Вообще бабка оказалась опрятной и готовила вкусно. А старое тряпье, видать, носила только на улице, соседей отпугивать.
Галя еще немножечко подремала, но вовремя проснулась — надо успеть сходить в туалет, одеться, умыться, прежде чем объявится Толик. Но за окном уже слышался разговор — Толик вяло переругивался с бабкой, что-то по хозяйству, какое ведро брать и куда делась его телогрейка.
Хлопнула входная дверь, и Галя натянула на себя одеяло — спала она в той же майке, в которой ходила днем, только лифчик из-под нее стащила (он и так-то был ей не слишком нужен, носила ради приличия, а уж спать в этой удавке…). Толик разулся в коридоре и осторожно, почти на цыпочках, вошел в комнату. Она притворилась, что спит. Пару секунд стояла тишина: Галя поняла, что ее рассматривают. Потом скрипнула дверца шкафа. Она чуть приоткрыла глаза: Толик стащил с себя рабочую майку и искал свежую. Торс у него был крепкий, загорелый, плечи — подкачанные от физического труда, движения ловкие. Он повернулся, и Галя тут же зажмурилась. Снова несколько секунд возни, и шаги быстро удалились.
Она поскорее поднялась, водрузила лифчик на место и прибрала постель. Теперь майка попахивала потом. Тушь с ресниц она смыла вчера хозяйственным мылом, и теперь глаза были красноватыми. Вот уж не думала, что в начале знакомства будет показываться парню в таком виде. Хотя — о чем она? Какое еще знакомство…
Хозяева вернулись, Толик бросил на нее короткий взгляд и принялся накрывать на стол. Нина Егорьевна скрипуче пожелала доброго утра. Она принесла банку с парным молоком и, не спрашивая, налила Гале целый стакан. Обычно она молоко не пила, и в голову пришла неприятная мысль: не берите питье из рук ведьмы. Но после вчерашнего ужина думать об этом уже было поздно. Галя выпила залпом, и ей показалось даже вкусно.
Во время завтрака бабка уставилась на нее — не столько добрым, сколько одобрительным взглядом:
— Хорошая у тебя кожа, чистенькая. Вот ведь какие есть девочки, без косметики, а такие красавицы!
Галя испуганно скрестила под столом пальцы. Толик это явно усек.
— Баб, а ты приворотное-то ей подлила, не забыла? — с серьезным лицом спросил он.
— Смени пластинку, — огрызнулась Галя. — Было уже.
— Шутит он! — рявкнула Нина Егорьевна, как обычно рявкала на соседей.
После завтрака Толик вооружился стамеской и еще какими-то инструментами, кажется, монтировкой, и они с Галей отправились вскрывать дверь. Улица, по счастью, была пуста — все на работе, а то ведь сплетен не оберешься.
Толик как-то очень ловко всунул в дверную щель монтировку, придавил дверь, потом потянул на себя и отжал замок.
— Холодно-то как, — поежилась Галя, входя в родной дом. — Печку придется топить.
— Умеешь?
— Да… — нехотя сказала она. — Только терпеть не могу. Пока оно еще разгорится там…
Толик молча встал и отправился к поленнице во дворе. Принес дрова и занялся растопкой. Галя стояла рядом, наблюдая за ним. Его действия — четкие, слаженные, каждое из которых достигало поставленной цели, — завораживали.
Огонь начал разгораться, приятно потрескивая. Тут без стука заявилась Нина Егорьевна — приволокла Галины продукты, разулась, деловито выгрузила все в холодильник и так же без лишних разговоров обулась и ушла.
Галя поставила чайник. Ей не хотелось, чтобы Толик уходил. И ему, она видела, тоже, но он чувствовал себя неловко.
— Теперь ты проходи! — весело предложила она. — Сегодня ты у меня в гостях.
— Ночевать тоже оставишь? — хмыкнул он.
— Это вряд ли, — парировала она. — Но чаем напою. Готовить я так вкусно, как твоя бабушка, не умею.
Толик прошел в комнату, огляделся, присвистнул на книжный шкаф.
— Ого, сколько книжек! И что, все прочла?
— Да разве это много. Это бабушкины, а в Москве у нас три шкафа и полки.
Это была гостиная, своей комнаты, как у Толика, у Гали тут не было. На большом столе у нее были разложены исписанные листы — черновики, схемы плакатов.
