Школа, где училась Люба, стояла на вершине высокой горы. Огромные сосны скрывали её от лабиринта улиц и переулков, которые теснились у подножья и ползли вверх деревянными домами, косыми заборами, сараями и палисадниками. Добравшись до середины довольно крутого склона, они редели, теряли силы и уступали место вековым деревьям, вершины которых уходили в небо, а корни, словно канаты переплетались, путались узлами, вились узорами. Казалось, что это деревья-великаны держат гору над всей остальной землей своими цепкими, упрямыми пальцами.
Люба любила дорогу в школу. Ранним утром она выходила на крыльцо маленького дома у подножья горы, и смело смотрела вверх, туда, где за зеленой шапкой леса, как сказочный замок в тридевятом царстве, пряталась школа. На гору вели сто путей. Можно было идти прямо, никуда не сворачивая, скучно карабкаться вверх, наблюдая, как башмаки медленно обрастают грязью. Можно было свернуть в ближайший переулок, дойти до магазина и нырнуть в проём, на зажатую с двух сторон высокими потемневшими заборами, тропинку. Выйдя по ней к широкой, с редкими кусками асфальта, автомобильной дороге, можно было пробираться дальше узкой аллеей из акаций. А можно было пойти направо и метров через сто, отодвинув доску в заборе слесарной мастерской, пересечь двор, усыпанный стружками и опилками. Оба эти маршрута были не безопасны. Осенью акации сыпали за шиворот капли холодной росы, а зимой, отяжелевшие ветки вдруг швыряли в лицо колючие снежные комки. Тогда девочка, пронзительно визжа и прикрываясь портфелем, бежала сквозь кусты, замирая от восторга и страха. Под деревянным навесом слесарной мастерской жили две противные собачонки, которые тихо дожидались, пока Люба прокрадется до середины двора, и с лихорадочным лаем вылетали из укрытия. И тогда снова приходилось спасаться бегством. Дальше дорог становилось ещё больше – переулки петляли, путались, грозили превратиться в тупики. Но Люба знала все лазейки – то пробиралась через палисадник, то по тоненькому бревну переходила огромную лужу, то прыгала по широким земляным ступенькам, минуя канаву. А на одной из улочек ей время от времени попадался черный кот. Он выбегал из подворотни и, боязливо озираясь, пересекал дорогу. Это был дурной знак и Люба, стыдясь собственной трусости, ждала прохожего, и пристраивалась вслед за ним или же пробиралась к лесу другой улицей.
А лес был чудесен. За деревьями жила какая-то тайна. Казалось, вот ещё шаг и она откроется. Но тайна ускользала, растворялась в прозрачном воздухе и снова манила, и вселяла радостную надежду на грядущий день. Весной из-под бурой хвои пробивались синие подснежники. Зимой чистый, блестящий снег сверкал на солнце. Осенью маленькие шишки, похожие на ежей, падали с небес, шуршали, катились по тропе и застревали в трещинах возле корней.
Люба бежала среди деревьев в припрыжку. Тоненькие, быстрые ножки мелькали в воздухе, ловко перескакивали через коренья. Порой девочке казалось, что она летит, парит в пространстве между прямыми, как стрелы, соснами. Пока эту способность к полёту, к легкому, стремительному движению заметил только учитель физкультуры.
- А ты, талант, однако! – сказал он, недоверчиво разглядывая секундомер. – Давай-ка, отдохни маленько и пробеги эту дистанцию ещё раз.
Худенькая первоклассница ещё не знала, что тропинка в лесу на языке физкультурников называется дистанцией, и просто побежала, как при игре в догонялки, улыбаясь и высоко вскидывая ножки.
- Хм?! – сказал учитель, глядя на секундомер, и почесал лысеющий затылок. – Молодец! Следующей осенью на первенстве школы побежишь, а пока, давай я тебя в лыжную секцию запишу.
И Люба всю зиму каталась на лыжах. Неуклюже, неловко. Ей всё мешало – ноги, скованные деревяшками, руки, вдетые в петли на палках. Ей хотелось летать, отталкиваясь от земли, ей хотелось видеть небо, верхушки сосен, а вместо этого перед глазами болтались две скользкие ленты лыжни. Люба падала и подолгу барахталась в сугробах. Лыжи непонятным образом переплетались, словно змеи. Распутать их стоило девочке больших трудов. Другие дети легко скользили мимо и скрывались за деревьями, а Люба нередко тащилась к финишу с остатками лыж. Глядя на очередную пару испорченного инвентаря и жалкую промокшую первоклашку, тренер закатывал к небу глаза и издавал стон, как человек, у которого болит зуб.
