Саша
Наверное, я из тех немногих, кто любил ходить в музыкальную школу. Даже не в саму школу, а на занятия к Ларисе. Теперь понимаю, что приходила к ней снять с себя маску и отогреться.
Лариса умиротворяла своей добротой. Умела вытащить из каждого лучшее. Не критиковала, а указывала путь. “Подавала правду вежливо, как пальто.” Легко. Было в радость стараться, в радость лучше играть: точнее, эмоциональнее. Очень хотелось просто быть рядом, быть как она.
Каждый год к Ларисе в класс приходили новые ученики, оттачивали мастерство до следующего уровня, и вылетали из гнезда. Я же держалась за нее всей своей неприкаянной детской душой. Даже когда мы переехали, отказалась менять музыкальную школу и мама была вынуждена меня возить.
Я играла чисто. Твердо. Старательно, но, без искры. Играла, а музыки не слышала. В шестом классе к Ларисе, как обычно, пришли несколько новеньких. Двое играли безупречно, на две головы лучше меня, а третий был чудовищно плох. Казалось, что сыграть без ошибки он не может ничего. Лариса попросила взять над ним шефство. Пока она работала с безупречными, мы с Витей отправлялись в актовый зал: повторять программу и репетировать. Я очень радовалась возможности примерить на себя её роль. Хотела суметь как она: терпеливо, душевно, точно – научить и увидеть результат. Я тщательно скрывала от матери это шефство. Мать, узнав, возмутилась бы и положила всему конец.
У Вити был очень яркий талант в руках. Будто он когда-то умел, но позабыл или придуривался, что плохо играет. Удивительно, иногда он вдруг виртуозно исполнял сложнейший кусок. Но всего раз. Меня оторопь брала. Невероятная пластика рук. Будто подпрыгнул, допрыгнул, но не удержался. Не хватило навыка и техники. Надо было набирать с ним эту технику, и я с прилежностью отличницы, подражая Ларисе, набирала и вела.
Он стал встречать меня на остановке перед музыкальной школой. Каждый раз не глядя протягивал мне какую-то конфету и небрежно плелся рядом до дверей кабинета. Видимо, просто в благодарность за помощь, но для меня это было так волнительно. Каждый раз, подъезжая к остановке, тревожилась: “А вдруг он сегодня не придет?”
От остановки до школы идти ровно семь минут. Но эти семь минут были для меня целым миром. Моя личная, другая жизнь, про которую не знал никто, даже мать. Какое это было счастье! У меня был мальчик. Да, воображаемый, но мой! Я легко могла представить, как он берет меня за руку, целует в щеку на прощание. От этих мыслей волнительно кружилась голова. Он был просто приятелем, другом, одноклассником, ни на что не намекал, не делал попыток. Мне казалось, он относится ко мне снисходительно, даже с жалостью. Я чувствовала себя некрасивой и не интересной ему.
Я сохла по нему до… Не знаю, даже как долго. С двенадцати до пятнадцати лет – точно. Тянулась, пожалуй, даже не к нему, а к этому свету внутри юной меня. Где я была счастлива и влюблена, где внутри себя я звучала так, как не смогла бы исполнить: ярко и талантливо! Мне все хотелось его чем-то удивить, прыгнуть выше головы, чтобы он ахнул, увидал какая я молодец и влюбился бы в меня. Взял бы меня, наконец, за руку. Сам.
Мама очень раздражалась на Витю, все сетовала, что он отвлекает меня от учебы. Твердила: сначала учеба, потом мальчики. Я таила от нее эту любовь всеми силами. Притворялась насмешливой и безразличной. Как умалишенная хорошо училась, лишь бы она не влезла и не лишила меня этой дружбы.
К концу музыкалки до меня вдруг дошло, что еще месяц – и я останусь одна: в моей жизни закончатся и Лариса, и эта моя воображаемая любовь. Останусь один на один с контролирующей, во все сующейся матерью. Меня спасло предложение Ларисы остаться у нее и на следующий год, где будут только специальность и оркестр. Я ликовала. Но когда он неожиданно сказал, что тоже остается, я даже улыбнуться не смогла, чтобы тут же не разрыдаться.