Толик подошел, молча посмотрел.
— Анализ предприятия делаю, баланс там, прибыль-убытки, — объяснила она. — Дипломный проект мой.
Говорить она старалась непринужденно, полушутливо, скрывая волнение.
— Ты здесь все время одна?
— Я же говорю, мама уехала на всю неделю. Кстати! Позвонить же ей надо.
Она набрала межгород. Мама, по счастью, еще была дома, тоже кормила гостей завтраком. До этого она так и не обнаружила, что увезла ключи, разохалась, собралась ехать обратно. Галя ее успокоила: все хорошо, ночевала у подружки, ее папа уже поменял замок. Толик молча слушал это вранье.
— Ладно, я за замком на станцию, — сказал он, и, помолчав, добавил:
— Поедешь?
— На мотоцикле?
— Ага.
То есть сидя сзади него, прижимаясь к его спине. Галя понимала, одно из двух: либо ей придется с ним засветиться, либо сказать спасибо — и на этом все.
Она выбрала первое.
***
Весь день они провели вместе. Съездили за замком, Толик быстро его врезал, потом Галя сварила сосиски, поели их с хлебом и огурцами.
Потом находиться в доме вдвоем стало неловко. Но мысль о расставании даже не приходила им в голову. Толик предложил погулять где-нибудь. Галя вспомнила о застоявшемся велике. У Толика велосипеда не было, но у них в сарае стоял еще старенький дедов. Они поехали через шоссе в лес, долго катались там, даже доехали до соседнего поселка — Галя хорошо знала маршрут, они с папой ездили туда к озеру. Спустились к воде, бросив велики на пустынной тропинке.
Сентябрьский день был теплым, солнце даже припекало. Они выбрали место в тени, Толик постелил свою куртку, и они сели на нее вместе, очень близко, но не касаясь друг друга. Галя исподтишка наблюдала за ним: он словно вслушивался в природу, в себя, в мир вокруг — будто впервые увидел.
Посидели в тишине, потом как-то легко разговорились. В основном болтала она, а он больше слушал, и ей было с ним легко и спокойно, и главное, совершенно не надо притворяться. Галя чувствовала, что ему все в ней нравится, что бы она ни сделала и ни сказала. А он... он нравился ей так, что это даже начинало пугать.
Потом они еще покатались, и много смеялись, язвили, подкалывали друг друга, как школьники. В нем словно проснулось забытое детство, он ожил, глаза его перестали быть насмешливо-жесткими, он смотрел на нее иногда вопросительно, иногда тревожно-растерянно, иногда снова мрачнел. Зато усмешку теперь сменила неровная, неполная, но все же улыбка.
Домой приехали усталые, поставили велики в сарай. С работы возвращались соседи, но Галя не обращала на них внимания. Дома снова перекусили. Толик в шутку предложил пойти поужинать к бабке, но оба понимали, что этого делать не стоит.
Потом разбирали уже ее кассеты. «Вот, — сказала Галя. — «Князь тишины» — это полный альбом, настоящий». Они сидели рядом на диване и слушали «Я хочу быть с тобой», «Гудбай Америка», слушали вместе, совсем иначе. Толик снова начал бросать на нее свои мрачно-страстные взгляды. Галя смеялась в ответ. Смеялась, пока он не наклонился к ней и не дотронулся губами до ее губ, но при этом не обнял, не прикоснулся рукой. Она первая взяла его руку в свою. Ощущения были потрясающими, какой-то совершенный провал — ввысь, и душой и телом, от одного только прикосновения.
И тогда он уже привлек ее к себе всю, полностью захватив в объятья, поцеловал так, что она выпала из реальности. Слюнявые прикосновения Димки — разве это был поцелуй? Она испуганно отстранилась, в страхе, что перестанет себя контролировать.
Он снова притянул ее, но уже с большей нежностью, даже с трепетом, словно маленького ребенка. Она приникла к нему, и так они некоторое время сидели, не двигаясь, только их руки, соединившись, ласкали пальцы друг друга. Периодически он касался губами ее волос. Они даже не заметили, как стемнело.
— У тебя кто-нибудь был? — спросил вдруг он.
— Ну… да. Был… один парень.
— И что? — его голос в темноте звучал напряженно, а рука замерла, сдавив ее ладонь.
— Ну… не сложилось.
— В Москве?
— Да.
