Дом на холме.
Квинт Максимус – претор Кесарии-палестинской, внимательно наблюдал за новым прокуратором, сопровождая его восхождение по длинной мраморной лестнице, ведущей ко дворцу царя Галилеи и Перреи – Ирода Антипы, который не отходил от молчаливого римлянина ни на шаг. Ежеминутно с подобострастием, заглядывая ему в лицо, обгонял, поднимаясь на ступень выше, или спускался, заходя то справа, то слева и при этом, не переставал, восторженно трещать обо всем и ни о чем. Преторианцы Квинта в блестящих лориках-сегментатах[49] оттеснили пеструю толпу стражей Антипы и плотным полукругом следовали на шаг позади своего командира.
– Нам сложно было представить, что такая высокая особа почтит наш скромный дом своим присутствием!.. – распинался с заметным акцентом самый лучший, по мнению Тиберия, сынок Ирода-великого.
Прокуратор Иудеи, Идумеи и Самарии, в тяжелом плаще красного понтийского сукна неторопливо постукивал своими калигами по невысоким белым ступеням, задумчиво глядя перед собой.
– Зачем тебе такая длинная лестница, этнарх[50]? – спросил прокуратор Иудеи, суетящегося рядом Антипу, – Вероятно, что бы уставшие легаты Великого Рима быстрей обессиливали после долгой дороги?
– О нет! – Вскричал тот, проглотив явную насмешку и заметно краснея, – Господин, верно наслышан о дурном нраве народца, населяющего эти благословенные земли, и поэтому, я исключительно в целях безопасности себя и моих высоких гостей, построил этот укрепленный дворец на вершине горы.
Этот очередной прокуратор месяц назад прибыл в Кесарию откуда-то с границ Понта Эвксинского со всей своей семьей, с указом Цезаря и сотнями личной охраны, которых сопровождали многочисленные рабы, нагруженные разным домашним скарбом и всякими понтийскими безделушками. Его семья сразу заняла все помещения претории, нещадно потеснив самого Максимуса с его манипулой[51] «Блистающих». Когда же этот понтийский выскочка приказал своему префекту готовиться в поход по Идумее в Галилею, тогда Максимус понял, кого ему прислал Великий Рим.
– Ох, эти проклятые канаимы[52]! – погрозил куда-то в сторону Антипа, – Если же моя излишняя осторожность так утомляет нашего драгоценного гостя, то я готов, сам лично, отнести его в мой дом!
При этих словах Антипы, римский ставленник остановился на ступенях, повернулся к нему и с каменной улыбкой произнес.
– Давай!
До конца лестницы оставалось еще около тридцати ступеней, и даже видавшие виды ветераны-преторианцы не могли скрыть усмешек от того, как маленький, круглый Антипа взгромоздив себе на спину высокого и грузного латинянина, пыхтя, поволок его вверх по лестнице. Квинт обернулся назад – воины Антипы, до этого чуть не наступавшие на плащи его бойцов, остановились на месте и обескураженно глядели на унижение своего господина.
– Пусть высокий гость… не изволит… беспокоится… – натужно кряхтел Антипа, активно потея, – Там… на верху… он найдет… все самое лучшее… и отдых… в садах… моего… дворца… запомнится… как самое… благословенное… время… Хр-р…
Достигнув последней ступени, галилейский шут остановился, ожидая облегчения своей ноши.
– Обещания данные Великому Риму следует исполнять в полном объеме, а ты обещал внести меня в свой дом!.. – услышал Максимус голос прокуратора.
На дрожащих ногах царь Галилейский сделал еще несколько шагов по каменной дорожке между цветущих смоковниц, и стал медленно заваливаться на бок. Претор сделал торопливый шаг и успел подхватить своего патрона, тут же вставшего на ноги. Антипа, оказавшись у его ног, закряхтел пытаясь подняться.
– Так же и весь твой народ, Антипа, еще будет валяться в ногах Великого Рима и молить о пощаде! – напыщенно произнес высокопоставленный римлянин, подавая, наконец, руку недалекому сынку Ирода-великого.
– Ты не знаешь… этого проклятого народа… о, великий прокуратор… – прокряхтел Антипа, тяжело поднимаясь, на ноги, – Прошу тебя, скорей пойдем к столу! Там все уже давно остыло!
– Пилатус! – обратился Максимус к своему патрону, – Где прикажешь разместить солдат легиона, что остались у подножия дворцовой горы?
Прокуратор вопросительно посмотрел на Антипу.
– Не извольте беспокоиться, о, мои высокие гости, – знакомо залебезил царь Галилеи, – Доблестные защитники Великого Рима ни в чем не будут нуждаться во время Вашего отдыха в моих райских кущах!
– Я слышал, что у тебя в Галилее опять начали собираться сикарии[53], – окликнул прокуратор Антипу, пока тот устраивался на соседнем ложе перед обеденным столом, уставленным всевозможными яствами.
– Что ты, прокуратор! – повернулся к нему царь галилейский, – Уверяю тебя, что в моем царстве все спокойно! А что до этих подлых слухов, то не верь им, поскольку распускают их мои недруги, что хотят посеять раздор между нами!..
Рабы стали разносить кувшины с вином. Максимус, расположившийся с краю стола, наблюдал за всеми гостями и прекрасно понял, что его патрон не торопится продолжать начатый им же разговор.