Но весной снег сошел, и пигалица-первоклашка, поменяв лыжи на новенькие кеды, побежала дистанции с рекордной скоростью. Тренер, глядя на секундомер, закатывал к небу глаза и издавал крик, как человек, лишившийся рассудка. Люба бегала без устали. На старте она срывалась с места и улетала далеко вперед.
- Когда ты бежишь дистанцию, ты должна думать, - учил тренер, - выстраивать стратегию. Ты устанешь, выдохнешься к концу дистанции, и тебя обгонят все. И ты будешь последняя, потому что не учла рельеф, не рассчитала усилий, не сберегла энергию.
Люба хлопала ресницами, согласно кивала головой, но как только раздавалась команда: «На старт! Внимание! Марш!», срывалась с места и радостно бежала среди деревьев, не замечая соперников, не размышляя о рельефе и не рассчитывая усилий.
Прошла весна, и наступили каникулы. С утра до ночи Люба пропадала на улице. Она уходила в лес, где с компанией друзей строила штаб-шалаш. Здесь придумывали игры – в казаки-разбойники, в Тимура и его команду, в неуловимых мстителей, в партизан. Не чувствуя голода и усталости, «партизаны» ползали между кореньями, устраивали засады, кидались снарядами-шишкам, ходили в разведку. Любу часто отправляли в разведку, потому что, когда приходилось уносить ноги из вражеского лагеря, догнать её не мог никто.
А ещё у Любы был секрет. Играя однажды в лесу, она нашла сосну с огромным дуплом. Располагалось дупло не очень высоко над землей. Надо было только изловчиться и, подпрыгнув, зацепиться за крепкую, тугую ветку. Карабкаясь по шершавой коре, нащупать ногами сучок, опереться на него, и, дело почти сделано. Дальше надо только встать на ветку, что повыше, и дупло окажется рядом, в него уже можно будет заглянуть. Когда Люба впервые проделала это упражнение и заглянула в дупло, в надежде увидеть белку или сову, она дико удивилась и даже вскрикнула от неожиданности. Дупло было огромным, в нем вполне могла поместиться маленькая девочка, например, такая, как Люба. С того момента у неё был секрет – место, куда дети прятали свои самые драгоценные приобретения. У кого-то из одноклассниц секрет был под корнями сосен, у кого-то в расщелинах камней, а у Любы секрет был в дупле. За лето здесь скопилось несколько настоящих сокровищ – осколки цветного бутылочного стекла, большая перламутровая бусина, серебристый поплавок и чудесный позолоченный кулон. Сидя в дупле, Люба рассматривала солнце сквозь кусок зеленого стекла, потом – синего, потом – красного. Зелень была густой, темной, загадочной, синева – прозрачной и зыбкой, как воздух, а краснота тревожной и манящей, как пожар. Зеленое стекло не было редкостью, битых бутылок из-под портвейна никто не считал. Синий кусок стекла происходил от бутылки одеколона, и его можно было променять на что-то стоящее, например, на кусок красного стекла, который попадался редко и, потому ценился высоко. Маленькое красное стеклышко так и попало к Любе. Она выменяла его у знакомого мальчишки, отдав большой кусок от синего одеколона.
Бусину Люба нашла на дороге. Она лежала в море пыли, как жемчужина, на океанском дне. Люба поплевала на диковинную находку, потерла её о школьный фартук и гладкая, круглая бусина торжественно засияла на маленькой, теплой ладони.
Поплавок тоже оказался у девочки по воле случая. Кто-то забыл его на берегу ручья, куда Люба часто ходила с друзьями. Здесь, свесившись с толстого, склонённого над водой бревна, дети подолгу наблюдали за движением маленьких, серых рыбок. Юркие стайки мальков метались в хрустальной воде. Они вдруг замирали, сливаясь с каменистым дном, растворялись, делались невидимками и неожиданно, в долю секунды, повинуясь какому-то только им одним ведомому знанию, стремительно, как единое тело, состоящее из сотен крохотных тел, кидались в сторону и снова становились невидимыми. За этим зрелищем можно было наблюдать часами, заворожено открыв рот, и забывая моргать.