— И что у тебя с ним было?
— Как что… Встречались, полгода где-то.
— И… ты с ним… вы были… вместе?
— Что? Ты… ты про… нет, конечно! — возмутилась она.
— Да, я дурак, прости! Разумеется, нет.
— Нет, ну мы… целовались, понятно…
Она проклинала себя за это свое свойство сразу краснеть. Как будто он не понял, что целоваться она не умеет. В темноте, правда, не видно. Или он чувствует, как горит у нее лицо?
Целовалась она, если честно, единственный раз — с тем самым Димкой, дачным приятелем, когда он провожал ее после собственного дня рождения. Вот только на другой день Наташка поведала ей, что накануне он гулял с другой девчонкой. Вертихвост, сказала мама. Сразу видно, в голове ничего серьезного.
Ей как-то не везло… Хотя она знала, что многим нравится, но это не во что не превращалось. Начать с одноклассника, который — она точно знала, — был в нее влюблен, два года звонил и дышал в трубку, вместо того, чтобы пригласить в кино. Потом — этот Вадим в институте. Только что не испепелял ее взглядами, но так и не подошел, а на пятом курсе явился уже с кольцом на безымянном пальце. А ведь он ей нравился, даже очень.
— Понятно, — усмехнулся Толик, словно похвалил ребенка, чуть снисходительно, но облегченно. — А почему расстались?
— Это давно было, мне тогда восемнадцать только… Его в армию забрали. Я его не то что ждала, такой договоренности не было, но переписывались. А он вернулся и загулял. Как будто я не узнаю.
Такого вдохновленного вранья она еще никогда не выдавала. Но получилось достоверно — эту историю она припасла заранее для подобного случая. На самом деле все это случилось с ее подругой. Врать Толику было противно, но нельзя же признаться, что опыта у нее к двадцати двум годам попросту никакого.
— Придурок. Такую девушку потерять…
Это был не комплимент, он действительно недоумевал.
— Да ну его, я даже почти не переживала, — поспешила сказать она. — Он какой-то другой вернулся. А… у тебя?
Он махнул рукой — так, что не надо было объяснять: ну было, да просто… сама понимаешь. Но Галя нахмурилась: она рассказала, и ты, мол, рассказывай.
— Не было ничего серьезного.
— То есть ты ни с кем… не… ну, ты понимаешь… — недоверчиво спросила она.
— Наоборот. Кроме этого ничего и не было. Рассказывать не о чем.
Обоим вдруг стало ужасно неловко. Галя выскользнула из-под его руки, встала и включила телевизор. Комната озарилась неживым светом с экрана.
— Мне пора, наверное, — полувопросительно сказал он.
— Да, — односложно ответила она и, не возвращаясь к нему, начала перебирать бумаги на столе. — Попишу еще посижу, а то ничего не сделала за сегодня.
Он встал и пошел к выходу, быстро обулся, нащупал на вешалке куртку. Она включила свет в коридорчике и на кухне.
— Завтра работаешь?
— До восьми.
Она промолчала — поздновато для свиданий дома, а куда тут идти — не гулять же у всех под окнами, и не в лес же?
— Зайду тогда. Выйдешь? — спросил он.
— Да.
Снова неловкая пауза: то ли целоваться на прощание, то ли не стоит. Оба как-то решили, что не стоит, лучше пусть, что называется, «продолжение следует».
Толик ушел.
Галя заперла дверь, потом вспомнила, что забыла закрыть калитку. Вышла и заперла ее, глянув в конец улицы — Толик уже скрылся в темноте. Стало тревожно и неуютно. Она не впервые ночевала на даче одна, но сейчас было особенно не по себе. Кроме того, ей бешено хотелось снова оказаться в его объятьях, без которых сейчас казалось особенно холодно. Хоть Толик перед уходом еще подбросил дров, ее знобило.
Перед глазами стоял он, его взгляд, плечи, темные пятна пота под мышками. Она словно еще ощущала его запах, кровь начинала пульсировать в ней при одном только воспоминании об их поцелуе. Неужели с ней, наконец, случилось то, чего она так давно ждала? Но это не было прекрасно или волшебно, это было упоительно страшно, такое сильное-сильное притяжение… Она и не подозревала, что ее сразу затянет в такой глубокий омут, что с ней такое возможно. Еще днем она думала, что будет играть с ним, как кошка с мышкой, насмехаться над ним, подшучивать… переиграет его насмешливую улыбку. Она вспомнила мамины рассказы, как папа за ней ухаживал, как она постепенно в него влюбилась. А это что же такое… в первый же день так попасть...
