Я шла по коридору нужного мне офиса и вдруг увидела медленно выходящего из дверей молодого человека. Он не торопился – вероятно, дослушивал, что ему говорят, и его белокурые курчавые волосы сияли вокруг головы солнечным ореолом. Это было очень красивое зрелище, я невольно сбавила шаг и пошла медленно-медленно, чтобы не спугнуть такое явление – бившие в окна солнечные лучи, смешавшиеся с чудесными пшеничными волосами, и, естественно, я просто не могла не столкнуться нос к носу с их носителем. А когда это случилось, то есть когда он закрыл-таки за собой дверь и прошел по направлению ко мне несколько шагов и я сумела разглядеть его лицо, то… Нет, у меня не было слов, чтобы передать свое состояние…
Маленький Витя совсем не плакал – он, притихший и бледный, сидел на взрослом стуле и смотрел, как одевают его маму, чтобы проводить в последний путь. Конечно, он не знал, что этот путь самого родного в мире человека действительно последний. И если бы ему сказали, что он не увидит свою маму больше никогда, он бы этого просто не понял. Хотя у него уже должен быть опыт – год назад погиб его отец, приехавший на первомайские праздники в родной поселок и бросившийся там разнимать пьяных, отчаянно дерущихся своих однокашников. Бывших, разумеется. У одного из них в руке оказался нож… Так что теперь мальчик стал круглым сиротой. Правда, была бабушка – мамина мама. И была тетя – мамина сестра. Мы, коллеги его матери, не знали, кто из них возьмет Витю к себе. Так случилось, что не узнали этого и потом, так как они быстро покинули наш город. Но я, да, уверена, и все мои сослуживцы часто думали о Вите, гадая, как-то сложилась его жизнь. При этом я так часто мысленно видела его, пятилетнего, смирно сидящего на фанерном стуле, что сейчас никак не могла объединить тот образ с этим крепким румяным юношей, который, видя, что я не спускаю с него глаз, приостановился возле меня и улыбнулся. Но ошибиться я не могла, это было совершенно исключено, потому что на щеке мальчика, за аккуратной нежной ямочкой, появлявшейся вместе с улыбкой, располагались три тогда еще маленькие родинки, образуя правильный треугольник. Конечно, родинки могут трансформироваться либо вообще исчезать, могут расплываться в пятна и ползти по всему лицу, но у этого молодого человека были именно три крупные и хорошо очерченные родинки, словно их только что обозначили ему с помощью грима! К тому же весь его облик был мне страшно знаком. И я рискнула.
- Вы – Витя?
- Да…
- Разин?
- Да. Но…
- Вашу маму звали – Людмила?
- Да…
- А папу – Юрием?
- Юрием…
Я схватила его за руку, намереваясь не отпускать ее долго-долго.
- Понимаете, я уже много лет живу с виной, что ничего о вас не знаю… Последний раз я видела вас на похоронах мамы вашей… Мы работали вместе… И были дружны… Но я не знала, кто взял вас потом к себе – вы все быстро уехали…
- А меня передавали из рук в руки, знаете ли… Сначала я жил у бабушки, а когда она умерла – у тети… Затем меня забрала ее дочь – она к тому времени вышла замуж и родила уже свою дочь… Я помогал нянчить…
- Мы все виноваты перед вами… Клялись вашей бабушке, что купим велосипед…
- Да у меня был велосипед!
- А хотите, встретимся как-нибудь, и я все-все расскажу вам о маме…
- Да… да, конечно… Извините, я очень волнуюсь… Я и о папе бы хотел знать побольше…
- И о папе. Он был красавец, умница, ас журналистики… Мы очень поддерживали вашу маму, когда его убили… Она захотела уехать… Мы нашли ей замечательную работу в другом городе… Договорились... Кто же знал, что вашу маму тоже убьют…
Его рука, которую я так и не отпустила, дрогнула, он совершенно изменился в лице – побледнел, губы стали сине-серыми, как на улице в тридцатиградусный мороз, и я услышала хриплое:
- Что вы… сказали?