– Ох уж эти ревнители народа Израилева! – продолжил разговор Антипа, – Нападают на своих и чужих, словно одичавшие собаки! Покуда я не предпринял меры, они постоянно нападали на мытарей и гонцов… Случалось, иногда, мы даже подать полную не могли собрать…
– И что же ты предпринял? – заинтересовался прокуратор.
– О, о, о!.. – заулыбался во весь рот царь галилейский, – Я захватил в Перее одного их магида[54] и посадил у себя в заложниках! А всему народу в поселениях и на перекрестках объявил, что если хоть один волос упадет с головы какого-нибудь мытаря в Галилеи, то их любимому Йоану несдобровать!
Рабы уже наполнили чаши густым, ярко красным вином и Антипа, на правах хозяина, хотел произнести приветственный тост, но Пилатус и тут решил принизить его.
– Слава цезарю! – выкрикнул он, приподнимаясь со своего ложа, – Да здравствует, великий Рим!
– Авве! Авве! Авве! – откликнулись преторианцы, стоявшие по всему залу, ударяя себя кулаками по стальным пластинам нагрудников.
Антипа, скрыв свою досаду, отхлебнул из кубка, и, подавая пример остальным, запустил пальцы в запеченную баранью тушу, отрывая себе добротный кусок.
Кроме Квинта и Пилатуса, гостей вокруг стола было немного. Несколько придворных Антипы, его жена Иродиада – высокая, стройная женщина с тускнеющей красотой и пара римских магистратов, взятых прокуратором в поход из Кесарии.
– Сейчас, мои дорогие римские друзья, – прочавкал хозяин дворца, дожевывая очередной кусок жирного мяса, – Вы увидите зрелище, которое я показываю только избранным!
Антипа приподнялся на ложе и несколько раз хлопнул в ладоши. В зал вошли музыканты и заняли места у противоположной стены. Антипа еще раз хлопнул в ладоши и в дверном проеме показались девушки-танцовщицы, наряженные в яркие свободные одежды. Заиграла красивая музыка и в зал вбежала еще одна танцовщица, выделявшаяся среди других ярко-красным полупрозрачным покрывалом, множеством гремящих браслетов на изящных кистях и прекрасной точеной фигурой, угадывающейся сквозь легкие одежды.
– Позволь представить тебе мою дочь Шоломию, о, прокуратор! – повернул Антипа восторженное лицо к Пилатусу.
Понтийский выскочка насторожился и даже ненадолго отвлекся от еды. Девушки устроили в обеденной зале поистине фееричный танец. Они кружились в такт ритмичной музыке, сходились вокруг солистки в красном покрывале и быстро разбегались, срывая с нее части наряда. Изящные, плавные движения были завораживающе синхронны. Наконец, музыканты взяли самые высокие, вибрирующие ноты и танцовщицы разом сбросив свои одежды, распростерлись на них ниц.
– Как хороша твоя дочь, консул[55] Галилеи, – сыто рыгнул Пилатус, расслабленно жмурясь на обеденном ложе.
Юная Шоломия, вскочив на ноги в одной тонкой рубашке, словно степная лань подбежала к отцу для поцелуя. Разгоряченная и прекрасная.
– О, конечно! – согласился Антипа, нежно обнимая свою дочку, – Ее учили этому танцу лучшие учителя из Сирии… Ведь всем известно, что самые хорошие танцоры – сирийцы! Ах ты, баловница, моя… – мягко пожурил он Шоломию, – Ну, теперь беги, поиграйся с подружками!..
Гости из приближенных Антипы, повинуясь его незаметному сигналу, стали неторопливо покидать обеденную залу. Его жена, бросавшая гневные взгляды на мужа, во время всего красочного танца дочери, не торопилась выходить и попыталась завязать непринужденную беседу с одним из магистратов. Но, повинуясь недовольному взгляду хозяина, один из стражей Антипы незаметно вырос у нее за спиной, а прокуратор махнул своим людям, что бы они вышли из зала.
Музыканты продолжали играть на своих бубнах и свирелях, какую-то незамысловатую мелодию. Квинт повернулся к своим «блистающим», что бы распорядиться об ужине для них, и тут краем уха, сквозь какофонию местной музыки, услышал своего патрона.
– У нас, в ее возрасте, женщине уже полагается познать мужчину!..
Начальник охраны Пилатуса не стал слушать дальше беседу сильных мира сего, а направился распорядиться, что бы рядом с прокуратором всегда оставались четверо бойцов в полном вооружении, а остальным приказал подать в соседней комнате, многие, оставшиеся почти не тронутыми, блюда с царского стола. Антипа с Пилатусом о чем-то горячо спорили на своих ложах, не обращая на окружающих никакого внимания. Рабы то и дело подливали им разбавленное вино и меняли на столе подносы с фруктами.
Максимус решил немного прогуляться. Выйдя из дворца, в лучах заходящего солнца, он побродил по саду. Потом обошел стены окружавшие дворец Антипы, проверяя, нет ли в них каких-либо тайных ходов. Ни в стенах, ни в самом дворце он ничего подозрительного не обнаружил. А вот с дугой стороны дворца, у дальней стены, Квинт нашел спуск в какое-то подземелье, и сидящего на страже, весьма неприятного на вид, здоровенного сирийца с двумя мечами за спиной. При приближении чужака сириец вскочил на ноги, и угрожающе схватился за рукояти мечей, торчавших над его широкими плечами.
– Что это за проход? – как можно миролюбивей, обратился к нему Максимус по арамейски.
