Через пару дней соседка столкнулась с Маней, выходящей из магазина. Шли по алее, разговаривали о всякой всячине, но самого главного, что томило душу, Клавдия никак выговорить не могла. Только на подходе к дому спросила: «Васильевна! А твой так постоянно, или только, когды соседи сваливаются на голову не званно – нежданно? Потому кочевряжился над тобой, чтоб в следующий раз неповадно было к столу звать кого не попадя?
– Ты о чем? – растерянно спросила Маня.
– Ну, мужик твой передо мной только изгалялся или всегда у вас так?
– Что у нас так? – Марья остановилась в недоумении. Клавдия тоже резко сбавила шаг.
– Девка-а-а! –протянула нараспев, и в голосе яснее зазвучали вятские нотки.– Да я гляжу, мужик-то тебя в ежовых рукавицах держит. А ну, докладай, чем провинилась? Не бойся, никому не скажу. Фельдшер можа на тебя глаз положил, а Санька прознал, небось? Ты у нас бабочка фигуристая, вот бы токмо волосы под платок не прятала, светлые, густые, да ещё вьются. Ты ж красавица, Марья. Тебя б приодеть, дак любого мужика у любой жаны можешь увести без напрягу. Да токма ты - не из того теста. Так чем Саньку раззадорила, что он с тобой как с собачонкой паршивой.
– Да что ты гутаришь, Клавдя?– попыталась усовестить соседку Мария. – Ничем я Саню не гневила, а, что ты за обедом видела, у нас дело привычное. И соседям мы завсегда рады! Чего тебя так взбултыхнуло? Ничего такого ты не видела! Напридумывала ерунды.
– Не увидела? А что для тебя даже колченогой тубаретки у стола не нашлось! Ты за стол и присесть не смела! Токмо как собачонка туды-сюды бегала! Это ты называшь – дело привычное? Да попробовал бы мой Степан вот так подзужживать да сорок раз из-за стола погонять! Дык энту кость я б в его глотку скалкой вбила, а лапша из ушей полезла!
– Да что ж ты разошлась? Не пойму…
– Не понимат она! А что мужик один всё мясо за столом сожрал, никому не оставил. Это что? Больно баско?
– Так это я сплоховала. В субботу на рынок не сходила. Нога болела. Остатки мяса сварила, только хозяину поесть. А так – то по кусочку в каждую тарелку завсегда! А Саня любит, чтоб мяско на блюде отдельно и непременно с косточкой. Я уж спроваживаю! А как? Он – хозяин. На семью зарабатыват. Ему и лучший кусок. Это ещё испокон веков велось. Даже когда голод был, баушка сказывала, мужику, что весь дом на плечах держал, стакан молока от ослабевшей коровы всегда был! А другие только воду забеленную пили… Ежли чугун с картошкой на столе, мать завсегда отцу первому подвигала. Он возьмёт, потом другие, а уж матушке, что останется. Бывало, и не оставалось, так она не жаловалась. Говорила, что хозяйка у печки и от запаху варева сыта бывает.
Соседка смотрела на Марью и не могла поверить тому, что слышала. «На дворе 75 год. Люди в космос летают, кажный день в стране новые стройки: заводы, фабрики, школы … – мысли метались в голове Клавдии, но собрать их в логическую цепочку и выговорить она не могла. – Сколько болезней победили! Спортсмены гремят на весь мир. Комсомол. Партия. Демонстрации. Праздники. Свобода. Равенство, а тут такое … Чугун понимашь, сначала батюшке под нос, а матушка, значит, ухайдакается за день, и пей одёнки? Да это что за домострой? Что за нравы в доме соседки?»
Придавленная мыслями, которые, как кадры из документальных фильмов, промелькнули в голове и вселили в душу растерянность и недоумение, женщина смогла только махнуть рукой и выговорить: «Доведёшь себя до могилы, соседушка. Сейчас уже хромаешь! А потом сляжешь с таким супружником! А синяки хоть как замазывай, а не скроешь!»
Прошло несколько лет. Подросли дети. Марья часто болела, даже из дома, бывало, по неделям не выходила. Дочка во всём помогала. Дома, в огороде работала, в магазин бегала, подъезд мыла – весь воз домашних хлопот на себе тянула. Соседи удивлялись, как ещё в школе успевала учиться, но раздумья рассеялись после того, как Саныч под хмельком проболтался:
– А зачем девке учиться? У кастрюль стоять много ума не надо! Ну и пусть учителя ругаются: «Съехала мол! Тройки да двойки в журнале!». Пересдачу какую- то придумали. Ерунда! Сонька сейчас делом занимается: огурцы солит, грибы маринует, варенье варит заместо матери. Манька чего-то совсем рассупонилась. Кудрит её в Мадрид! А Сонька школу кончит, замуж выйдет, и без химии с математикой детей народит! Для этого большой науки не надо!
И действительно, окончила девушка школу с натянутыми тройками в аттестате. К тому времени старший брат Иван, который по зрению не был призван в Армию, окончил ПТУ, женился, уехал из города. Младший, Павел, отслужил в Забайкалье, и там же остался.
