6 августа — День независимости Ямайки. Листаем страницы истории и отправляемся в Кингстон!
Архив «Вокруг Света». Август 1977 год.
«Гостеприимный» Кингстон
И миграционный чиновник в аэропорту Кингстона со скучающим видом берет мой паспорт с четко выведенными золотыми буквами «СССР» и вдруг начинает его с любопытством рассматривать — будто музейный экспонат вертит он паспорт в руках, а потом очень серьезно спрашивает:
— Сэр, вы действительно из России?
— Да, сэр, действительно из Советского Союза.
— Надо же, впервые за семнадцать лет службы вижу такой паспорт.
— Надеюсь, не в последний, — осторожно пытаюсь отшутиться, не зная, что намеревается предпринять этот строгий полицейский.
В самом деле, я почти два года ждал визу на Ямайку, наконец получил ее, и было бы обидно вновь услышать уже знакомый отказ. Но полицейский неожиданно улыбается:
— Дай бог, чтоб это был действительно не последний советский паспорт. Пожалуйста, сэр, проходите. Хорошего вам отдыха на Ямайке. Уверен, вы останетесь довольны...
И, даже не поискав въездную визу, шлепнул штампик о прибытии на первое же свободное место в паспорте: сотни тысяч туристов со всего света приезжают на Ямайку, так почему бы не разрешить въезд и советскому? Выйдя из здания аэровокзала, я сел в такси и поехал в город.
Первый урок из истории страны любой человек, попадающий на Ямайку, получает уже по дороге из аэропорта в город. Через каких-нибудь десять минут езды справа от шоссе, забитого машинами всевозможных марок, появляются серые, тяжелые, кирпичной кладки стены старинного английского форта. Обвитые плющом, они кое-где зияют провалами, сквозь которые видна широкая бухта и море до самого горизонта. Длинная и узкая, как меч, коса Палисадос, на острие которой расположены аэродром и форт, исстари была приспособлена для наблюдения и отражения атак непрошеных пришельцев. И хотя далеко не всегда оборонительные укрепления выдерживали натиск неприятеля, сооружению их уделялось большое внимание. Сегодня эти бастионы ушедших времен — свидетели бурных событий, которые переживал остров с самого момента его открытия.
5 мая 1494 года каравеллы Христофора Колумба «Нинья», «Сан-Хуан» и «Кардере» после двух дней плавания от берегов Кубы достигли неведомой земли. Увидев ее, он воскликнул, пораженный красотой голубых в тумане гор: «Похоже, что земля касается неба!» Об этой стране кубинские индейцы говорили ему как о сказочно богатой золотом. Колумб назвал вновь открытый остров именем Фердинанда-и-Изабеллы.
На Ямайке, как и на других островах Вест-Индии, обитали индейцы араваки. Они выращивали маниоку, сладкий картофель, кукурузу, табак. И были счастливы на своей земле. Горе пришло с появлением испанцев. За полтора века их господства на Ямайке (это индейское имя, означающее «земли ручьев», вытеснило название, данное острову Колумбом) араваки были почти полностью истреблены. Завоеватели оставили после себя лишь небольшой поселок Севилья-Нуэва на северном побережье, превратив остров в базу снабжения испанских экспедиций на Американском континенте. Позднее, в 1534 году, появилась новая столица — на месте нынешнего города Спаниш-Таун.
В начале же XVI века испанцы начали ввозить на Ямайку рабов из Африки для работы на плантациях сахарного тростника, индиго, табака и какао, принадлежавших белым колонистам. Со временем к острову пришла мрачная слава одного из крупнейших центров работорговли в Новом Свете, причем наибольшего развития она достигла с приходом сюда англичан: миллион черных невольников был продан на Ямайке, большинство из которых осело на острове.
Захват Ямайки Англией произошел в 1652 году, когда британская эскадра под командованием адмирала Уильяма Пенна, посланная Кромвелем для завоевания Санто-Доминго, натолкнулась на активное сопротивление испанцев. Адмирал решил взять реванш на Ямайке. Три года спустя он высадил на ее южном побережье большой десант, и малочисленный испанский гарнизон вынужден был капитулировать. А через пять лет Мадридский договор окончательно закрепил права Англии на Ямайку. Вскоре после этого и возник тот самый форт, что первым встречает человека, приехавшего в страну.