Восьмой год начался привычно, знакомо и радостно: он встречал меня на остановке, мы топали до школы, обсуждали этюды. А к зиме он стал пропускать занятия. Всё чаще. Позже сказал, что перешел в вечернюю школу, потому что пришлось пойти работать. Я и не знала, что он был старшим из пятерых детей в семье. В общем, восьмой год он не доучился. Весной совсем перестал ходить и пропал. Мы больше не пересекались.
Через полгода мама выиграла гринку и мы переехали в Штаты. Всё складывалось как нельзя лучше. Мама очень удачно вышла замуж, ослабила хватку, занялась собой.
Я получила грант на учебу и переехала в Нью-Йорк. Училась, встречалась, общалась, работала с издательствами, публиковалась. Я была благополучна и, как мне казалось, – счастлива!
Мой тогдашний бойфренд, получив повышение, неожиданно сделал мне предложение. Это очень льстило, но однозначного “да” у меня не было. Восторга от перспективы нового статуса тоже. Мелькнула мысль, а что если бы Витя появился сейчас из ниоткуда и сделал мне предложение? Сердце ёкнуло, полыхнуло подростковыми эмоциями. Это было неожиданно. Что я от себя скрываю? Неужели детская влюбленность до сих пор сидит во мне? Неужели я подсознательно по-прежнему стараюсь прыгать выше головы, чтобы он в какой-то момент узнал о моих успехах и выбрал меня?
Как интересно. Мне действительно, всегда было любопытно, как он и что он. Но чтобы так эмоционально?!
В сентябре, под предлогом повидать бабушку, я прилетела в Москву. Навестила Ларису, взяла Витькин номер. Списались. Я будто уговаривала его встретиться со мной. Настаивала. Хотелось повидать его, вспомнить Ларису, посмеяться, рассказать ему о своих детских чувствах. Узнать, наконец, как он относился ко мне.
Он зачем-то притащил на встречу своих друзей. Поболтать по душам не получилось. Говорили ни о чем, вспоминали по касательной. Горчило от осознания, что я, кромешная дура, все надумала, притащилась зачем-то в Москву, вытащила его на встречу. Черт, у него уже двое детей. Нелепо. Глупо.
Я привезла ему подарок, но так и не отдала. Швырнула в урну, от стыда подальше, когда мы разошлись. Долго бродила по улицам, перебирая воспоминания, и не заметила как ноги сами привели к воротам музыкальной школы.
Витя
В шесть лет отец купил мне скрипку. Маленькую. Восьмушечку. Таких даже обычно не бывает. Самая маленькая – четверть, а эта совсем маленькая – восьмушка. Копия со скрипки Страдивари. Кажется, это были уже девяностые. Ну, в общем, Союз ещё был.
Отец всю жизнь мечтал сам играть на скрипке. Хотел, чтобы его в детстве отдали на скрипку, но родители не отдали. Вот. И он это свое желание выразил во мне. Отдал меня на скрипку. Мы пошли с братом Женей на прослушивание в музыкальную школу. Спели там “Во кузнице кузнецы”, нам сказали: “Молодцы мальчики! Куда вы хотите?” Я сказал: “Я хочу на балалайку”. И меня записали на балалайку. Я пришел домой, сказал, что поступил, все хорошо. А через пару дней родители поинтересовались нюансами. Ну, я говорю: “Вот так и так, записался на балалайку”. Отец вскочил и побежал перезаписывать меня на скрипку.
Первая моя учительница была… я не помню, какие у меня с ней были отношения, но похоже дело, что их не было. Она даже била меня смычком по рукам и все это было не очень-то. Все это продлилось год, потом она сменилась. Пришла какая-то другая учительница. В общем, энтузиазма, до пятого класса включительно, к скрипке я никакого не проявлял. Потому что… я даже не помню как их звали, этих учителей, как они выглядели. Ну, в общем, как-то это все было левой пяткой. Они меня не любили, я им отвечал взаимностью.
А потом в шестой класс меня перевели в другую музыкальную школу. А! Я был дико стеснительным, сгорал просто от стыда, когда выходил на сцену в музыкальной школе. Даже когда был совсем маленьким, мне казалось прям… что все на тебя смотрят. Ты под перекрестным огнем взглядов и все тебя осуждают за то, как ты ошибаешься. Вот такая штука.
Ну вот. Я еще помню свои чувства, что девочка какая-то была, которая на общешкольном фоне играла очень круто. Я даже это сам понимал, что она круто играет и, кроме того, учителя ее пестовали. Куда-то даже на какие-то конкурсы возили.
