Домой я вернулся уже затемно. Окно на кухне было открыто и на подоконнике, свесив ноги на улицу, сидел Петрович. Он уже давно услышал, что я пришёл, но демонстративно игнорировал моё присутствие. Для меня это было однозначным сигналом серьёзного недовольства или обиды моего друга.
По опыту я знал, что в такой ситуации самое главное дать возможность эту обиду или недовольство излить, а потом уже действовать по обстоятельствам.
Поэтому я тихонько зашёл на кухню и закрыл за собой дверь. Занавеска на окне колыхнулась, подсказывая. Петровичу, что он уже не один и можно начинать свой номер на тему «никто меня не любит». Петрович не пошевелился и я немного покашлял, подсказывая, что можно начинать и зритель в нетерпенье. Это так же не подействовало на Петровича.
- Как дела, Петрович? – тогда тихо спросил я.
- А, что? – изобразил удивление приятель, - А я думал я один. Сижу скучаю. Кому я теперь нужен?
Я хотел ответить, но во время остановил себя: нужно дать возможность высказаться.
- Нет, я понимаю, - продолжил голосом театрального актёра-трагика Петрович, - Девушки-красавицы так и вьются вокруг. Друзья интересные и мудрые. Дело к тому же интересное, я бы даже сказал захватывающее. Так что Петровича, старого друга, даже в мыслях нет.
- Ну, тут ты уже загнул, - нарушая данное себе слово - не перебивать, возразил я громко, - Я о тебе постоянно вспоминал.
- Да? – спросил друг, но в голосе было больше иронии, чем любопытства, - А это что? – и Петрович постучал ладошкой по, лежащей рядом с ним на подоконнике моей рукописи, где моим ровным почерком чернильной ручкой было выведено «Шахматный клуб», - Там про меня от силы страница две. Не больше. Это столько места я в твоих мыслях занимаю.
- Это неправда, - абсолютно спокойно возразил я Петровичу, - Я не знаю про количество страниц, но с уверенностью могу сказать, что в самые сложные моменты повествования, когда нужен мудрый и глубокий анализ ситуации, я обращаюсь именно к твоим советам, к твоей помощи. Всё, как в жизни.
Петрович повернулся и сидел на подоконнике уже лицом в кухню. Обычно это означало начало примирения. Но в этот миг сквозняк (сквозняк ли?) распахнул дверь на кухню, ворвался в помещение, сбросив на пол бумажные салфетки со стола и направился по кратчайшему расстоянию к открытому окну. Петрович поздно понял, что произойдёт дальше и его рука поспешила прижать рукой лежащую на подоконнике рядом с ним рукопись. Но торопящийся на волю поток воздуха уже подхватил белые листы бумаги и продираясь через их кружение не оставил и следа.
Я смотрел как исписанные страницы по абсолютно не мысленным траекториям по очереди достигали образовавшегося перед грозой воздуховорота, в котором уже начинали вращаться по кругу набирая высоту, чтобы уже точно не оставить мне шанса собрать во дворе и попытаться спасти хоть что-то. А чтобы вообще отбросить любые иллюзии спасти написанное чернильной ручкой, пошёл сильный дождь.
Я стоял у окна и капли дождя попадали на лицо.
- Не плачь, - сказал Петрович.
- Я не плачу, - ответил я честно, - Это дождь.
- Ты думаешь, кому-то интересно то, что ты пишешь? – спросил Петрович. Ты же говорил, что для тебя радость – это сам процесс творчества.
- Так и есть. Но почему не поделиться своей радостью ещё с кем-то, - опять очень искренне ответил я.
Петрович протянул мне лист, который он успел удержать от полёта за окно вслед остальным. На нём было написано только название. Петрович наконец спрыгнул с подоконника:
- Ладно, пиши дальше, - протянул оставшуюся страницу и пошёл к себе в чулан.
Я держал в руках оставшееся от рукописи, понимая, что рукописи может и не горят, но унесённые ветром уже не возвращаются. Мои мысли перебил Петрович, которого я сейчас меньше всего хотел видеть.
- Иди сюда, - крикнул он из чулана.
Я не двинулся с места. И Петрович, подождав немного, появился на пороге кухни со стопкой исписанной бумаги.
- Вот, у меня в чулане нашёл, - говорил Петрович, виновато опустив глаза, - Хоть кто-то должен быть предусмотрительным в этом доме. Только сегодня утром подумал, а, что, как пожар или наводнение? Лаврентий расстроиться, что рукопись пропала. Вот я и переписал. Можешь не проверять: всё слово в слово. Даже ошибки не исправлял. И почерк твой.
Даже, зная своего друга, такие качели настроения мне не просто даются. Я молчал, не зная, что сказать. Благодарить за этот концерт не хотелось вовсе. Ругаться – тем более.
- Что сказать нужно? – спросил Петрович.
- Что? – задал вопрос я потому что реально не знал, что нужно говорить.
Петрович глубоко вздохнул:
- Нужно сказать: «Пора приступать к третьей книге». Бумага, ручка, мысли есть? – спросил друг.
- Есть, - опять честно ответил я.