...Кингстон особенно красив ранним утром, пока жаркое солнце еще не обесцветило красок, не смазало мягкие контуры особняков и улиц. Сквозь утреннюю пелену тумана над заливом город смотрится, как постепенно проявляющийся негатив. Силуэты небоскребов выглядят аппликациями на фоне голубого до синевы неба и голубых гор, которые так и называются Блу Маунтин. — Голубые горы. Впрочем, не только поэтому Кингстон в общем-то мало похож на другие столицы Латинской Америки. Здесь еще преобладают провинциально тихие улочки со старыми, невзрачными домами. Правда, рядом с отелями «Пегасус» и «Шератон» уже выросло несколько многоэтажных зданий, в которых разместились конторы крупнейших международных банков и компаний. Это новый центр столицы, Нью-Кингстон. Здесь чисто, чинно и, естественно, безумно дорого: человеку даже среднего достатка тут просто нечего делать — все рассчитано на богатых туристов. Западная часть столицы — полная противоположность. Невысокие, в основном одноэтажные деревянные дома на кирпичном фундаменте, редкие деревца за самодельной оградой, грязные улицы, маленькие магазинчики и бары — так выглядит этот район бедняков и безработных.
Я много бродил пешком по Кингстону и наблюдал то, чего никогда бы не смог увидеть, разъезжая в машине. Видел, как заискивающе приглашают продавцы в Нью-Кингстоне зайти в магазины, и слышал откровенно издевательское ворчание туриста-американца: «Нам черномазые надоели у себя в стране, здесь нас интересует только море и экзотика». Видел, как тщетно стараются кустари сбыть эту самую экзотику в виде искусно выполненных ритуальных масок из ценного дерева, шляп из пальмовых листьев, раскрашенных соломенных фигурок индейцев, до блеска отполированных океанских ракушек и много другого.
Видел и совсем безрадостные сценки: нищих, ковыряющихся ранним утром в мусорном бачке; бездомного парня с перепачканным известкой лицом, который украдкой стелил себе в подъезде дома мешок из-под цемента, устраивая постель; темнокожих тоненьких девчонок, ожидавших неподалеку от отелей богатых толстяков, которые приезжают сюда развлечься; парней, карауливших в темных переулках тех же туристов, чтобы ограбить их.
К сожалению, все эти язвы на теле молодого независимого государства еще остаются. Надо понять: лишь в 1962 году страна получила независимость после многих веков колониального рабства. За неполных пятнадцать лет она многого добилась на пути самостоятельного развития, но цепи экономической зависимости еще не до конца разорваны. Проявляется это прежде всего в присутствии на Ямайке крупных межнациональных монополий, грабящих ее природные богатства. В необходимости тратить огромные средства на импорт и обычных потребительских товаров, и продуктов питания, и нефти, машин, оборудования. В доставшейся от прошлого большой армии безработных или полубезработных, которые государство пока еще не в состоянии обеспечить постоянный заработок. Однако уже сейчас отчетливо видно, что старое уступает свои позиции и ростки нового упрямо пробивают себе дорогу.
Маруны — горская вольница
...Готовясь к поездке на Ямайку, я составил себе примерный перечень того, что хотел бы увидеть. Конечно, планировал посетить как можно больше мест, чтобы иметь полное представление о стране, ее буднях, заботах и планах. От чего-то из-за нехватки времени пришлось отказаться. Но в первый же день пребывания в Кингстоне я обратился к властям с просьбой послать телеграмму в одну из двух общин ямайских горцев-марунов с тем, чтобы посетить ее.
Ответ пришел довольно быстро: меня приглашали несколько дней погостить у марунов общины Аккомпонг. Свыше тысячи человек живет здесь, высоко в Голубых горах, за двести с лишним километров от Кингстона, по своим строгим, устоявшимся веками законам. Почти невероятную историю происхождения марунов я слышал не раз и, пока мы карабкались на легковушке по узкой гравийной дороге все выше и выше в горы, вновь вспомнил ее.
Маруны — это этнографическая группа людей, чья история восходит к тому времени, когда Ямайка была еще испанской колонией. Примерное значение этого слова — «люди, живущие вдали от вех». Собственно, так оно и было. Нередко невольники, привезенные на Острова из Восточной Африки, убегали в горы, туда, где затаились уцелевшие от истребления индейцы аравакн. Позже, когда разгорелись колониальные распри между Испанией и Англией за право владеть островом, к марунам присоединились новые тысячи беглых рабов, с оружием ушедших в горы.
Так зарождалась горская вольница, существование которой стало бельмом на глазу у английской колониальной администрации Ямайки. Со временем появились целые деревни марунов, тщательно ими охранявшиеся, со своим натуральным хозяйством, с выборными вождями, которых на английский манер называли «полковниками») с собственным кодексом чести и укладом жизни. Это были воинственные храбрые люди, готовые до конца сражаться за обретенную свободу.