Но самым дорогим сокровищем, укрытом в дупле, конечно же был кулон. Когда Люба впервые увидела его, она забыла не только моргать, но и дышать. Он висел на красивой тетиной шее, которая только что приехала из Чехословакии. Конечно, приехала не только шея, а вся тетя, пахнущая, духами и помадой, в розовом, чрезвычайно модном, кримпленовом платье, в туфлях на тонких каблуках, с лакированной, блестящей сумкой и цепочкой на шее. Под восторженные крики родственников она поставила на пол сумку, разогнула розовую кримпленовую спину и тут Люба увидела его – кулон, висящий на золоченой цепочке, обвитой вокруг шеи. И с того самого момента она продолжала видеть только шею и этот кулон. И, до того самого момента пока кулон не оказался у неё в руках, думать она могла только про этот золоченый овал, усыпанный разноцветными драгоценными камнями, сияющими на солнце, как капли росы. В конце концов, тетя вынуждена была подарить Любе этот кулон. Она плавно сняла его с шеи и со словами: «Возьми, если тебе так нравится», отдала украшение девочке. Люба сначала даже не поняла своего счастья. Она держала кулон на далеко вытянутых вперед руках и молчала. Она знала, что в таких случаях надо благодарить и отказываться от подарка, потому что он слишком ценен самой хозяйке, но у неё не было сил отказываться от неописуемой красоты кулона. Поэтому она стояла и молчала. Ей хотелось заплакать и убежать далеко-далеко, с зажатым в руке подарком. Но было стыдно перед тетей, такой доброй и щедрой. А тетя вдруг засмеялась, поцеловала Любину макушку и очень просто решила такой невозможно сложный вопрос: «Это же пустяк - чешское стекло. Совсем недорогое».
Сначала Люба носила кулон в портфеле и, при первой же возможности, оставшись одна, доставала и любовалась им. Она знала, что никто не должен видеть драгоценность, которая лишает детей разума. Потом, решив, что портфель не слишком надежное хранилище, спрятала украшение в коробку из-под чая и унесла в дупло. Здесь, по её мнению, вещь была в безопасности. Люба могла часами показывать кулон солнцу, которое, отражаясь в рубиновых, изумрудных и бирюзовых точках, пылало от зависти. И ещё Люба знала - на свете нет ничего красивее и дороже чешского стекла.
Летом девочка научилась кататься на велосипеде. Своего велика не было и приходилось подолгу ждать, чтобы прокатиться на соседском. Педали Люба крутила быстро-быстро. Однажды на скорости не вписалась в поворот и полетела с крутой горы. Мимо мелькали дома и заборы. Неуправляемый велосипед выскочил на проезжую часть и опрокинулся в кювет. Люба перелетела через руль и прокатилась по камням на локтях и коленях. Широкие, грязные борозды на коже горели и кровоточили. Красивое сиреневое платье, подаренное мамой на день рождения, висело клочьями. Было больно и обидно, но девочка стиснула зубы и не заплакала, а наоборот засмеялась навстречу подбежавшим друзьям. Она увидела в их глазах тревогу и страх, и ей захотелось их утешить, развеселить, успокоить. Дети вместе поднимались в гору и хохотали, волоча велосипед с кривым передним колесом. И Люба хохотала громче всех, хромая сразу на обе ноги.
И вот пришла осень. В палисадниках распустились астры. Белые, синие, сиреневые холодные цветы с листьями, похожими на сосульки. На акациях висели стручки, из которых дети делали свистульки. Каждая пищала на свой лад – пронзительно, скрипуче, надоедливо – по-хулигански нарушая школьный порядок. В коридорах, блестящих свежей краской, уютно запахло какао и свежеиспеченными коржиками. Люба входила в класс, радостно замирая. Аккуратно раскладывала на парте учебник, тетрадку, пенал и слушала урок, изредка поглядывая в огромное окно, за которым стеной стоял лес надежный и величественный, как крепость.