А он? Что это для него?
***
Ответ на этот вопрос она получила в ту же ночь. Работать над дипломом она, конечно, не стала — какой уж тут диплом. К тому же завтра у нее будет целый день, пока Толик на работе. Галя погасила свет, легла, но заснуть, разумеется, не могла. Шторы она раскрыла — спать в темном доме, когда на улице тоже темно, да еще с закрытыми шторами?
В какой-то момент что-то ее встревожило, то ли свет дальнего фонаря с перекрестка мигнул иначе, то ли послышалось движение в саду. Она вылезла из постели, накинув на себя одеяло, осторожно подошла сбоку к окну, посмотрела на запертую калитку и дорожку к крыльцу, потом перевела взгляд на скамеечку слева и вздрогнула: либо так падала тень, либо на скамейке кто-то сидел.
Она напряженно вглядывалась: если это злоумышленник, то зачем там сидит? На самом деле она догадывалась, но боялась себе в этом признаться. Человек поднялся и прошелся по дорожке туда-обратно, зажегся знакомый огонек, и сквозь открытое окошко в комнату потянуло табачным дымом. На дорожке было светлее, да и сомнений уже не осталось.
Калитка была заперта, значит, перемахнул через забор. Неужели надеется, что его пустят? Но тогда почему не постучал? Нет, он знает, что она ночует одна, и пришел ее охранять. Или просто… не может отсюда уйти. И что, интересно, думает бабка?
Галя не знала, как поступить. Открыть, выйти к нему? Но что это будет значить? Приглашение, вот что. Она знала, интуитивно чувствовала, что нельзя этого делать. Хочет торчать в саду — пусть торчит. Лишь бы только ушел потом так, чтобы никто не видел.
Но и лечь спать она, разумеется, не могла. Закуталась в одеяло и села возле окна, не отрывая от него глаз. Он быстро почувствовал, обернулся на дом. Увидеть ее он не мог, но Галя отпрянула от окна и упала на диван. Сколько прошло времени, она не знала, а когда она в очередной раз встала посмотреть, за окном уже начинало светать. И в саду никого не было.
***
На другой день Галя честно пыталась писать диплом — соображать получалось плохо, так что в основном она переписывала на чистовую уже сделанные расчеты. Ближе к обеду, доставая очередную порцию сосисок, подумала, что если Толик придет к ней сразу после работы, его надо накормить получше. Почистила картошку, и на этом ее приготовления и закончились бы (огород они не сажали, только цветы и плодовые кустарники). Однако ближе к вечеру к ней снова без стука, но с надлежащим шарканьем по коврику, заявилась Нина Егорьевна с полным ведром помидоров и огурцов в одной руке и с большим, накрытым фольгой, блюдом, в другой.
— Овощей принесла, — буднично сказала она, словно это само собой разумелось. — Салатик порежешь. Да вот курочку запекла. Угощайся.
— Спасибо, — пробормотала Галя, глядя, как старуха без лишних вопросов покидает дом.
Похоже, бабка решила, что Толик у нее поселился, а мальчика надо кормить. Галя опомнилась и выбежала за ней за калитку: надо было дать ей понять, что Толик здесь не ночевал, но она не знала, как. Но той уже и след простыл, словно это была не шестидесятилетняя женщина, а спортсменка-бегун. Зато возле калитки нарисовалась соседка из дома напротив — заполошная женщина лет сорока пяти.
— Чой-то ведьма к тебе приходила? — испуганно зашептала она.
— Да так… овощей у нее попросила, — проявила находчивость Галя.
— Нашла у кого овощей просить! Хочешь, я тебе помидоры продам, а огурцов так насыплю — девать некуда.
Галя неопределенно пожала плечами — мол, посмотрим.
— У тебя святая вода-то есть? — продолжала та.
— Ой, извините, кажется, телефон звонит, — Галя сделала вид, что прислушивается, и поспешила обратно за калитку.
***
Он пришел вечером, в восьмом часу, по осенней темноте. Постучался в окно, а не в дверь, она вышла навстречу. Днем прошел небольшой теплый дождик, и в воздухе пахло сырой листвой — и зеленой, и уже упавшей.