Но, вместо ответа, тот показал на свои уши и помотал головой.
– Ах, ты значит глухой… – догадался Квинт, – К-у-д-а в-е-д-е-т э-т-о-т п-р-о-х-о-д? – медленно, по слогам, демонстрируя всю артикуляцию, повторил он стражу, иллюстрируя свой вопрос жестами.
Тогда могучий сириец, хитро улыбнувшись, приоткрыл рот и показал в нем обрубок языка.
– Ха! Видать, ты поставлен здесь, что бы охранять самое ценное сокровище Антипы!.. – усмехнулся претор, поворачивая назад.
Вернувшись в царский зал, Квинт нашел блаженно дремлющего Пилатуса на своем ложе и, сидящего рядом, раскрасневшегося, растрепанного Антипу. Музыканты у дальней стены, что-то негромко наигрывали. Все ложа, вокруг стола были убраны, за исключением двух – Пилатуса и Антипы. Поэтому Максимус приблизился к собеседникам, со стороны Прокуратора.
– …но как же так, о, Пилатус, – услышал Квинт продолжение начатого ранее разговора, – Ты же живешь со своей женой в браке, устроенном по законам твоего народа! – обращался Антипа к высокопоставленному собеседнику.
– Ты имеешь, что-то против моей семьи? Презренный! – приоткрыв один глаз, презрительно процедил прокуратор Идумеи и Иудеи, – Я предложил тебе небывалую честь!.. А ты, смеешь со мной спорить?..
– Нет! Что ты… – подскочил на своем месте Антипа, – Ведь я ее отец и, по всем законам, владею своей дочерью безраздельно. Но если я соглашусь с тобой, то моя собственность будет безвозвратно испорчена, что мне потом делать с ней? Поэтому, о, прокуратор, я хотел бы некое возмещение…
– И, что бы, ты, хотел? – открыл второй глаз Пилатус.
– Да простятся мне эти неуважительные слова, Галилее необходима скидка в цензе[56]…
Антипа покраснел еще сильнее, вскочил на ноги и, запустив пятерню в свои промасленные волосы, снова сел.
– Не суетись, этнарх… – угрюмо бросил Пилатус, – Я подумаю.
– Мой авторитет в Галилее, и здесь в Тивериаде, совсем не велик, ведь неспроста я забрался на этот холм и огородился высокой стеной – сюда хоть не долетают камни из пращей канаимов, которые в этом деле, как ты знаешь большие мастера…
– Да будет мне дозволено прервать Вашу беседу, – вмешался Максимус, – Я хочу высказать восхищение нашему хозяину, за его находчивость разместить дом в таком выгодном месте!..
– И что?.. – лениво посмотрел на него Пилатус.
– Дворец прекрасно защищен и внезапное нападение ночью нам не грозит! – доложил префект, – За исключением… Я осмотрел всю территорию и обнаружил какой-то подземный ход, сразу за дворцом.
Пилатус широко открыл глаза и, приподнявшись на локте, устремил на Антипу вопросительный взгляд.
– Ах, это… – махнул тот рукой, – Это не проход, а тюрьма, я держу там зелотского пророка, помнишь, я рассказывал.
– Может быть, ты покажешь его нам? – изрек прокуратор.
– Изволь…
Антипа, отвлекшись от своих тяжелых дум, рассеяно подозвал своего помощника и что-то прогавкал ему на ужасном местном наречии.
– Сейчас, о, мои почтенные, гости, к нам приведут этого смутьяна…
Музыканты, повинуясь жесту Антипы, прекратили играть и бегом покинули царскую залу.
Небо за окнами окрасилось красным, птичий щебет в саду, вокруг дворца, сменился стрекотом цикад. Царский зал стал наполняться тенями. Рабы внесли зажжённые светильники. Зала осветилась, но в углах продолжали сгущаться сумерки. И тут, двое воинов Антипы, ввели в зал высокого, худого и грязного человека со свалявшимися, давно нечесаными волосами. Он был бос, а руки – связаны за спиной. Позади вошедшего пленника маячил глухо-немой сириец, недавно виденный Максимусом.
– А, а, а! Вот и мой старый знакомый! – встрепенулся Антипа, и обратился к пленнику по-арамейски, – Позволь, Йоан, представить тебя моим гостям!
– Ты решил пригласить меня к столу, который делишь с убийцами своего народа? – Подал голос странный человек, также по-арамейски, но с заметным акцентом.
Максимус внимательно смотрел на него – что-то в нем показалось ему знакомым. Может быть, пронзительный взгляд карих глаз, ярко блеснувших, из под спутанных в паклю волос. А может высокие скулы и прямой нос, сильно отличавшие его от жителей этой забытой всеми богами страны…
– Прошу тебя, – умоляюще сложил на груди руки Антипа, – Не надо нам тут твоих проповедей, здесь нет твоих учеников, этих вонючих пастухов!
– Почему он не встает на колени? – спросил Пилатус у Антипы.
Тотчас, повинуясь быстрому жесту своего царя, один из стражей ударил древком копья пленника под колени. Тот упал, но тут же поднялся на ноги.
– Еще ни перед кем из живущих сыны Израэла не преклоняли колен! – гордо выпрямился он.