- Она хотела уехать в другой город!
- Нет, что вы сказали… после этого?
- Ну… никто и предположить не мог, что ее тоже убьют! Так бывает только в криминальных романах! Согласитесь?
- А разве ее… убили?
Я похолодела… Во-первых, потому, что он, оказывается, ничего не знал, и я добровольно взвалила на себя страшную миссию – донести до человека правдивую информацию о случившейся трагедии. Во-вторых, потому, что убийца так и не был найден, и поскольку родственники ничего об этом Вите не сказали, то можно предположить, что они просто побоялись это сделать, чтобы не увеличивать количество жертв – погибшую-то все равно не вернуть… И что теперь? Видя мое замешательство, Витя правильно сообразил, что меня можно спугнуть, и тогда он больше ничего не узнает, а потому предложил мне сесть и поговорить, не медля – правда, ему надо было отпроситься у своего шефа и найти свободный кабинет. Он ушел, я стояла у стены и думала – а мне-то это зачем? Виновники данной истории, вероятнее всего, живы-здоровы, хитрых и наглых, как известно, ничего не берет, даже когда они пытаются перехитрить сами себя, и если уж побоялись открыть рты самые близкие Людмилы, то мне-то это делать тем более не стоит. Признаюсь, было очень стыдно, но я сбежала. Тихонечко, мелкими шагами двигалась я к лифту, а потом нырнула в него и была такова. Погони за собой я не заметила – очевидно, молодой человек потерял время, уверенный, что я отправилась в туалет, а когда понял, что я его предала, то гнаться за мной было уже поздно. А если б не было поздно? Думаю, он все равно не стал бы этого делать.
И когда я, пересаживаясь с троллейбуса на метро, добралась до московской квартиры, в которую меня временно пустила уехавшая за рубеж знакомая, и закрылась там, как улитка в ракушке, мне стало по-настоящему страшно. Причин было несколько. Многие подозревали, что Людмилу убили. Но я и еще два человека были в этом уверены. Она была отравлена. Патологоанатом, друг моего отца-хирурга, под упорным моим натиском вынужден был признаться – некоторые данные в протоколе вскрытия были изменены, кое-что смягчено, но предупредил, что он не будет давать никаких официальных показаний… Вот почему результаты вскрытия довольно путано говорили о сильно действующем веществе, способном вызвать мгновенные изменения в работе сердца. Однако так же на человека якобы могли действовать и некоторые лекарства. Но никаких лекарств она не принимала! Мы обсуждали это между собой даже во время похорон. Ее мать подозревала, что дочь приняла насильственную смерть, но не знала этого точно. Догадывалась об этом и сестра и когда мы, собравшись на сороковины, тихонько спросили у нее, как продвигается следствие, она, боязливо оглядевшись, не стала делать вид, что ничего не понимает, но тоже тихонько ответила, что оно, по всей видимости, будет прекращено ввиду отсутствия состава преступления. Людмила была сердечница, и об этом многие знали. Вот и все…
Из нас троих, знавших больше положенного, одного уже не было в живых – его нашли на чердаке в петле. Незадолго до этого именно он настаивал на возобновлении следствия. Была предсмертная записка – он ревновал свою жену… Но мы-то, оставшиеся двое, знали, что о любовных закидонах своей жены он знал еще сто лет назад и ни по этой, ни по другой причине не собирался расставаться с жизнью…
Второй посвященный женился на польке и переехал в Варшаву. Так что сей страшной, убийственной тайной обладала сейчас я одна – разумеется, если не считать патологоанатома и виновников трагедии. Но ведь Людмиле уже не помочь. И сын, слава богу, вырос. Зачем будоражить его душу? Кстати, никаких сведений, кроме того, что Людмилу убили, у нас не было. Кто? За что? Главное – кому это было выгодно? И почему нельзя было обойтись без этой страшной жертвы? Однако если наш ревнивый собрат не убивал себя, а пал жертвой преступников, значит, они уверены, что мы можем их знать. Что нам по силам докопаться и до причины убийства. Следовательно, главный ответ – кто? – лежит где-то близко, на поверхности. Стоит лишь руку протянуть…
Но руку мне пришлось протягивать к телефону, который звонил со страшной силой, а я, блуждая в прошлом, долго не обращала на него внимания. В трубке было молчание.