Кстати, я вот не помню свою первую скрипичную учительницу, но я помню, с нами училась рыжая девчонка. Я даже не помню, как звали эту девчонку, но она была рыжая-рыжая. И она была какая-то юная актриса. Она была меня на год – на два постарше, и она играла в каком-то фильме. Тоже не помню, что за фильм. С одной стороны, фильм мне этот не понравился, с другой стороны – восхищало, что я как-то учусь с девочкой, которая в кино играет. Вот. А в шестом классе меня отдали в другую музыкальную школу и там мне повезло. Мне попалась шикарная учительница Лариса Ивановна, с которой у меня были очень теплые отношения. Она меня любила, я ее любил. Она меня, в общем-то, как сына воспринимала, потому что у нее детей не было. Она постарше моих родителей была лет на пять – на семь. Сейчас ей уже семьдесят с небольшим.
Я к ней пришел и все как-то неплохо пошло. Играл я на скрипке отвратительно, поскольку в общем до этого ею не занимался и… У меня даже не было чехла для скрипки. У нас не было денег в то время. Совсем. Я ходил с полиэтиленовым пакетом, а скрипку заворачивал в байковое одеяло сверху, поскольку она торчала из пакета, надевал на нее второй пакет, чтобы она под снегом и дождем не мокла. Вот так и ходил до восьмого класса. Да вру, закончил музыкальную школу так. Вот. И это было очень стыдно. Я прекрасно понимал, что это полное палево, что я выглядел как лошара. Но, к сожалению, ничего с этим не мог поделать.
Вот. Да, я пришел к Ларисе Ивановне и… в общем я не мог тянуть программу за шестой класс. Она давала мне какие-то произведения, и там была еще какая-то девочка Саша, которая так же в шестой класс перешла. И она говорит: “О, Саша, иди Витю понатаскивай в актовом зале”. И мы пошли с этой девочкой Сашей в актовый зал. Вот. И тут я понял, что девочка Саша мне люба. И таким образом я влюбился в девочку Сашу. И мне было очень стыдно, что девочка Саша меня натаскивает на скрипку. Я ж как бы вроде бы типа должен быть герой. Хотя, конечно, я из себя никакого героя не представлял. Как-то это было очень унизительно: девочка которая мне нравится – она меня учит чему-то и более успешна в чем-то. Это задевало, конечно. Но потом прошло несколько месяцев и мы с Сашей сравнялись в уровне, и меня перестало это так унижать. А кроме того, Лариса обозначила меня титулом “король этюда”. Мне давали самые сложные гаммы, этюды в школе, и, в общем, она считала, что у меня самая классная техника. То есть я мог выписывать самые сложные пируэты. Ну, и да. Три года я был влюблен в девочку Сашу. И нелепо как-то ухаживал за ней. По несколько часов ждал на остановке троллейбуса, когда она выйдет, потому что я не знал точное время, во сколько, но я знал диапазон примерный, во сколько она может выйти. Покупал какую-то конфету и стоял как дурак, мерз на улице, дожидаясь ее. Ну и дожидался ее, потом потупивши взор вручал ей эту конфету и шел даже не держа за ручку, естественно, потому что я очень стеснялся своих чувств. Шел с ней до музыкальной школы, очень небольшое расстояние. Но, в общем, даже это было очень важно.
Однажды, я помню, мне выпал случай. У нас ремонт в кабинете был и мы полгода занимались у Ларисы дома. Так получилось расписание, что я знал, что Саша будет после меня. И я каждый раз караулил случай идти с ней от Ларисиного дома до метро. Поскольку там было минут тридцать ходу пешком, это было уже приличное расстояние, можно было как-то всерьез пообщаться. Ну и, значит, в очередной раз она приходит, и приходит без мамы. Потому что она всегда с мамой ходила на занятия. А тут без мамы. Ну, я так это – аккуратненько уточнил:
– А что, мамы не будет?
– Ну да, сегодня я одна.
И я понял, что, в общем, настал тот момент. И с одной стороны вроде бы радостно было, но с другой стороны было так сыкотно и страшно, что вот, собственно, – пришел тот момент, и я не могу его упустить. А мне очень сыкотно, что она скажет, как отреагирует – непонятно. Ну и, в общем, я караулил ее под лестницей. Занятие чуть меньше часа длится, минут сорок-пятьдесят. Вот. Караулил под лестницей. Ну, она спускается: “Ой, Витя, а ты что здесь делаешь?