Максимус, еще до приезда нового прокуратора, слышал от своих соглядатаев, что за Пограничной рекой, в Перее обосновался какой-то мятежный пророк, к которому со всех сторон стекались недовольные. Но за рекой кончалась его юрисдикция, и этот «пророк» не предпринимал никаких активных действий. Поэтому претор Иудеи и Идумеи ограничился только наблюдением. Потом, как-то все прекратилось и донесения о «пророке» перестали поступать.
Пилатус спустил ноги с ложа, продел ступни в сандалии и неторопливо, пошаркивая, приблизился к, гордо возвышавшемуся над своими стражами, зелотскому проповеднику.
– Ты, говорят, пророк? – обратился он к пленнику, обходя его вокруг.
Стоявший перед ним был поистине великаном. Даже Пилатус, гордившийся своим ростом, был ниже его на целую голову.
– Бог открывает мне свои замыслы, – ответил великан, – И люди считают меня пророком…
– И что же такого ты напророчил, что местная чернь тебя так превозносит? – спросил прокуратор, глядя пленнику в глаза, снизу вверх.
– Что самый главный, нерушимый закон – слово Божье! И тот, кто выше всех земных благ ставит любовь к Богу, тому Он дарует жизнь вечную. Никто не может владеть нашим народом, кроме одного Бога! – изрек плененный великан высоким голосом.
Этот голос! Максимус вспомнил, у кого он слышал похожие обертоны. Тот отчаянный иудейский мальчишка, что десять лет назад пришел к нему в Кесарию, пройдя всю стражу и назвавшийся его сыном… Максимус сделал все, чтобы добраться до него, но не смог приблизиться ни на шаг. Этот молодой варвар никак не выходил из головы, да еще местные слуги стали рассказывать невероятные истории про некого мессию, всюду помогающего людям. Неужели это он?..
– Йоан! – возвысил голос Антипа, – Я же просил тебя…
Пилатус, не глядя на Антипу, махнул ему рукой, заставляя замолчать.
– И ты, наверное, считаешь свой закон выше законов Рима? – снова обратился к пленнику Пилатус.
– Человечьи законы лишь устроены на божьих, как и дома людские, построены на земле, дарованной нам Создателем...
– Цезарь, всем известно, в своем могуществе равен богам! – прервал его римский наместник, и обвел всех присутствующих рукой.
– Авве, цезарь! Авве, цезарь! Авве!.. – вразнобой выкрикнули преторианцы, Максимус и Антипа.
– Ты считаешь, что твой бог сильнее Цезаря? – продолжил допрос Пилатус.
– Наш Бог, такой же, как и ваш! Он создатель всего сущего и даже ваш цезарь, лишь малое дитя пред Его взором!
– Может быть, ты еще скажешь, что и жизни людей во власти твоего Бога? – с издевкой спросил прокуратор.
– Жизни принадлежат нам самим – это великий дар Создателя и как распорядиться им решать каждому из нас! – невозмутимо ответил пленник.
Максимус поймал себя на мысли, что продолжает внимательно наблюдать за этим человеком, сохранявшим гордый вид, несмотря на связанные руки и непростые вопросы Пилатуса, с жадностью ловит каждое его слово. Претор решил, во чтобы-то ни стало, поговорить с ним без свидетелей.
Прокуратор возвратился на свое ложе рядом с Антипой.
– Ты продолжаешь меня удивлять, консул Галилеи, – обратился он к нему, – Сперва, твой дворец на холме, потом твоя дочь... А сейчас…
– Я очень польщен… – начал было кланяться царь галилейский, но Пилатус поднял перед собой открытую ладонь, призывая его к молчанию.
– Мне нужна его голова! – безапелляционно заявил Пилатус, указав пальцем на связанного великана.
Максимус почувствовал, как земля стала уходить у него из под ног, и что бы не пошатнуться, он прислонился плечом к колонне, подпиравшей своды дворца.
Антипа, желавший до этого, что-то сказать, поджал губы и покраснел. Потом быстро выдохнул и хитро прищурился.
– Да простит мне, высокородный римский гость, мою дерзость, но позволь мне предложить тебе сделку?
Прокуратор вперил в потомка Ирода-великого, взгляд, не предвещавший тому ничего хорошего.
– Голова этого зелотского оборванца будет твоей, в качестве подарка, вместо ночи с моей Шоломией! – самодовольно изрек Антипа.
Пилатус несколько мгновений не сводил с него испепеляющего взгляда, но потом, откинувшись на своем ложе, весело захохотал.
– Теперь я понимаю, – сказал он сквозь смех, – Почему Тиберий назвал тебя лучшим отпрыском твоего отца!
Антипа расплылся в самодовольной улыбке.
– Ты скользкий, как речной угорь! – продолжил посерьезнев прокуратор, – Там откуда я родом, таких скользких тварей достают из глиняных донных нор на мелководье, для чего пользуются специальными рукавицами, они очень жесткие и, частенько, вместе со слизью, этими рукавицами сдирают и куски шкуры этих рыб, которая у них совсем без чешуи и весьма тонкая.
– Ты весьма щедр на комплименты, о, великий, Пилатус! – Поклонился ему Антипа.
– Не обольщайся, – ответил высокородный римлянин, – Тебя не ухватить голыми руками, как угря, но мои рукавицы находятся у подножия твоего холма, и если я захочу, то твоя шкура вся будет моей, включая весь твой дом и всех кто в нем!
Антипа, не ожидавший такого поворота разговора, испуганно сжался, став еще меньше и круглее, чем стал походить на мяч для гарпастума[57] из тряпок и сухого тростника.