— Заходи, голодный, наверное, — весело сказала она.
Насмешливость исчезла из его глаз, а его мрачно-страстный взгляд пугал ее, хотелось, чтобы ему было легко, хорошо с ней.
— Нет, — сказал он, не двигаясь.
— Да! — возразила она. — Ни спать, ни есть решил? Давай быстро, остынет.
Он зашел, потянул носом:
— Вкусно пахнет!
— Увы, не моя заслуга. Моя только картошка. Остальное твоя бабушка принесла.
— Ба приходила? — изумился он. — Что сказала?
— Ничего не сказала. А вот ты ей… ты что ей сказал?
— Она ничего не спрашивала.
Он накинулся на еду, она принялась помогать. Но потом лучше было переместиться на улицу, и они устроились не на скамейке, а в беседке, стоящей в густом окружении яблонь и ежевики. Здесь их никто не увидит и не услышит.
Сколько они там просидели, она не знала. Опомнилась, когда стала замерзать даже в его объятьях, из которых он ни на минуту не выпускал ее. Губы горели от поцелуев, тело требовало его рук еще и еще. При этом они как-то еще разговаривали. Из него, правда, все приходилось вытягивать. Галя старалась не возмущаться на его мать, но получалось с трудом. Просто взять и вычеркнуть сына, не дать ему образования, отправить в деревню к бабке — живи, как хочешь! Толик подчеркивал, что это его собственное решение, ему не нравилось жаловаться. Потом она начала строить планы, куда им лучше сходить вместе, когда она вернется в Москву, у него ведь такой удобный режим работы — может приезжать два раза в неделю. Он слушал молча, и это ее тревожило.
— Ладно, тебе пора. Тебе же на работу завтра… — с тоской сказала она, понимая, что он иначе не выспится.
Она не призналась, что заметила его вчера.
— Хорошо, — послушно согласился он.
Галя проводила его до калитки, посмотрела, как он уходит в свете фонаря. Заперла и вернулась домой. Здесь она поняла, что они забыли про печку, но топить было лень. Она выпила горячего чая, закуталась в несколько одеял и легла.
И, конечно же, не выдержала, через какое-то время подскочила к окну. Сердце замерло: он был здесь. Там же, на скамейке. Практически невидимый, но она видела, потому что знала. Как была, закутанная в одеяло, Галя засунула ноги в тапки, отперла дверь и вышла на крыльцо.
— Толя… — тихо позвала она.
Он встал и подошел, не отвечая.
— Иди домой. Тебе холодно.
— Не могу.
— Почему?
— Не знаю. Не могу, что ты здесь одна…
— Хорошо, тогда иди в дом.
Непонимающее молчание.
— Постелю на кухне, — поспешила добавить она. — Хотя бы поспишь…
— Нет, не надо… я уйду, не волнуйся. Попозже.
— Пошли, говорю. Я тоже из-за тебя не сплю… вторую ночь…
***
— Печка… — понял он. — Надо растопить.
— Поздно уже. Сейчас, поищу раскладушку.
Галя накинула на пижаму бабушкин халат, но все равно было очень холодно. Задернула шторы, включила свет, но после нескольких минут поиска вспомнила, что раскладушка осталась в сарае. А класть Толика на родительскую кровать было уж как-то слишком…
— Ладно, валетиком ляжем, — непринужденно сказала она.
Кинула на другую сторону дивана вторую подушку и достала второе одеяло — у мамы всегда хранился еще один заправленный комплект белья.
— Давай, все, спать надо.
Толик разделся до трусов, дрожа от холода, нырнул под свое одеяло, потом приподнялся, накинув на них обоих еще и плед.
— Холодно, да? — спросила она.
— Нормально.
— Дай мне руку.
Они протянули друг другу руки, но едва дотянулись пальцами.
— Перевернись, — прошептала она.
Толик вместе с подушкой перевернулся, они соединили руки под одеялами и теперь смотрели друг на друга в темноте.
Сегодня в беседке их объятья были весьма горячими, им всего было мало, они не могли оторваться друг от друга; губы Толика познакомились и с ее шеей, и с руками, и даже с впадинкой между шеей и грудью, а руки так вообще не могли остановиться, стараясь охватить ее всю одновременно. А вот сейчас, странное дело, они чувствовали себя как два школьника, которые впервые взялись за руки, и перейти эту границу казалось совершенно невозможным. Галя в какой-то момент потянула к себе его руку и прижала его пальцы к губам, и он задышал чаще и отнял руку.