Наконец наступил день соревнований. Ради школьной спартакиады даже отменили занятия. Учитель физкультуры с раннего утра бегал по этажам и громко раздавал команды. Старшеклассники вынесли на улицу огромные разноцветные флаги и построили их двумя стройными рядами. Между деревьями натянули желтые ленты и повесили на них номера дистанций. Большими гвоздями к деревьям прибили транспаранты: «Бороться, искать, найти и не сдаваться!», «Пионер – всем ребятам пример!», «Ленин! Партия! Комсомол!», «Старт», «Финиш». Всюду на деревьях висели шары, флажки, указатели. Всюду мелькал физрук, который уже не мог кричать, а только свистел в огромный малиновый свисток. К полудню на улицу вынесли лакированный стол и выставили на нем призы – блестящие кубки, коробку с медалями, грамоты. Неподалеку от стола водрузили пьедестал с нарисованными цифрами 1, 2, 3.
Нарядные учителя и родители рассредоточились вдоль флагов и лент. Директор школы - строгая, худая женщина в строгом костюме сказала в репродуктор речь. Она поблагодарила партию за заботу и внимание к детям и от имени детей заверила партию в неизбежности выдающихся достижений в учебе, труде и спорте. Потом выступили председатель пионерской дружины и секретарь комсомольского комитета. Они звонко подтвердили слова директора. А пионеры, для наглядности, выступили со спортивным номером – одинаковые девочки и мальчики в белых футболках и черных трусиках строили пирамиды, из которых становилось ясно, как они полетят в космос и покорят Северный полюс. Родители радовались, размахивали флажками, кричали напутственные слова.
Люба всегда думала, что спартакиада – это такой урок физкультуры, на который собирается вся школы. Она и дома сказала, что у них сегодня один большой урок физкультуры, поэтому учебники не нужны, а нужна только спортивная форма. Трико и майка у Любы были уже довольно потрепанные, ведь она всё лето лазила в них по деревьям и ползала по «партизанским окопам». Коленки вытянулись, тёмно-синяя ткань поблекла от бесконечной стирки. А тут ещё у Любы заболели уши, и бабушка заставила девочку натянуть на голову шапку какого-то непонятного серо-буро-малинового цвета. В общем, в таком виде не желательно было достигать обещанных партии высоких результатов.
Физрук, увидев Любу, разозлился ужасно и опять завыл, как человек, у которого болит зуб.
- Где твой номер? – закричал он. – Какой у тебя номер?
- Я не знаю! – испугано ответила девочка.
Физрук долго рылся в каких-то списках и, наконец, объявил:
- Восемь. Запомни, ты – восемь! Кто-нибудь нарисуйте ей восьмерку!
Подбежала председатель совета дружины и белой гуашью нарисовала восьмерки прямо на застиранной форме – спереди и сзади. От мокрой краски по телу пробежал холодок. Председатель вытащила Любу на солнечное место и велела стоять там, пока не высохнут цифры. А соревнования тем временем уже начались. Сначала бежала старшая группа школьников. Стоя, за спинами взрослых Люба ничего не видела. Только по нарастающему шуму голосов понимала, когда наступал старт, а когда финиш. Солнце припекало. Волосы под серо-буро-малиновой шапкой взмокли, и капельки пота выбрались на лоб. Но бабушка строго-настрого наказала не снимать шапку, особенно, когда голова мокрая. От этого может приключиться какая-то страшная, неизлечимая болезнь под названием «менингит». Люба стояла и терпеливо ждала, когда высохнут цифры. А они всё не сохли и не сохли. И вдруг она услышала, как в репродуктор закричали её фамилию. Сорвалась с места и побежала туда, где ровными рядами стояли флаги. Она так торопилась, что даже упала, запнувшись о корень сосны. Сердце колотилось громко-громко и казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, и поскачет рядом по тропинке.
На старте уже собрались участники забега.
- А сейчас состоится соревнование между школьниками младшей возрастной группы – второй, третий и четвертый классы, - прокричал физрук в репродуктор.