– Но сегодня я тебя, так и быть, прощаю… – миролюбиво махнул ладонью Пилатус.
– Ты невероятно добр! – оживился галилейский мяч для римских игр, – Как и когда прикажешь отделить голову от тела этого зелотского мерзавца?
Максимус, подпиравший до этого колонну около стола и не принимавший никакого участия в разговоре, решил вмешаться.
– А как же, Антипа, ты говорил, что он, – претор указал рукой в сторону стоявшего в отдалении пленника, – Служит гарантом спокойствия твоей провинции?
Антипа, недовольно покосился на командира римской стражи и махнул рукой своим стражникам, что бы те увели Йоана.
– Почему он еще здесь, воины? – сказал он по-иудейски, – Отведите нашего гостя в его личные покои.
– Не утруждай свой драгоценный рот, словами нашего языка, отщепенец, – бросил ему Йоан с высоты своего роста, – Ты, наверное, забыл, что я понимаю не только по-арамейски, но и многие языческие наречия, на которых говорят твои хозяева?!
– Вот и славно! – разозлился Антипа, – Пусть это станет твоим последним уроком! Пока ты будешь ждать смерти, помни, что ты мог бы стать моим зятем и жить сейчас в роскоши и достатке! А может быть даже стать первосвященником в Иершалиме!
Антипа так распалился, что повернулся спиной к прокуратору и сделал шаг к своему пленнику, которому глухонемой сириец положил руку на плечо, намереваясь повернуть к выходу.
– Не беда! – ответил Йоан, оттаскиваемый стражником, – Моя жизнь не великая плата за истину для всего народа! А ты, останешься царем только в стенах своего дома…
– Здешняя речь, больше похожа на собачий лай… – обратился прокуратор к Максимусу.
И продолжил, обращаясь уже к гостеприимному хозяину.
– И о чем же ты перелаивался с ним?
– Так, – махнул рукой Антипа, переходя на ромейский, – Обсудил с ним тонкости его казни…
– Кстати, о казни, – оживился Пилатус, – Что вы думаете, как его лучше казнить? – он обвел глазами присутствующих.
Квинт напустил на себя безразличный вид и, оторвавшись от колонны, пожал плечами. Антипа, с загадочной улыбкой, провел ребром ладони по своей шее.
– Возможно… – сказал Пилатус, многозначительно улыбнувшись Антипе, – В северном Понте, на границе с Иберией, умеют очень ловко снимать шкуры… с людей, получается очень интересно и, главное, казнимые мучаются сильней, чем на крестах! У тебя есть такие мастера, консул?
– Боюсь тебя снова разочаровать, мой прокуратор, – ответил Антипа, с заискивающей улыбкой, – Мои палачи могут быстро зажарить или разорвать на части, но так изыскано… боюсь, мои люди не в состоянии!
– Жаль… – огорчился знатный римлянин, – А я хотел постелить в своей спальне зелотский коврик!
Обрадовавшись своей шутке, Пилатус утробно захохотал. Антипа, желая его поддержать, подобострастно захихикал, Максимус смог выдавить из себя только кривую улыбку.
– Когда мои высокие гости пожелают видеть голову этого разбойника? – спросил Антипа, после того, как прокуратор отсмеялся.
– Знаешь, что! – ответил ему Пилатус, – Приготовь все для казни рядом с ним, а разделение туловища с головой произведешь, когда мы соберемся в обратный путь. Пусть поживет в ожидании смерти!
– Прокуратор! – обратился к нему Максимус, решив, что настало подходящее время, – Позволь мне допросить его!
– Позволяю… – махнул ладонью Пилатус, – Заодно и подготовишь все к казни. Только смотри меч ему не оставляй. Ха-ха-ха!
Пленник сидел на полу, обхватив руками колени и склонив на них голову. Со стороны, в свете пламени факела, претору Квинту Максимусу показалось, что тот спит.
– Что, этот грязный пес решил самому не пачкаться и прислал ромея? – услышал Квинт его голос и удивился, как тот смог понять, что вошел римлянин, ведь он старался не скрипеть калигами и не греметь своей скваматой[58].
Йоан поднял голову и взглянул на вошедшего, в свете факела блеснули его зрачки, а Максимус смог разглядеть этого загадочного зелота. На его лице не было страха или подавленности – только усталость. Максимус не смог выдержать его взгляд и отвел глаза.
– Здравствуй, Йоан, – обратился к нему Максимус на ломаном иудейском.
– Здравствуй? – удивился тот, – И долго ли мне осталось здравствовать?
Максимус не нашелся, что ответить. Посторонившись, Квинт дал закатить глухо-немому сирийцу широкую деревянную колоду, любезно предоставленную Антипой со своей кухни, ее планировалось использовать в качестве плахи.
Максимус закрепил факел на стене и, повернувшись назад, жестом показал немому стражу, что их можно оставить одних. И после его ухода, опустился на корточки перед пленником, обратившись к нему.
– Тебе осталось жить до завтрашнего утра… Скажи мне, не Эмануилом ли зовут тебя близкие?
– Ты знаешь моего брата? – оживился Йоан.
Максимус отпрянул назад! Что бы не упасть назад, ему пришлось вскочить на ноги, что конечно же не укрылось от пленника.
– Что?.. Не может быть…– пробормотал римлянин, повторно отводя взгляд от хитро прищуренных глаз Йоана.