Потом холод все-таки заставил их согреть друг другу ноги, но и только. Состояние было таким, когда телу очень хочется спать, но возбужденный разум не дает отключиться. В конце концов они как-то одновременно заснули, но утром границу все-таки перешли и сплелись в объятьях, впрочем, вполне целомудренных. Когда они окончательно проснулись, Галя прижалась к нему крепче. Вполне ощущать его тело ей не давала пижама, невыносимо сладостные ощущения нарастали. Они страстно поцеловались, рука Толика полезла ей под пижаму и нащупала грудь, но это ей показалось чрезмерным, и она как-то испуганно дернулась. Толик чертыхнулся, буквально отпихнул ее от себя и резко сел на диванчике, откинув одеяло.
Потом встал, быстро оделся и пошел растапливать печку.
***
Он как-то очень забавно пил чай, то и дело приподнимая чашку и осматривая ее дно, причем сам этого действия явно не замечал. У Гали почему-то защемило сердце. Они поцеловались на прощание, и Толик убежал на работу. Галя старалась не думать, видел ли его кто, впрочем, он обещал перемахнуть через забор с той стороны дома, куда окна соседей не выходили.
Остальные дни этой недели прошли по похожей схеме. В четверг он не работал, и они покатались на великах, поискали в лесу грибы, съездили за продуктами на его мотоцикле. Соседи встречались, в том числе и кудрявая заполошная, их уже многократно видели вместе, но Гале стало плевать. Ей было все равно, что они скажут, ну если и не совсем все равно — это ничего бы не изменило.
Нина Егорьевна, словно кто-то ее обязал, каждое утро приносила им молока и какое-нибудь вкусное жаркое, чтобы Толик не голодал. Домой он почти не показывался, разве что переодеться, а бабка даже не возмущалась и по-прежнему ни о чем Галю не спрашивала, только ставила на стол продукты и, проскрипев что-нибудь вроде: «вот кабачков запекла, попробуй» или «яички свежие, всмятку свари», шла восвояси.
И в следующие два дня Толик приходил после работы и оставался. Они спали вместе, их ласки становились все интимнее, и она допускала уже гораздо больше, но по молчаливой договоренности самого главного не происходило. Для Толика, она видела, да он и не скрывал, это было мучительное наслаждение, от которого он уже не мог отказаться.
На ночь она, уже не стесняясь, ставила для них на терраску ведро, которое утром Толик, привыкший вставать раньше всех, выносил.
В воскресенье они поехали погулять в монастырь в трех станциях от их поселка. Лес вокруг монастыря играл на солнце желто-красными красками. Запах упавшей листвы, белые облака на пронзительно-голубом, но уже таком осеннем небе, рука Толика в ее руке. Иногда он уходил вперед, и она не могла оторвать глаз от его упрямого коротко стриженного затылка, и тогда он неожиданно оборачивался, и смотрел на нее так… Когда он так смотрел, ей почему-то хотелось плакать от радости, потому что она любила его с каждой минутой сильнее.
Когда они сошли с электрички и пошли по дорожке к поселку, им встретились соседи слева — Настя с мужем. Она работала в депо на станции, он — охранником в Москве, жена провожала его на смену.
— Галь, там твоя мама приехала, — многозначительно сказала Настя.
Муж понимающе хмыкнул.
— Да? — растерялась Галя и даже забыла поблагодарить за информацию.
Настя бросила любопытный взгляд на Толика, и парочка отправилась дальше.
Галя с Толиком тревожно переглянулись. Мама сегодня сажала гостей на обратный поезд, и ничто не предвещало, что она рванет в воскресенье на дачу. Когда они созванивались вчера, мама об этом даже не заикнулась.
— Пойдем, познакомишься? — нерешительно спросила она.
Галя видела, как он напрягся, в глазах его что-то погасло.
— Ладно, давай лучше завтра, — отступила Галя. — Приходи тогда вечером.
Он уныло кивнул. Эту ночь у них отняли, и вообще, обоих охватила тревога.
На перекрестке они расстались: оторвали взгляд друг от друга, разлучили руки.
_____________________________
Продолжение - Ведьмин внук. 2.