А попыток отобрать ее предпринималось немало. Но десятки английских карательных экспедиций так и не смогли подняться высоко в горы: маруны всякий раз останавливали их продвижение, устраивая засады, заманивания в хитроумные ловушки. Их союзниками были непроходимая дикая сельва и партизанская тактика ведения борьбы. Сами же маруны нередко нападали на плантации колонистов и армейские казармы, всякий раз напоминая англичанам о том, что лучше бы их оставить в покое...
Однако война все же вспыхнула. В 1732 году у северо-восточного побережья Ямайки, у подножия Голубых гор бросила якорь целая эскадра. Матросы, из которых многие прошли школу флибустьерства, жаждали приключений и рассчитывали на легкую прогулку в горы. Но добраться до марунов они так и не смогли. А в одном из боев карательная экспедиция, тащившая с собой даже пушки, была почти полностью перебита марунами, вооруженными лишь легкими мушкетами.
Лондонские власти вышли из себя. На покорение марунов были брошены регулярные войска с артиллерией, но и их ждало поражение: жители гор не подпустили солдат даже близко к своим деревням. Тогда-то англичане и вынуждены были пойти на невиданный по тем временам шаг: в январе 1738 года непокорным и непокоренным горцам был предложен... мирный договор. Его подписали вождь марунов легендарный Куджо и от имени английского короля губернатор Ямайки. Почти за столетие (!) до отмены рабства общины марунов Ямайки, этого центра работорговли, получили право на свободу и самостоятельность. Ежегодное празднование этого события происходит и поныне. Некоторые даже называют его «марунским рождеством».
Все это далекая история, ибо сейчас маруны — равноправные граждане независимой Ямайки, хотя и сохранившие часть завоеванных ими когда-то привилегий. О событиях прошлого я многое узнал из книг, А вот какие они, маруны, как живут сейчас — мне и предстояло узнать в этих редко рассыпанных на крутых каменистых склонах домишках, что так неожиданно появились перед глазами.
«Полковника» Мартина Лютера Райта, вождя марунов общины Аккомпонг, в поселке не оказалось. Он работал в поле, и нам посоветовали пойти к Бените Коули, вдове прежнего вождя и руководительнице местных женщин. Ее большой, приметный дом, сложенный из дикого необработанного камня, находился совсем рядом. Первое, что бросалось в глаза, деревянный желоб, спускавшийся с оцинкованной крыши к цементному резервуару: дождевая вода в этих краях — на вес золота. У двери висела огромная клетка с большим ярким попугаем, картаво переговаривавшимся о чем-то — видимо, обсуждалось наше появление — со своим вольным приятелем на соседнем перечном дереве. Хозяйка дома — немолодая симпатичная женщина — без лишних вопросов пригласила нас в дом и предложила отдохнуть с дороги.
— Поесть я сейчас приготовлю. Если не возражаете, зажарю козленка с бананами. Но могу предложить и боа... — сказала она на несколько странном английском и тут же ушла на кухню.
От змеиного мяса мы дружно отказались, по крайней мере до следующего обеда — слишком уж много экзотики для одного дня — и вышли на просторную веранду, где стояли деревянные кресла-качалки. Со всех сторон сгрудились высокие дикие горы, кое-где выжженные ровными квадратами под поля. А здесь, на склоне долины, нас окружали тенистые пальмы, эвкалипты и бананы, кофейные и хлебные деревья с неправдоподобно большими круглыми плодами. И птицы. Сотни разноцветных порхающих комочков образовали такой оглушительный оркестр, что казалось, поет и стрекочет все вокруг — и дома, и деревья, и горы, и сам воздух.
Но вот возвращается хозяйка и, усевшись в кресло, чтобы скрасить ожидание обеда, начинает неторопливый рассказ:
— Вот уже шестьдесят лет живу на свете, бывала и в Кингстоне, и на самом западе острова в Лусеа, но лучше наших мест не видела. Конечно, жить было нелегко, особенно когда у тебя дети мал мала меньше и нужно с утра до вечера работать в поле. Но что поделаешь... Ведь если не полить землю потом, то ни сахарный тростник, ни бананы, ни дашин (1 Дашин — клубневые растения, похожие на картофель.), ни перец, ни кокосовые орехи сами не вырастут...