– Эмил рассказывал мне, что мой настоящий отец ромей, – промолвил пленник, – Уж не ты ли это?
Проницательность этого низкородного человека была, как у римского сенатора. Максимус постарался овладеть собой.
– Да, не думал я найти своего старшего сына в такой обстановке. – Ответил он, обведя взглядом подземную темницу.
– Что же мой отец стоит, когда я сижу! – воскликнул Йоан, тяжело поднимаясь на ослабевшие от голода ноги.
– Присаживайся, отец, – указал он на свою импровизированную плаху, – Другой скамьи у меня нет, прости! Чувствуй себя как дома…
Максимус хотел оскорбиться таким заявлением, но посмотрев на своего сына, не увидел в его лице и намека насмешки, лишь почтение молодого к старости.
– Не печалься, отец! – продолжил, облокотившись о земляную стену Йоан, усаживая римлянина на кухонную колоду для рубки мяса, – Ничья жизнь не длится вечно!..
– Неужели ты не боишься смерти? – спросил его Максимус.
– Боятся обычно боли, – виновато улыбнулся Йоан, – Но за болью обязательно следует успокоение… А смерть… – он ненадолго задумался, – Это лишь врата в другой мир, темный и злой для одних, но чудесный, и солнечный, для других!.. Все зависит от дел и образа жизни…
– Ты говоришь странные вещи! – сказал римлянин, все больше проникаясь расположением к своему вновь обретенному сыну.
– Этому меня самого научил другой твой сын, а его – сам Бог, – ответил Йоан, – Еще Он учит, что нужно ценить каждое мгновение своей жизни, радоваться ей и помогать своим близким в том же…
– И как же зовут вашего бога?
– Имена дают люди, что бы называть что-то между собой, но у Него самого нет имени, Он есть всё и ничего! Мы называем его Яхве, что означает «я-в-нем-он-во-мне»…
Максимус все с большим восхищением смотрел на своего сына, стоящего перед ним в изодранной одежде, грязного и голодного, но так вдохновенно преданного своему Богу и народу, который его воспитал.
«Если бы я знал, что мой сын станет таким!.. Я бы никогда не оставил тебя этим грязным варварам! Надо было отвезти тебя в метрополию, что бы ты стал трибуном в Вечном городе и наконец-то возвеличил меня!»
– Нет, отец! – прервался на полуслове Йоан, как будто услышав мысли Максимуса, – Все что случилось, предопределено Его волей, – он воздел руки к потолку подземной камеры.
– Мне определено стать жертвой своего народа пред лицом Господа Авраама и Мошея! Я знаю… Твой господин заберет мою голову, а Иродианин сожжет мое тело, что бы люди не думали на него, будто он убийца!..
Максимус был поражен до глубины души.
– Замолчи, послушай меня! – сказал он по-ромейски, догадываясь, что сын понимает их речь, – Если будет на то воля вашего Бога, то я могу избавить тебя от смерти! Только скажи, и я найду похожего на тебя раба и отрублю ему голову, а чтобы они не узнали, уроню ее на каменных ступенях…
– Не надо, отец, – перебил претора Йоан, – Ты принесешь в жертву себя… Убьешь безвинного… И… я просто устал… Я много кому чего рассказал, скажу и тебе!
Максимус замер, словно мраморное изваяние в храме.
– Ты не убережешь от гибели ни одного из своих иудейских сыновей, но станешь верным сыном их единого Бога…
Максимус открыл было рот, что бы возразить Йоану, но тот продолжил.
– Наши судьбы сплетены из многих нитей, словно толстый канат… Есть длинные, есть короткие… В свое время я выбрал короткую!..
– Как же так, о чем ты говоришь, сын?
– Помнишь, давно, тебя разозлил Эмманул?
Претор Кейсарии утвердительно кивнул. Эта давняя история на протяжении стольких лет не давала ему спокойно спать.
– Так вот, – продолжил Йоан, – От бедного терапевта Ноаха, ты узнал, что Эмил пришел из кумранской общины ишеев. Это были совершенно мирные люди, не признающие никакого насилия…
Конечно! Тогда Первый центурион «блистающих», его верный примпил пришел к нему под утро.
– О, Максимус! – начал он радостным голосом, – Я узнал всё, что было надо!
– Говори… – махнул рукой претор, зевая.
– Этот негодный смутьян, которого я не смог догнать, – Руфий потупил взгляд, – Пришел из Кумрана, из общины ессеев!
– Кто такие?..
– И это я тоже узнал! Они собирают сирот и всяких бастардов, что бы воспитывать в своей богомерзкой секте. Внушают им всякий бред и растят себе фанатиков!
– Значит, – сон как рукой сняло, такая информация была очень важна, – Этот молодой варвар мог быть просто фанатиком, подосланным ко мне!?
– И я об этом подумал, Квинт!
– Бери самаритянскую «когорту» и выдвигайтесь в этот, как его там… Кумран! Разори это проклятое гнездо сикариев!
Максимус сидел перед Йоаном, склонив голову, предаваясь своим воспоминаниям. Эх, старина Руфий, с какими фуриями ты сейчас развлекаешься?.. Сын, словно прочитал его мысли, и продолжил.
– Я тоже жил в Общине ишеев, но буквально за несколько дней до прихода твоих воинов, покинул ее со своими учениками, что бы создать новую общину, за Иорданом! Уже у реки Господь дал мне знать, что нужно вернуться и попробовать спасти беззащитных братьев. Мы приготовили пращи, запаслись острыми камнями и поспешили назад…
Тут Йоан подался вперед и положил ладонь на лоб Квинту. Сознание померкло и он увидел сон.
