«Они тебя не убьют, даже если я на тебя рассержусь», — так я говорила.
Потом добавляла: «Скорей уж я сама тебя убью!» — и смотрела, как ты вздрагиваешь. Значит, не сомневаешься. Это хорошо.
Мои голуби были на привязи, все до единого, и ты тоже была на привязи, а не то удерёшь, и мне не с кем будет играть в этой дурацкой пещере. Уже тогда я догадывалась, что голуби после тебя покажутся скучными. Так и вышло: однажды я проснулась и перерезала большим ножом все верёвочки на их лапах. Глупые птицы растерялись, и мне пришлось шугануть их как следует, чтобы заставить лететь.
А может, мне просто понравилось отпускать.
Убежать бы за ними в лес, а потом ещё дальше, до самого Шварцвальда! Но ты не отправишься меня искать, как его. Никто не будет меня искать. Для этого надо быть сладким белокурым мальчиком, которого так и хочется сожрать — но не мной.
Может, меня придумали только затем, чтобы было кому тебя отпустить. Но никто не сказал, что делать потом.
Я ничего не видела дальше лесной опушки. Есть ли кто-нибудь, кто сможет перерезать невидимую верёвку на моей ноге? Любимый нож тут бесполезен. Я прикрываю порезы высокими сапогами, чтобы мать и её дружки не догадались, что собираюсь удрать.
К чёрту Шварцвальд и голубей! К чёрту тебя с твоим ледяным братцем! Я найду способ отсюда выбраться и придумаю себе другой смысл, раз уж никто не придумал его за меня.
Говорят, бывает слово острее ножа.