Веранда постепенно заполнялась гостями. Люди идут побеседовать с невиданным здесь гостем из далекой-далекой таинственной Советской страны, не ожидая приглашений. Похоже, такого понятия тут вообще не существует. Коротко поздоровавшись, усаживаются, где и как придется, и немедленно вступают в разговор. Впрочем, ведут себя степенно, даже немножко чопорно, говорят долго и сосредоточенно, как если бы решались мировые проблемы. Когда же хотят дополнить или поправить кого-то, этому предшествует почти парламентский набор словесных реверансов. Несколько раз на веранду выглядывает дочь Бениты, знаками показывая, что обед готов. Какое там! О нем все давно забыли. Куда важнее поведать гостю о своем житье-бытье. Пусть и у него на родине узнают о марунах. Так было в самый первый вечер, так было и в последующие дни.
...Как-то Бенита Коули вновь заговорила о своих детях — тема эта среди марунов очень популярна. Очевидно, потому, что понятие семьи здесь свято. Ревнивые, недоверчивые и гордые маруны живут довольно замкнуто, а семья в их представлении — это мир, покой, любовь... И главное в ней — дети. Причем не только свои, но и приемные, от бедных или городских марунов, от умерших родственников или из многодетных семей. Так вот, прервав рассказ Бениты, один из очередных гостей начал пространно извиняться, а затем сделал одно маленькое, но, как он считал, очень важное дополнение. Оказывается, в доме нашей хозяйки воспитывалось тридцать пять детей, из которых лишь десять были ее собственными.
— И все они вышли в люди, стали врачами, учителями, нянями, один даже служит полицейским, — с гордостью за хозяйку закончил он и обвел взглядом собравшихся, словно ожидая возражений.
...Днем поселок пустел. Дети уходили в школу — длинное одноэтажное здание барачного типа, внутри разгороженное деревянными перегородками на классы; взрослые — на свои участки. Оставались лишь совсем пожилые и полицейские. Один из них — невысокий, плотный, в белой рубашке и синих шортах тридцатилетний Эдвард Роу был моим постоянным собеседником и компаньоном в прогулках. Он закончил школу второй ступени (примерно наша десятилетка) и школу сержантов в столице, что считается у марунов довольно высоким уровнем образованности.
Мистера Роу, казалось, распирали вопросы о нашей стране. И неудивительно: кроме того, что Москва — столица СССР, ничего больше о нас мой собеседник не слышал.
Зато когда разговор переходил на жизнь его поселка, мистер Роу был на высоте: он знал всех н вся, обо всем готов был говорить часами, коротая время до вечера, когда возвращаются с полей люди и заканчивается его дежурство.
О «полковнике» Райте Эдвард Роу отозвался как о самом уважаемом человеке в общине. Избранным на этот пост может быть человек старше восемнадцати лет, примерный семьянин, образованный и независимый в материальном отношении от других членов общины, не судимый и... не жестокий. Истории о марунах сыпались из моего собеседника, как из рога изобилия. Традиций, которых они придерживаются, множество. Скажем, и по сей день маруны бесплатно помогают друг другу строить дома, а на различные сходки, праздники, суд над неправым или похороны их созывают сигналом из рога горного козла.
— Причем если даже марун нарушил закон, — важно и многозначительно говорит полицейский, — но не совершил убийства, никто не может войти в его дом и арестовать нарушителя. Сначала надо поговорить с «полковником», а уж он позовет к себе провинившегося.
Кстати, от мистера Роу я наконец узнал, почему поданная в первый вечер — где-то около полуночи — козлятина с бананами была совершенно пресная.
— Это же был праздничный ужин, — искренне удивился он моему непониманию. — А раз так, то соль в блюдо не кладут, чтобы люди не забывали о днях борьбы с англичанами, когда не было времени готовить еду в сельве и ели на ходу, что придется.
Под вечер мы чопорно прощались и расходились по домам. Иногда он заглядывал на веранду к Бените Коули и тихо сидел на ступенях, как на посту. А в последний вечер даже решился дополнить «полковника» Райта, когда тот с сожалением говорил о том, что община уменьшается: маруны уходят в города.
— Нет, не иссякнет наша община, — горячо возразил Эдвард Роу. — Вернутся на землю ушедшие. Здесь начиналась свобода всей Ямайки — разве можно забыть об этом?..
Провожали нас все, кто был в поселке. Принесли связки бананов и ведра синеватых маленьких, но удивительно сладких яблок. Они лежали в машине прямо на сиденье как напоминание о доброте и сердечности марунов, для которых нет на свете ничего лучше родных Голубых гор.
В. Верников