– Ломай! – послышался зычный голос Первого центуриона.
Ворота затрещали и упали внутрь. Высокий старик, сжимавший обеими руками длинный, окованный медью посох, преградил путь воинам Рима. Мгновение и воздух рассекла метательная гаста, пронзившая бессменного стража Общины насквозь. Центурион, опасаясь нападения, построил своих самаритян с их половинными скутумами в некое подобие черепахи и не торопясь двинулся к видневшимся за рощей белым строениям. Оливковые деревья были подготовлены к сбору урожая, тут и там виднелись широкие холсты, заботливо расстеленные под кронами, что бы ни одна драгоценная ягода не пропала. Максимус видел, что самаритян очень интересовали оливы, строй быстро распадался и, если бы не грозные окрики его друга, то они непременно бы занялись грабежом. Скоро то, что осталось от самаритянской «черепахи» подошло к большому дому, беленому мелом. Дверь была заперта, а изнутри слышалась какая-то местная песня.
– Именем Великого Рима! – загремел Руфий, – Приказываю открыть дверь!
Подбежавшие самаритянские наемники загрохотали в нее палицами и топорами. Толстая дверь оказалась прочней ворот, но и она недолго сопротивлялась.
Потом Максимус увидел на что способны легко вооруженные самаритянские ауксилии[59] против тех, кого они всегда считали своими врагами.
– Стоять! – взревел старый товарищ Максимуса, – Женщин и детей не трогать! Кому сказал! Вам, что не нужно серебро после похода!?
Самаритяне несколько поубавили прыть. Тут и там корчились в крови люди, крики боли наполняли внутреннее пространство общинного дома. Максимус теперь видел все глазами Центуриона. Как же ему было приятно смотреть на это побоище. Он остановил резню отнюдь не из жалости, нет! За молодых женщин с детьми и подростками он мог выручить хорошие деньги на рынке Кесарии. И тут его взгляд привлекла группа людей, собравшихся у дальней стены. Несколько мужчин неумело держали перед собой табуретки, думая защититься ими от длинных, широких клинков его людей, а за ними сгрудились с десяток молодых и старых женщин, прижимавших к себе нескольких детей. Вперед выступил худой старикан в совершенно белом балахоне с длинной клюкой, Максимусу подумалось, что его вместе с домом белили мелом.
– Что вам надо, о, жестокие люди? – обратился к ним дед на чистом италийском языке.
Максимус замер в изумлении. Откуда этот варвар?
– Если вы пришли за деньгами, то возьмите, но оставьте нас в покое! – он сделал знак и двое подростков вынесли небольшой, но явно тяжелый сундук.
– Твоя секта стала рассадником зелотских нечистот! – заявил ему Максимус голосом своего друга Руфия, – Откупиться уже не получится!
– Остановись, доблестный латинянин! – поднял руки вверх белый старик, – Много ли тебе доблести сражаться с беззащитными?
Какие-то знакомые нотки послышались Центуриону в голосе старика. Воспоминание о недавнем проигрыше молодому волосатику, назвавшимся сыном Квинта, наполнила его разум кровавой ненавистью!
– Тебе не задурить мне голову пустой болтовней!
Верный гладиус сам оказался в руке и через мгновение, потребовавшееся на короткий шаг, белый балахон старика богато расцвел красным узором. Двое взрослых мужчин, пытавшихся защитить остальных, упали на месте, разбрызгивая содержимое своих голов. Женщины истерично завизжали, дети заплакали, мальчишки-подростки, бросившиеся было к старику, скорчились рядом, пронзенные дротиками самаритян.
– Довольно! – смог наконец овладеть собой Центурион, – Этих с собой!
Йоан с тяжелым вздохом оторвал свою руку от головы отца и, отступив, прислонился к стене земляной темницы. Квинт Максимус сидел некоторое время неподвижно, удивленно моргая глазами.
– Это что такое было? – сфокусировал он взгляд на Йоане, – Ты что, колдун!
– Меня научил этому мой брат, которого ты хотел убить в Цезарии.
– Допустим! – скажи, почему тогда Руфий не вернулся ко мне?
Йоан устало отделился от стены и снова наложил руку на лоб отцу.
Они выгребли всё ценное из общинных домой, насовали в большие мешки разных птиц, что бы съесть по дороге и подожги все строения. Самаритяне не погнушались обтрясти все оливы в приготовленные для этого холсты. Сундучок полный серебряных и золотых монет, Центурион повесил себе за спину. Связав щиты, как волокуши, и погрузив на них всё награбленное, самаритянская когорта с победой, направилась в сторону Кумрана, гоня перед собой пару десятков женщин с детьми.
Пройдя не более стадии от разбитых ворот общины, они увидели каких-то людей, бежавших к ним со стороны пустыни.
– Отпустите наших сестер с детьми! – послышался грозный выкрик на арамейском.
– Это еще что за вороний корм! – повернулся к ним Центурион, на всякий случай, одевая на руку скутум[60].
– Отпустите пленников и расстаньтесь с награбленным! – услышал центурион-Максимус громкий голос Йоана.
– К бою! – скомандовал Руфий.