“Ой, а я там… – я приплел, что я что-то там забыл, потерял. – И вот думаю, а че, я дождусь тебя, одному скучно до метро идти.”
Ну, в общем. И пошли, шли до метро, что-то там разговаривали.
В общем, такой вот любовью, абсолютно платонической, я страдал три года. И когда, я помню, в восьмом или в девятом классе у нас была встреча одноклассников, и один мой бывший одноклассник спросил меня, есть ли у меня девушка. Я ответил, что да, нравится мне одна девица, очень я в нее, так сказать, влюблен и так далее. А он и говорит, слушай, а что, какие сиськи у нее? Я был настолько оскорблен! До глубины души. Какое ему собачье дело до ее сисек и как он смеет такое говорить, когда меня этот вопрос ничуть не волновал. Когда мне нужен был человек, а сиськи, не сиськи – мне как-то вообще в голову даже не приходило. Это было… В тот момент я даже не понял, я позже понял, что был влюблен в образ, а не в… Не было каких-то конкретных притязаний. Просто человек. Я совершенно не рассматривал ее, как составное. Это был целый человек для меня.
Вот, и потом, когда закончился седьмой класс музыкальной школы, была такая опция остаться на восьмой год. А там только специальность и оркестр. Ну и Лариса спрашивает: кто остается? А я совершенно не планировал оставаться. Но тут Саша говорит: ну, вот я остаюсь. И тут я понимаю, что мне придется остаться еще на целый год. В общем, и я тоже остался соответственно.
А потом, к концу восьмого года, абсолютно отгорело у меня что-то к Саше. Уже спустя лет восемь-десять после этого, а у меня уже двое детей тогда было, она написала и предложила встретиться.
Она со своим парнем жила уже в Нью-Йорке несколько лет. Она корреспондент Интерфакса. Вот. И как-то она вернулась в Москву и что-то мы как-то даже списались, не знаю почему. Ну и давай встретимся? Встретились.
Я взял с собой друга с подругой и мы вчетвером пошли в какое-то кафе около Патриса Лумумбы. Там какие-то арабские кафе. Покурили кальян. Посидели, поболтали, и я закрыл окончательно гештальт. То есть я понял, что, в общем, у меня к Александре больше ничего нет. Вот. Хотя она, конечно, умная, интересная и вполне себе симпатичная девица. Но вот, видимо, три года каких-то бесплодных терзаний сделали свое дело.
Так закончилась моя скрипичная юность. Аминь.
Лариса
Впервые я увидела Витю мельком. Во дворе школы. И вдруг привиделось, как мог бы выглядеть Сеня в этом возрасте. Какая у него была бы мимика и речь, как бы он улыбался. Нет, они были разные. Совсем. Но вдруг озарило. Увидела своего в этом мальчишке. Сразу мелькнуло: этот ко мне, в мой класс.
Он был странно неприкаянный. Чистый, простой, смышленый. Не злой. Но какой-то ничей. Как сорная трава.
Технически был очень слаб. Программу не тянул даже за третий класс. По-хорошему, с ним надо было начинать с самого начала. Напомнил Вовку из “Уроков французского”. Увидела, каким он мог бы стать при должном внимании к его душе: детской, мальчишеской, подростковой.
Поручить бы его кому-то, кому хватит сердца и терпения. Может, моей Саше? И Саше компания будет на пользу. Отдохнет от вцепившейся в нее матери. После недавнего ухода мужа мать экзальтированно сосредоточилась на Сашиных успехах в учебе. Симпатичная девчонка, подросток, а мать на каждом шагу в затылок дышит.
Попросила их поработать вместе, и они как-то сразу сложились. Как Кай и Герда: она терпеливо вела, он не сопротивляясь шел за ней. Спокойно и просто, без подкатов и кокетства. Он относился к ней как к своей: внимательно и с заботой, она старательно растила из него героя. Если присмотреться сквозь невысказанное, вспоминаю, насколько это было красиво. Пристальные и слепые: так значимо были друг у друга и не знали об этом.
Мне важно было сберечь, сохранить, направить созидательную мощь этой подростковой влюбленности в их рост. Вести, присматривать, не разлучать. Наблюдать и радоваться тому, как им повезло. Первая монетка в копилке судьбы, добытая своими руками. Точка отсчета. Ground zero. Начало.