Соня ещё два года жила с родителями. Красивая была девчонка, в мать. Приехал как-то к соседскому парню Алёше сослуживец. Увидел девушку, моющую лестницу в подъезде. Как выпрямилась, подняла глаза голубые, парень от красоты аж ступить сразу дальше не смог. Потом всё разузнал про соседку: про трудолюбие и сердце доброе, так всё для себя решил.
Только на один недостаток указал Григорию друг Алёшка: «Плоскогрудая Сонька. Я таких не люблю». Но товарищ на это не обратил внимания. Всё остальное в девушке казалось совершенством: тонкая талия, глаза цвета весеннего неба, губы – алые вишни, ниже пояса толстая коса золотисто-медного цвета, красивые кисти рук, которые не гнушались никакой работы, стройные ножки.
Соня, не дружившая раньше ни с одним парнем, ( у такого папаши не забалуешь!) перед горячим напором статного брюнета из Краснодарского края не устояла. Отцу заявила: «Прогонишь Гришу, сбегу!» Вскоре состоялась скромная помолвка, и жених увёз новоиспеченную невесту к себе на родину. А потом едва ли не вся станица гуляла на весёлой свадьбе.
А через два года все дети, зять, снохи, маленькие внуки собрались в квартире на втором этаже. Умерла Мария Васильевна… Умерла… так рано…
Много людей пришло проводить в последний путь – почти весь рабочий район за исключением самых старых и малых. Были и совершено незнакомые люди. Говорили много хороших слов перед открытым гробом, который стоял у подъезда на двух табуретах. Кто- то вспоминал, какой хорошей женщиной и соседкой была Марья Васильевна, готовая всегда помочь и советом, и делом, кто-то помянул привезенные из огорода многолетники, прижившиеся под окнами. Их так и называли: «Манины пионы», «Марьины флоксы».
Старик Сергеич вытирал рукавом слёзы: «Она ж, как с огорода с Санычем приедут, так мне и морковки, и смородины, и первого крыжовнику кулёк завсегда занесёт!»
Совершенно чужие люди говорили о том, как она ухаживала за больными после операции в больнице, что от её ласковых слов, добрых интонаций, тёплых рук становилось легче на душе. Вспоминали, как с теплотой в глазах, да с улыбкой, да с шуточкой входила она в палату, и боли отступали…
Сан Саныч, до этого сурово молчавший, не проронивший за все дни ни одной слезы, стоял впереди толпы прямо, гордо, с высоты почти двухметрового роста окидывал разномастную толпу прищуренными глазами. А услышал, как хвалят покойную жену, стал всё ниже и ниже опускать голову. На кладбище и на поминках вел себя тихо, не пытался контролировать и указывать всем вокруг. Только напряжено хмурил лоб, словно что-то мучительно хотел вспомнить. Все заботы о похоронах взяли на себя сыновья и дочь, так что он, действительно, мог и ни о чем не заботиться.
Поминки проходили в заводской столовой. Когда подняли первые стопки за упокой души Марьи Васильевны, дочь попросила: «Папа, скажи что-нибудь о маме». Он вдруг поперхнулся, закашлялся и не смог выдавить из себя ни одного слова.
Софья, повзрослевшая, чуть пополневшая кормящая мама, пригласившая на скорбное время в няньки Клавдию, хлопотала, чтоб достойно проводить любимую мамочку, но все дни её глаза не просыхали от слёз, а тут, после долгих минут напрасного ожидания, вытерла лицо концом чёрного платка и начала говорить сама:
– Дорогие родственники, друзья, соседи, уважаемые гости! Спасибо вам, что пришли проводить в последний путь и помянуть нашу мамочку. Я хочу сказать, что она – самая лучшая, самая добрая мама на свете, и самая лучшая жена! – Софья выразительно посмотрела на отца. – За всю жизнь не слышала от неё ни одного упрёка, ни одного окрика или грубого слова. А ведь в жизни у неё было всякое, и хорошее, и плохое, – Она снова повернула голову к отцу, но тот не поменял даже позы. Софья продолжила:
– Иногда она заслуживала к себе со стороны некоторых людей лучшего отношения, но никогда не роптала, не жаловалась, не ныла, не стонала, даже когда язва в желудке переламывала тело пополам и выжимала слёзы. Всему хорошему, то есть в нас с братьями (самое доброе, светлое, человечное), мы обязаны нашей маме. Если бы ангелы жили на земле, я бы смело сказала, что наша мамочка была настоящим ангелом.
Пусть земля ей будет самым нежным пухом, пусть душа поет в раю. А мы её никогда не забудем!
Всё время, пока дочь говорила срывающимся взволнованным голосом то, что вырывалось из самой глубины благодарной души, отец сидел, тупо уставившись в стопку, и ни разу не поднял даже головы.
После слов все сразу загалдели, наперебой стали хвалить усопшую Марью, Софью и братьев её – статных, серьёзных мужчин. А Софьюшка, закрыв лицо ладонями, снова заплакала. Соседки справа - слева стали обнимать, успокаивать, уговаривать выпить. Она отодвигала стопку с водкой и тянулась к стакану с компотом.
Автор - Т. Сунцова.