Рядом с Любой построились дети. Все они были на голову выше. Из толпы им кричали слова поддержки, весело размахивали флажками, шариками и платочками. Любе хотелось спрятаться, исчезнуть, стать незаметной, прозрачной, рыбешкой в этой стайке младшей возрастной группы. Но тут физрук закричал: «На старт! Внимание! Марш!», девочка привычно рванула вперед и побежала, полетела вдоль желтых лент, опоясавших деревья. И зрители слились в единый, пестрый поток. И крики растворились в вершинах сосен, ставших в мгновение ближе. Люба бежала, не замечая никого и ничего. Она, наверное, убежала бы за горизонт. Но кто-то сильными руками схватил её за плечи, развернул и направил обратно, крикнув вслед: «Это же не твоя дистанция!». Впереди мелькали спины соперников. Оказывается, девочка не заметила метку, рядом с которой надо было повернуть обратно, и теперь отставала от группы метров на тридцать. «Оля! Оля! Оля!». «Сашка, гони, гони!», «Паровоз, поддай пару!». Отовсюду теперь слышались голоса. Любе стало страшно и стыдно, что она прибежит последней. «Лети, лети», - шептал ей ветер, и она летела. Вот уже осталась позади половина участников. Вот ещё один, и ещё. И вот впереди только стройная девочка в яркой курточке с ровненько вычерченной посередине единицей. Огромный красный бант, как диковинный цветок, колышется на голове. И хвостик светло-русых волос развевается на бегу, как у лошадки. «Та-ня! Та-ня!», - кричат вокруг все. И только кто-то веселый, справа, нарушая общий строй, прорывается в паузу между слова: «Давай, мышонок! Вперед!». И Люба, понимая, что она – мышонок, заливается где-то внутри себя удушающим смехом, рвётся вперед, обгоняет красивую девочку с банком и кривой белой восьмёркой, навек присохшей к трико, срывает атласную ленту под транспарантом «Финиш».
Победа. Это была победа. Вокруг мелькали какие-то незнакомые люди. Они трясли девочку за плечи, что-то кричали и растворялись в толпе. Запыхавшиеся от быстрого бега маленькие физкультурники стояли, прислонившись к стволам деревьев. Заботливые родители несли им воду, утирали платочком пот, как могли, утешали. Неподалёку стояла красивая девочка с бантом и громко плакала. «Танечка, ну что ты так расстраиваешься?! – говорили ей наперебой мама и папа. – Ты же вторая! Это же хороший результат!» Тренер что-то опять объяснял в репродуктор. Новые дети строились в шеренги и бежали свою дистанцию.
Восторженный миг победы, от которого у Любы на несколько секунд перехватило дыхание, остался позади. Атласная ленточка, торжественно пронесённая на груди, валялась под ногами. Плакала навзрыд красивая девочка Таня с единицей на яркой куртке. И отчего-то на душе стало грустно и горько. Захотелось уйти в лес, забраться в дупло и не видеть никого и не слышать треска этого вездесущего репродуктора, и криков, и Таниных рыданий. «Тише, Танечка, не плачь, не утонет в речке мяч!» - вдруг вспомнила Люба и усмехнулась. «Конечно, это она, красивая Таня должна была победить. И всё тогда было бы правильно», - говорил кто-то внутри самой Любы. А когда дети забрались на пьедестал – маленькая победительница с кривой восьмёркой, в серо-буро-малиновой шапке, с грязными коленками-пузырями и высокая Таня с горделивым хвостиком, красным цветком-бантом, с единицей на куртке и блестящими от слёз глазами, то все вокруг подумали: «Как было бы правильно, если бы, победила красивая Таня, а не эта замарашка!» И директор школы – строгая женщина в строгом костюме тоже так подумала и разочаровано сунула в маленькие грязные Любины ладошки огромный золочёный бессмысленный кубок.
На пути к своему заветному дереву девочка то и дело натыкалась на желтые обрывки лент, лоскутки лопнувших шаров, флажки, указатели. Это был какой-то чужой лес. Любе казалось, будто кто-то прячется за его пригорками, крадётся соседними тропами, таится за кустами. Забравшись, наконец, в дупло и с трудом втащив туда обвязанный куском атласной ленты кубок, Люба облегчённо вздохнула, словно добралась до дома. Она решила сохранить свою награду в дупле, как самый большой секрет. Сидя здесь, в глубине дерева, растущего в глубине старого леса, девочка почувствовала, как сильно она устала за этот бесконечно длинный день. Она достала из коробки украшенный стекляшками драгоценный кулон и долго смотрела на него. А потом отчего-то заплакала. Слёзы потекли сами, легко, без усилий. Люба изредка подносила к щекам кулачок с зажатым внутри кулоном и смахивала им прозрачные, как чешское стекло, слёзы.