Но самаритяне, нагружённые награбленным добром и не думали выполнять команду. Загалдев, они нестройною толпой бросились вперед по дороге в Кумран. И тут, послышался характерный гул раскручиваемых пращей, оборвавшийся грозными шлепками! Максимус еле успел поднять над головой скутум, заслоняясь от каменного ливня. Легкие воины самаритянской «когорты» валились как подрубленные, роняя на песок мешки с оливами и посудой, окрашивая их своей кровью. Через несколько ударов сердца Максимус увидел себя в окружении бородатых варваров, направлявших на него длинные копья с кое-как пригнанными каменными наконечниками. За их спинами маячили недавние пленники, продав которых он рассчитывал заплатить самаритянским ауксилиям.
Первый центурион, примпил «Блистающих» Руфий не любил и не умел проигрывать. Может поэтому он, пройдя немыслимое количество сражений, дослужился до столь высокого чина и скоро видел себя Всадником, владеющим богатой латифундией в предместьях Капуи или Рима. Взревев, как раненый лев, Центурион-Максимус, сбросил с себя уже не нужный сундук с монетами и, выдернув из ножен гладиус, бросился вперед, прикрываясь щитом, как когда-то во Фракии. Сбив с ног ближайшего бородатика, он развернулся лицом к врагу и стал пятиться в надежде найти прикрытие со спины.
– Пусть уходит, братья! – послышался голос Йоана, – Господь воздаст ему с лихвой!..
Йоан отступил от Максимуса и обессилено опустился на пол.
Максимус зажмурил глаза. Это было что-то божественное – видеть рассказываемую тебе историю воочию, такого ему еще не доводилось. Когда-то по молодости один старый перс дал ему попробовать зеленый шарик, который он называл Га-ших. Он стоил дорого, но и позволял взглянуть на мир другими глазами… Но то что было сейчас – было невероятно!
– Я ступил на путь крови, приказав своим братьям убивать… фактически единоверцев, самаритян… – устало сказал Йоан, – Поэтому и сам с каждым прожитым днем становился ближе к смерти.
– Неужели ты не догадывался, что тебя ждет «в гостях» у Антипы? – спросил его Максимус.
– Мои ученики записали все мои видения, – сказал вместо ответа Йоан, – Те, что люди называют пророчествами, я передал свиток Эммануилу, что бы он сберег его, но он ушел с ним проповедовать в «рассеяный Израэл», я слышал, доходил даже до Рима.
Максимус наконец смог овладеть собой и внимательно посмотрел на своего новоявленного сына. Йоан сидел, прислонившись к земляной стене темницы, и говорил с закрытыми глазами, как будто бы спал.
– Чего ты хочешь от меня? – спросил отец сына.
– Я хочу, что бы плод моих усилий не пропал даром! Этот свиток папируса, как мой ребенок! Больше у меня ничего нет… Прошу тебя, сохрани ему жизнь! Когда ты еще увидишь Эмила, я знаю, это случится скоро, узнай у него, где мой свиток… Забери его и предай его людям – пусть все знают что грядет!
«Он верно сумасшедший!» – подумал Максимус. Он слышал о таких, от старых александрийских греков, рассказывавших о фанатиках, живших в давние времена в Оракуле…
– Хорошо сын, если это твоя единственная просьба перед смертью – я сделаю это!
Йоан открыл глаза и посмотрел в лицо отцу. Его глаза светились радостью, никакого намека на прежнюю усталость не было и в помине!
– Хвала Господу! Он услышал мои мольбы… – сказал приговоренный претору, – Теперь можешь позвать этого бессловесного иродианского скота, что бы он сделал, порученное тебе, ведь, уже светает!
Максимус встрепенулся и выглянул за дверь – небо на востоке окрасилось в медные тона.
– Мне очень жаль расставаться с тобой, мой сын!
– Не беда, отец… Я соединюсь со всеми коленами нашего народа, и мы подождем тебя…
Максимусу показалось, что с потолка посыпался песок и попал ему в глаза, горло сжалось, он не смог вымолвить ни слова.
– Иегоаким! – добавил Йоан на своем языке, – Запомни это имя, отец, ты можешь назваться им среди нашего народа...
И после недолгой паузы, он поднял руку, дотронувшись кончиками пальцев до щеки ромея.
– Господь все устроит! Прощай, отец…
…
Максимус с трудом держался в седле возле паланкина патрона. Опустошение, чувство бессилия и вины лишали сил. Щека в месте прощального прикосновения сына нестерпимо горела, словно после ожога. Перед отъездом он даже заглянул в медное зеркало, но ничего на своей щеке не увидел.
Пилатус, подогретый с утра разбавленным вином, что дал им с собой Антипа, словно заразившись от него словесным недержанием, безумоку болтал о дружелюбии галилейских союзников и прекрасном подарке, который он пошлет в Рим со следующим караваном ценза с провинции.
– Вот только как сохранить голову этого разбойника от тления? – обратился прокуратор напрямую к своему претору, – Ведь корабли будут плыть больше месяца, а за это время даже солонина в бочках протухает! Ты не знаешь, Максимус, чем ее обработать, чтобы не воняло?..
У Квинта защемило сердце, отвернувшись в сторону, он буркнул, что-то вроде: «Мне надо проверить охранение», и, пришпорив коня, выдвинулся в начало колонны легиона.
Продолжение:
Автор: Dekadans
Источник: https://litclubbs.ru/articles/38914-recidiv.html
Содержание:
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
#рецидив #жизнь #фантастика #рождение #смерть