- Молчание… ягнят, - произнесла я, вспомнив известный фильм.
- Ягнят, увы, едят, - в рифму ответила мне трубка мужским голосом. – Но я не хочу, чтобы нас… съели.
- Нас?
- Да. Извините. Это – Витя. Сообразил, что вы ходили в издательство. А я там многих знаю. Описал вас и получил ваш временный московский номер. Мне так и сказали – временный. Я прошу вас – согласитесь стать для меня мисс Марпл… Как у Агаты Кристи… Конечно, она – старушка, а вы еще молоды, но я имею в виду талант… Разрешите мне к вам прийти… Я хочу вас убедить… И думаю, что сумею… Главное – я все буду делать сам: ездить, искать, встречаться с кем надо… А вы только помогите мне советами, консультацией – многих, с кем мне придется встретиться, я думаю, вы хорошо знаете… Не молчите! Разве я смогу теперь жить спокойно, когда маму… когда с мамой… Мне необходимо узнать, кто это сделал! И зачем.
- Витя, я согласна с вами встретиться. Только предупреждаю, что поговорка будешь много знать – рано состаришься здесь зазвучит иначе – рано уйдешь в мир иной… Уверена, что один из много знавших уже был туда отправлен…
- Когда и где мы встретимся? Может быть, сегодня же вечером?
- Хорошо. Вечером я буду на радио, это рядом с метро «Третьяковская». Давайте там и встретимся часов в восемь. Только если меня не будет минута в минуту, прошу подождать.
- Я буду ждать сколько угодно! Спасибо! Только не бросайте меня!
- Да уж теперь я вас не брошу. За всех нас…
Но это будет в сто раз сложнее, чем купить мальчику велосипед, подумала я и с тяжелым сердцем положила трубку…
Я сидела и думала – не о том, кто убил Людмилу и ловко скрыл следы своего преступления, а о том, за что она была убита. Почему. Честно говоря, меня тревожило это все годы, прошедшие после ее смерти. И теперь я могла сказать совершенно определенно, что чувствовала, знала – наступит момент, когда я буду искать на это ответ. Он наступил. Но боже, как это все не вписывается сейчас в мою жизнь, поделенную на три равные части… Я сейчас словно актриса, разрывающаяся между тремя разными театрами - сразу на три сцены… Придется частично пожертвовать одной из них, чтобы обратиться в прошлое, найти людей, связанных с этой историей, извлечь из глубин памяти все наши догадки, предположения, подозрения, свести воедино воспоминания, версии и осторожно вытянуть из этого клубка ту ниточку, которая и приведет нас к убийце. Или убийцам. Ну и что? Вероятнее всего, нам уже не удастся засадить преступника за решетку – слишком много воды утекло. Значит, пылкий юноша, а Витя был именно таким, отомстит ему сам… И сам лишится свободы… Но разве это справедливо? А почему лишится? Может, придушит его где-нибудь в подворотне так, что никто и не узнает… Но почему его? Это вполне могла быть и женщина…
От всех этих вопросов у меня разболелась голова и я успокоила себя тем, что тревожащие нас с Витей события – столетней давности, и вряд ли мы сможем сейчас вникнуть во все так глубоко, чтобы навсегда лишиться покоя… Как всякая женщина, я ошибалась гораздо чаще, чем мне этого хотелось. Так было и теперь. Я и не предполагала, как близко от меня находятся участники той истории, отрицательные персонажи, как сказали бы в театре. В моем театре действие пока шло ровно, спокойно, по заранее намеченному плану. А эти гады, оказывается, уже стояли за кулисами, готовые вылезти на сцену… Впрочем, пока они об этом не знали. Как и я.
